Страница 110 из 110
Главной задачей хулителей Золя было доказать, что все уродливое в романе — плод воображения писателя, что роман не отражает правды жизни и что, следовательно, вождь натурализма потерпел фиаско в своих главных устремлениях.
Если большинство рецензентов сосредоточивало свой огонь на данном романе, то католический критик Фердинанд Брюнетьер, оценивая „Накипь“, пытался сделать выводы, дискредитирующие все творчество автора „Ругон-Маккаров“. В своей статье, помещенной в „Ревю де Дё Монд“, он выражал удивление по поводу шума, поднятого вокруг этого романа, доказывая, что другие произведения Золя не менее опасны, чем „Накипь“. Этот роман, по его мнению, — проявление определенной эстетической системы, и, таким образом, нельзя бранить Золя за одно и хвалить за другое, а надо осудить всю систему в целом.
Насколько реакционными были позиции Брюнетьера в его борьбе против Золя видно из того, что, выступив несколько лет спустя со статьей „Банкротство натурализма“, он громогласно провозгласил „крах“ научного познания и призывал вернуться к спиритуализму, к религии.
Появление „Накипи“ вызвало и некоторые дружелюбные отклики, впрочем, весьма немногочисленные.
Жандр в „Ла Жюстис“ защищал Золя от обвинений в „развращении нравов“. Он замечал в своей статье: „Описывать тот или иной общественный уклад не значит его создавать: не сатиры Ювенала повинны в развращенности Рима“.
Друг и ученик Золя Поль Алексис выступил с двумя статьями в „Ревей“ и „Кри дю Пёпль“ Жюля Валлеса. Он так отзывался о романе: „Накипь“ представляется мне грандиозной фреской в духе Микеланджело». Алексис справедливо подчеркнул некоторую гротескность манеры Золя в этом произведении, в котором изображается «настоящий социальный ад». По словам Алексиса, «грязь всех правящих классов бурлит и клокочет здесь, как в некоем грандиозном котле». Отмечая, что в романе «нет ни одного крупного негодяя», Алексис писал: «Чтобы достигнуть столь большого, потрясающего и ужасного эффекта, писателю потребовалось лишь нагромоздить массу мелких обыденных фактов. Благодаря их обилию и логической их взаимосвязи ему удалось создать страшную картину».
В России, где популярность Золя утвердилась еще задолго до «Накипи», роман очень скоро после появления его во Франции вышел сразу в нескольких переводах. Только в течение одного 1882 года роман выходит в пяти изданиях под названиями: «У пылающего очага», «Лицо и изнанка», «Трясина», «Вертеп» и даже под немудрящим названием «Побуль», просто воспроизведшим (и то неточно) французское звучание слова. Позже появились и другие переводы под названиями «Накипь» (1895), «Домашний очаг» (1898), «Кипящий горшок» (1903).
Первые переводы романа вызвали ряд откликов русской печати. «Литературное приложение» к верноподданническому «Гражданину» князя Мещерского в июле 1883 года печатает очерк «Поворот в натурализме» за подписью М. К-ч. Критик оценивает сразу два романа Золя — «Накипь» и «Дамское счастье». Сокрушаясь по поводу того, что «изображение человеческой жизни в натуралистических романах свелось исключительно к физиологии и патологии», критик явно предпочитает «Накипи» «Дамское счастье». Его умиляет перерождение Октава в конце этого романа.
Этот филистерский вывод сочетается с другими соображениями, свидетельствующими о весьма поверхностном подходе к анализу творчества Золя: критик считает, что главное в его произведениях — интрига, что в них наблюдается «полное отсутствие развития характеров, типов со стороны их идеи».
В журнале «Мысль» (№ 12 за 1882 год) А. Алексеев (впоследствии выступивший на страницах либерально-народнического «Русского богатства») рецензирует роман Золя в статье «Художники и бытописатели». Автор подвергает критике эстетическую систему Золя за стремление к «фотографически правдивому изображению действительности», утверждая, что «художественная литература имеет своей задачей… лишь условную, художественную правду изображения». На этом основании автор выводит произведения Золя за пределы художественной литературы, относя его к особому роду литературного творчества, называемому им «бытописанием».
Вполне понятно, что критика народнического толка, воспитанного на реалистических традициях русской литературы, должны были отталкивать некоторые черты «натуралистического» метода Золя. Однако после этих оговорок А. Алексеев пишет: «Если мы предъявим к произведениям Золя такие требования, какие берется выполнить автор, если решим, что это бытописание, то должны признать, что Золя выполняет свою задачу с редким успехом, что он дает нам картину буржуазного быта — замечательную по тонкости наблюдения, по яркости красок, по силе выражения. Как протоколист, как бытописатель — Золя не имеет себе равных».
Наиболее интересный отклик на роман содержится в «Отечественных записках», журнале, возглавлявшемся М. Е. Салтыковым-Щедриным. Салтыков-Щедрин, как известно, неодобрительно относился к увлечению натуралистов физиологией и посвятил в своей книге «За рубежом» язвительные строки этим чертам творчества Золя и его последователей.
Вместе с тем он глубоко уважал Золя, делал попытки привлечь его к участию в «Отечественных Записках». В журнале были положительно оценены первые тома «Ругон-Маккаров», подчеркивалась сила Золя как критика буржуазных отношений. Салтыков-Щедрин, отрицательно отзываясь о «Нана», весьма высоко ставил «Западню». С этих позиций оценивается в журнале «Накипь»; иронически высказываясь о «пикантностях в романе», автор рецензии упрекает Золя в том, что, сосредоточившись на описании разврата в среде буржуазии, Золя допустил «изъян по части правдивости и реализма».
Но автор рецензии не останавливается на этом. «Картина в целом односторонняя, — пишет рецензент, — груба, грязна, но правдива и даже чересчур правдива в частностях. Мы видим тут семью, разлагающуюся и гниющую под влиянием некоторого общего хода вещей, в которых женское образование бросается в глаза только своим отсутствием».
Рецензия используется для непосредственной политической борьбы: автор ее кстати упоминает о «временном» закрытии в России Женских медицинских курсов и спорит с противниками женского образования. Оценивая роман в целом, рецензент делает вывод: «Впечатление остается чрезвычайно сильное: это картина жизни, основанной на попрании всего человеческого, жизни более бессмысленной и животной, чем жизнь какого-нибудь дикаря».
Из своих наблюдений над книгой Золя рецензент делает слабо завуалированные революционные выводы.
«Непосредственный вывод из всех таких описаний тот, что безмерно дорого далась нам наша цивилизация, формирующая целые общественные слои „культурных дикарей“, что пока она имеет такую оборотную сторону, рано еще говорить об ее прелестях. Она постольку лишь может считаться приобретением для человечества, поскольку представляет собой возможность развития иных, истинно человеческих форм жизни, поскольку может служить опорной точкой для дальнейшего движения».
Этот правильный вывод, сделанный «Отечественными Записками», определяет значение романа Золя, которое он сохраняет вплоть до нашего времени.
В. Шор