Страница 72 из 75
— Я изменил указания, данные моему душеприказчику: мои мемуары будут опубликованы в случае вашей смерти.
— Ну спасибо, Вадим Семенович!
— Да, в общем, не за что. Это не очень надежная страховка. Хотя бы потому, что может появиться кто-то, заинтересованный в их опубликовании. Там византийские интриги не прекращаются ни на секунду… Но все-таки я передам вам ключ. Скажу, где и как эта рукопись хранится. После моей смерти распорядитесь ею по своему усмотрению. Хотите — напечатайте, хотите — оставьте в качестве страховки.
— Вы говорите о своей смерти так, будто это дело ближайших недель. А вам ведь и пятидесяти нет. Может, вы все-таки лучше прикроете свой зад?
— Уже поздно. Собственно, поэтому я и изменил свою волю. У меня лейкемия, Арт. Последствия московского гостеприимства. Врачи сказали, в лучшем случае — год… Очень вкусный кебаб…
Верещагин ничего не сказал. Он вспомнил, как в окружной больнице умирала от рака горла его мать. Пока она была в сознании и могла говорить, проклинала врачей: если бы те сразу сказали, что ее болезнь смертельна, семье не пришлось бы занимать деньги под залог баркасов, не пришлось бы идти на риск полного разорения… Как видно, с тех пор медицинская этика немного изменилась. Или для шпионов делают исключения?
— Я хочу, чтобы вы стали моим голосом, Артемий Павлович. И не только моим — всех нас, кто уже не может за себя говорить. Чернока, Мешкова, Сабашникова… Я читал ваши публикации в «Военно-историческом альманахе» и доволен вашим письмом. Зная ваш характер, не думаю, что вы откажетесь.
— Я не откажусь.
— Яки. Вы знаете собор Святого Николая на мысе Херсонес?
— Да.
— Настоятель собора, отец Леонид, знает, где рукопись и что с ней делать. Не подставьте старика. Храните эту тайну.
— Обижаете, Вадим Семенович… Что-то Шэм задержался… Один вопрос, полковник. Вы хоть сами-то понимаете, что сделали?
— Вопрос не совсем понятен.
— Вы понимаете, что теперь будет с Советским Союзом?
— Вот те раз… Неужели идеи Андрея Лучникова и к вам запали в голову?
— Я не об идеях Лучникова. Лучников такого и в страшном сне увидеть не мог.
— Ну-ка, ну-ка… любопытно.
— Шестнадцатая республика, сэр, — очень необычная республика. У нее свои законы, своя денежная единица, свои вооруженные силы. Кроме всего прочего, она не то чтобы процветает — все-таки послевоенный экономический кризис, — но в сравнении с другими республиками, даже с прибалтийскими, сильно выигрывает. Простые умы могут сделать вывод: post hoc ergo propter hoc[17]. А более сложные, хотя тоже весьма недалекие умы могут на этом сыграть. Или я слишком плохо думаю о советском региональном руководстве, или к ближайшим советским выборам в их парламент — Совет Народных Депутатов, так, кажется? — каждый уездный князек вроде Щербицкого или Шеварднадзе сделает своим лозунгом национальную независимость. Что случится дальше, мне и думать неохота. Предполагаю, что первыми пойдут на раскол Прибалтика и Кавказ. И боюсь, начнется такое, что Крымская кампания покажется пикником.
— Значит, по-вашему, мы посеяли зубы дракона… Любопытная гипотеза. Я бы охотно побился с вами об заклад, если бы мог дожить до этого момента.
— Слушайте, Шэма долго нет… Не случилось ли чего.
Арт встал на цыпочки, оглядел уже полный народа шумный зал поверх голов…
— Он танцевал вон там с какой-то блондинкой, а теперь куда-то делись оба…
— Артем, я хочу вам напомнить, что ваш друг… э-э… большой ловелас. Может быть, вы найдете сейчас их обоих — и поставите в неловкое положение… Второй вариант — он отправился в клозет…
— Тогда где девка?
Едва он это сказал, как девка вошла, — одна, осторожно, бочком…
— Где он? — протолкавшись через толпу, Верещагин схватил ее за руку.
— Кто?
— Парень, который с тобой танцевал!
— Т-там! — она ткнула пальцем. — А что я могла? Их четверо!
— А, дьявол… Вадим Семенович, одолжите-ка вашу трость…
— И не подумаю. Я с вами.
