Госпожа победа

— В данный момент — нет. Я на службе.

— Так задавайте вопросы по существу!

— Хорошо. Почему вы приняли предложение Востокова? Какие на то были причины?

— Я уже объяснял…

— Нет, то, что вы объясняли, я усвоил. Личные причины были какие? Вы же не могли не понимать, что это почти верная смерть. Востокову, как и вашей тетке, было плевать, чем окончится это для вас, — он свое получал при любом раскладе. И вы это знали. Догадывались. И все-таки пошли на это сами и повели своих друзей. Почему?

— Потому что другой возможности не видел.

— Арт, а вы не задумывались о том, что видеть другие возможности — задача не ваша? Что это вопрос компетентности как минимум полковника?

— Задумывался… Я сегодня уже объяснял Глебу, что я думаю об армии. Считайте, что я и вам ответил.

— А вы понимаете, почему армия так категорически самоустраняется от политики?

Артем понимал. Генералы Первой мировой — Алексеев, Лукомский, Деникин — всю жизнь не могли простить себе участия в заговоре с целью отречения Николая Второго. Один раз, только один раз они отважились на политическое решение — оно оказалось гибельным. С тех пор поколения крымских офицеров вырастали с жесткой установкой: никогда, никогда армия не должна лезть в политику! И с того дня, когда Врангель сложил с себя диктаторские полномочия, эта установка соблюдалась неукоснительно. Политические амбиции тот, кто их имел, приберегал до выхода в отставку.

— Итак, личные мотивы. Не деньги. Слава?

— Вы смеетесь? Я сутки провел в тюряге. Это была ваша идея — подложить ко мне капитана Асмоловского?

— Моя. Я, в общем, был уверен, что вы не траванетесь, как подзалетевшая гимназистка, но береженого Бог бережет. Я ведь теперь за вас отвечаю, Арт. Пасу вас, как говорят в ОСВАГ. Как вы думаете, что вам грозит за нападение на командира?

— Я был в состоянии аффекта.

— В состоянии аффекта люди кричат, матерятся и бьют посуду об пол. А молча врезать старшему по званию… И именно тому, чье отсутствие радикально меняет картину в штабе…

— Не делайте из меня Бонда. Басманов говорил обо мне так, словно я кусок дерьма. И мне до смерти захотелось врезать ему. Показать ему, как оно бывает, когда тебе проламывают нос тяжелым предметом. Вот и все.

— Скажи эту фразу Адамс, вы ударили бы его?

— В этой ситуации?

— В этой ситуации.

— Нет. Думаете, поймали меня? Ладно, поймали. Поймите, я был на взводе, и когда главком начал говорить про перемирие с Союзом… Я подумал: как никто еще не шваркнул ему по морде. Чтобы он понял, какую цену люди платят за то, что он хочет отдать даром. Хотя бы приблизительно, но на собственной шкуре понял, что это такое…

— А вы не слишком дорого цените… э-э-э… свои злоключения?

— Я их в грош не ставлю. Но у меня был друг, прапорщик Даничев, двадцатидвухлетний жизнерадостный балбес… У меня был еще один друг, Костя Томилин. Володя Козырев искалечен бесповоротно… Мальчики из взвода, который мне придали… Эти люди мне будут сниться по ночам! Два десятка паршивых швов — ерунда. Но что я скажу Даничеву, если он придет ночью и спросит: «Чего ради я подох?» Какого черта вы меня сюда притащили? Я уже рассказал все, что знал. Что вам еще нужно?

— Это не допрос, Артем. Я хочу понять вас. Понять, как лучше вас использовать.

— Никак. Я намерен отправиться в свою часть и занять в ней свое место по штатному расписанию. Или пойти под трибунал, если так сложится. С меня хватит политики.

— Нет, капитан. Вы в моем распоряжении, и я буду решать, хватит с вас или нет. С того дня, как вы присягнули России, вы потеряли право решать, когда с вас хватит.

— Я присягал России, а не ОСВАГ! Я — армейский капитан, и мое место — в моей части, а моя часть — в Сарабузе. До свидания, коммандер, приятно было познакомиться.