Драку они услышали почти сразу же по выходе из бара. За ними устремился официант, судя по крепости сложения, исполнявший еще и функции вышибалы:
— А деньги!
Востоков не оборачивался: этот парень будет совсем не лишним…
Сгусток темноты в одном из проулков распался на несколько фигур: двое держали третьего за руки, четвертый сзади зажимал ему рот чем-то вроде скрученного жгутом платка, пятый отрабатывал прямые и боковые в корпус.
Бежать они не собирались: немолодого мужчину с палочкой не приняли в расчет, с вышибалой, видимо, надеялись договориться, а один Верещагин был им не противник. Это они так думали.
Все произошло очень быстро. Тот, чьи руки не были заняты, первым успел развернуться к бегущему Верещагину — и первым получил. Не подпуская противника к себе, Арт хлобыстнул его по глазам пряжкой брючного ремня — любимое оружие уличных хулиганов. Когда он успел снять ремень — Востоков не заметил. Трое державших Шэма бросили его и рванулись в неожиданному противнику. Один тут же упал: Шэм вцепился в его лодыжки. Двое других прижали Верещагина к стене. Он отмахивался ремнем, кулаками, несколько раз попробовал как следует ударить ногой, но двигался слишком медленно: восхождение отняло много сил.
— Лежать! — Востоков, подоспевший на место действия, треснул набалдашником трости по голове того, кто уже пришел в себя после удара по морде. Шамиль вцепился во второго как клещ; попасть тростью ему в пах оказалось более чем просто. Остальные двое, увидев, что баланс сил изменился, прекратили атаки и бросились бежать вниз по улице.
— Деньги?! — засопел подоспевший вышибала.
— Сейчас… Мы еще вернемся… — Верещагин склонился над унтером. — Шэм, ты как?
— Г-горячие п-парни в Новом Свете… — он закашлялся, сплюнул кровью. — Все, я бойкотирую новосветские вина.
— Лучше бы ты бойкотировал новосветских девушек… — Артем сгреб за отвороты джинсовой жилетки того, кто получил ремнем. — Ну что, любитель честной драки? Что мне с тобой делать? В полицию сдать? Или проще — сломать тебе вот эту блудливую ручонку?
— «Беретту»… — прокашлял Шамиль. — «Беретту» мою…
Верещагин вытряхнул из громилы оружие. Видимо, Шэма скрутили очень быстро, если он не успел им воспользоваться. Впрочем, может, оно и к лучшему. Кровь могла пролиться очень легко, а она сейчас совсем ни к чему… Ее и так было до хрена.
— Лет ми… — хрипел пленник. — Форс… сигим-са-факер… Шайт, кадерлер…
— Так ты знал, что он форс? — Верещагин отвесил заступнику новосветских девушек оплеуху. — Умышленное нападение на военнослужащего, статья двести девять, три года каторги! Хочешь прогуляться в Арабат?
— Лежать! — Востоков слегка тюкнул второго «пленника» под лопатку, в нервный узел. — Лежать тихо…
— Шайт с ними, — Шамиль поднялся, держась за ограду. — Пустите его…
— Сори мач, курбаши… Сори мач… — бормотал громила. — Систар… новосветски ханам…
— Дерьмо, — Верещагин отпустил его. — Пошел вон. Так сколько мы должны, челло?
— Сорок.
— Держи, — в руку вышибалы легли пятьдесят тысяч. — Сдачи не надо, доведем до ровного.
Они вернулись в «Шэмрок» под молчание всех посетителей. Шамиль тут же свернул в сортир — умыться. Верещагин и Востоков остались у дверей.
— Картина Репина «Не ждали», — Верещагин сквозь зубы выругался. — Не мы должны были зайти, а те четверо. Тут ставок не делали? Зря. Джоши, ты мог сорвать солидный куш. Я отдал деньги твоему мальчику, вот этому вот. Дай нам еще три бутылки портера, и мы уходим. У тебя очень чистое заведение, но меня почему-то тошнит.
Шамиль вышел из туалета, прижимая к лицу бумажное полотенце.
— Все яки, господа. Зубы целы. Кэнди, кара кизим, ты разбила мне сердце. Этот жирный ублюдок в дениме действительно твой брат? Я так и думал, ханни, что у тебя не может быть таких братьев. Челлим, за что же вы нас так не любите?
— А за что вас любить? — подали голос из толпы. — За то, что танками перефачили виноградники? Или за то, что конфисковали баркасы и траулеры для какой-то своей вонючей надобности?
17
После этого — значит вследствие этого (лат.).