— Заткнись! — рявкнул Флэннеган. — Заткнись, мальчишка! Ты должен был вспомнить об этом раньше, когда Востоков начал обхаживать тебя! Вот ему ты должен был сказать именно это: «Мое место — в армии, мое дело — тянуть лямку, я не генерал, а капитан, и ваш гениальный план „Айкидо“ пахнет крепкой пеньковой веревкой». Вот тогда было не поздно сдать назад. А теперь — уже поздно, и ты будешь делать то, что я тебе скажу, потому что еще вполне может сложиться столь милая твоему сердцу картина: капитуляция Крыма перед СССР. А теперь слушай внимательно. После того как Басманов попал на больничную койку, в штабе брожение. Штаб держится, пока идут боевые действия, но с их окончанием он пойдет вразнос. А боевые действия закончатся вот-вот. Как раз сейчас, по идее, завершается последняя операция плана «Экспресс»: «Вдовы» громят Каховскую авиабазу.

— «Вдовы»? — у Артема заныло под грудью.

— «Вдовы» и коммандос. В чем дело, господин капитан? Сердечная рана? — Флэннеган поднялся со стула, прошелся по подиуму и неожиданно снова перешел на «вы».

— Вернемся к нашим баранам: к утру воевать станет уже не с кем. Разрозненные группы советских солдат, болтающиеся там и сям, не в счет. Вы все поняли?

— Так точно, — деревянным голосом ответил Артем.

— И что вы поняли?

— Власть. У нас нет гражданского правительства, а военные будут отпихиваться от нее руками и ногами.

— В «яблочко». ОСВАГ в данной ситуации очень скверно выглядит. Когда в штабе заходит речь о расформировании Агентства, Воронову делается неуютно. Он ищет выход из положения.

— Надо думать, кое-кто из офицеров штаба ему сочувствует…

— Всем сердцем. Тогда, в Главштабе, вы были правы: нужно просить помощи у НАТО, у Запада. Но для этого нужна хотя бы видимость правительства. А правительство вывезено в Москву. Я думаю, что сейчас их там интенсивно обрабатывают, готовят договор задним числом… Нужно сыграть на опережение.

— Путч…

— Об этом пока речи нет. Даже в своих мятежных порывах господа комдивы остаются до ужаса законопослушными гражданами. Но ситуация избыточной свободы тяготит их все больше и больше. У них уже поворачивается язык для того, чтобы произносить интересные слова вроде «Координационный совет» и «Правительство военного времени». Представляете, что об этом напишет завтрашний номер «Курьера»?

— А «Курьер» выходит?

— С сегодняшнего утра. Едва Брук выбрался из каталажки, как тут же сел за наборную машину. «Курьер» выпущен на восьми полосах, силами четырех журналистов и двух рабочих типографии. Читайте, — он распахнул папку и протянул Артему газетный номер.

На первой странице аршинными буквами было набрано: «Почему мы воюем?» Под этим заголовком Верещагин увидел две фотографии, и на обеих с ужасом узнал себя. Первой (увеличенный фрагмент группового снимка) было два года, это фото он сам посылал в «Курьер» в качестве иллюстрации к их гималайской драгонаде. Второй кадр был отснят не далее как вчера (вернее, уже позавчера) — совершенно похабного качества снимок, переведенный с видеокамеры, которую скотина Боб наверняка держал в своем тарантасе и втихаря кое-что записывал. На снимке лицо выглядело даже хуже, чем в зеркале.

— Черт… — сказал он, пробежав глазами несколько строчек. — Если это не прошло через руки ОСВАГ, я съем свои ботинки.

Флэннеган покосился на ботинки Артема с некоторым недоверием.

— Не понимаю, чем вы недовольны. Неплохой репортаж. Боб Коленко — никакой не газетчик, конечно, он телевизионщик, но Брук помог ему слепить вполне приличную полосу. Да я почти горжусь, что мои ребята приложили к этому руку!

— Но зачем, Флэннеган?

— Затем, что нужно было преподнести мировому общественному мнению удобоваримую версию происходящего. Армейский капитан возмутился беззаконием вторжения и передал с телевышки «Красный пароль». Арт, вам из игры уже не выйти. Официальная версия событий выглядит именно так: вы провели радиодиверсию по собственной инициативе будучи ярым, непримиримым и последовательным противником Идеи Общей Судьбы. Второй лейтенант Бейли-Лэнд, герой-одиночка, спаситель Крыма. Следующий ход сделает Москва. Откройте вторую страницу-Верещагин покорно зашуршал газетой. Вторая страница встретила его заголовком «Умер…» — Верещагин даже рот раскрыл, прочитав фамилию Генерального.