Дракула

Харкер в карете на исходе дня просматривает документы, которые ему дали перед отъездом. Он вертит в руках письма, запечатанные красным восковым «Д», старинные пергаментные свитки и карты, предписание об отлучении от Церкви. Тут же портреты Влада, гравюры, изображающие князя среди пронзенных колами неверных, портреты похожего на мертвеца старика с белыми усами, а также мутная фотография, на которой с трудом можно разглядеть какого-то угрюмого юнца в нелепой соломенной шляпе.

Голос Харкера: Влад был одним из избранных, наделенных особой милостью Господа. Но, скитаясь в далеких странах, сражаясь с врагами христианства, он нашел нечто, изменившее его разум, изменившее его душу. Он написал папе римскому письмо, посоветовав ему передать Ватикан под патронаж дьявола. Два кардинала были присланы из Рима для того, чтобы урезонить еретика. Они нашли, что сделать это возможно, только лишив его жизни. Он был убит, предан земле, но вернулся в этот мир вновь…

Харкер смотрит в окно, на зловещий багровый закат. Над верхушками деревьев выгнулась радуга.

Вестенра ежится, но Мюррей смотрит на радугу как зачарованный.

Мюррей: О, как красиво, как красиво!

Впереди виднеется поляна. Там собираются кареты. Природный каменный амфитеатр залит светом, который искрится и сверкает.

Толпы англичан занимают места.

Харкер смущен, все остальные возбуждены.

Мюррей: Музыкальный вечер. Здесь, вдали от Пикадилли…

Дилижанс замедляет ход и останавливается. Вестенра и Мюррей выпрыгивают и присоединяются к толпе.

Харкер неохотно следует за ними. Садится рядом с Вестенрой и Мюрреем. Они передают друг другу флягу с какой-то жидкостью.

Харкер опасливо делает глоток. Алкоголь обжигает ему горло.

В амфитеатр въезжает удивительная карета, запряженная одним вороным жеребцом. В холке он не выше двенадцати ладоней. Карета черна как ночь, дверь ее украшена пурпурно золотым крестом и изображением красноглазого дракона, обвившегося вокруг буквы «Д».

Возница высок ростом, закутан в черный плащ, из-под полой черной шляпы сверкают красные глаза.

По амфитеатру проносится легкая волна аплодисментов.

Возница спрыгивает с козел, прогибается, подобно огромному коту, и становится еще выше. Плащ его развевается на ночном ветру.

Маленький оркестр вовсю наяривает какую-то мелодию.

Это «Возьми пару красных глаз» Гилберта и Салливана.

Возница открывает дверцу кареты.

В дверном проеме появляется некое эфемерное создание, закутанное в прозрачную вуаль. На его тонких лодыжках позвякивают крошечные колокольчики. Пунцовые ногти на пальцах загибаются, как когти хищника.

Аудитория разражается одобрительными возгласами. Мюррей, охваченный детским восторгом, что-то бессвязно бормочет. Харкер по-прежнему настороженно молчит.

Изящная ножка касается ковра из сосновых иголок, женщина выпархивает из кареты, свободное, как саван, платье струится вдоль стройного тела. На голове у нее облако черных волос, глаза сверкают, подобно раскаленным углям.

Она шипит, словно пробуя ночной воздух на вкус, и обнажает клыки, острые как иглы. Ее по-змеиному гибкое тело извивается в воздухе, всасывая запахи всех присутствующих мужчин.

Мюррей: Дама-вампирша…

Вторая дверца кареты распахивается настежь, и оттуда появляется сестра-близнец первой женщины. Она менее эфемерна, в ней ощущается дикое животное начало. Она царапает землю когтями, затем ловко, как ящерица, карабкается по колесу кареты, высунув при этом длинный красный язык. На голове у нее настоящая грива смоляных кудрей, в волосах запутались сучки и листья.

Зрители, вскочив на ноги, разражаются бешеными овациями и свистом. Некоторые мужчины срывают с себя галстуки и воротнички, обнажая шею.

Первая женщина: Целуй, сестра, целуй за нас всех…

Верх кареты открывается, сложившись, словно раковина устрицы, и взорам предстает третья женщина, полная противоположность двум первым. Если они — изящные брюнетки, то она — пышнотелая блондинка. Она вальяжно раскинулась на горе красных бархатных подушек. Извиваясь, она ползет по подушкам, и ее аромат ударяет в ноздри восхищенным зрителям.

Возница стоит в стороне, а три женщины танцуют. Некоторые мужчины уже сбросили рубашки и до крови царапают ногтями собственную шею.

Женщины сладострастно извиваются, облизывая свои алые губы. Клыки их влажно поблескивают, платья-саваны развеваются, обнажая стройные ножки, белоснежные, точно лебединые перья.

Мужчины вскакивают со своих мест, отталкивая друг друга, протягивают руки, пытаясь коснуться точеных лодыжек, узнать, какова на ощупь кожа этих восхитительных чудовищ.

Мюррей тоже вскочил. Словно загипнотизированный, он не сводит с вампирш безумных глаз. Харкер пытается заставить его сесть, но Мюррей устремляется вперед, волоча за собой Харкера, как сорвавшийся с якоря крейсер.

Мюррей спотыкается о тела упавших мужчин, но сохраняет равновесие и продолжает свой путь.

Харкер поднимается на ноги и обнаруживает себя в окружении женщин. Три пары рук извиваются вокруг его лица. Алые губы касаются его шеи и щек, острые зубы оставляют на коже кровавые полосы.

Харкер пытается сопротивляться, но это выше его сил.

Глаза женщин, их зубы, их покрытые лаком ногти, ожерелья, браслеты, серьги в ушах, носах и пупках — все это испускает ослепительно-яркий свет. Миллионы светящихся точек танцуют вокруг Харкера.

Зубы впиваются в его горло.

Сильная рука, густо поросшая черными волосами, отбрасывает прочь одну из женщин.

Возница грубо швыряет в карету вторую вампиршу. Она падает лицом вниз, обнаженные ноги колотят по бархатным подушкам.

Блондинка остается одна. Она ласкает Харкера, облизывая его шею своим невероятно длинным языком. В глазах ее полыхает огонь. Возница и ее отшвыривает прочь.

Блондинка: Вы никогда никого не любили и никогда никого не полюбите…

Возница дает вампирше увесистую пощечину, так что голова ее бессильно мотается. Она отползает прочь от Харкера, распростертого на земле.

Все три женщины снова оказываются в карете. Экипаж делает круг и устремляется в лес. Вслед ему летит разочарованный гул. Зрители, одержимые отчаянием, падают друг на друга.

Харкер медленно приходит в себя и садится. Свейлс стоит рядом. Он берет Харкера за руку и тащит его к своей карете. Харкер неуверенно переступает трясущимися ногами.

Вестенра и Мюррей, угрюмые и подавленные, уже сидят в карете. Харкер еще не до конца очнулся.

Голос Харкера: Для вампиров нет большего удовольствия, чем распить на троих кровь сочного деревенского младенца. Они не имеют других потребностей, других желаний, других устремлений. Всеми действиями вампира руководит его аппетит, который не сдерживают ни мораль, ни религия, ни философия, ни приличия, ни чувства. Именно поэтому вампиры так сильны и опасны. Именно поэтому мы не можем сражаться с ними на равных.

Предполагалось, что съемки в студии пройдут без особых проблем, но румыны и тут не оправдали ожиданий Фрэнсиса. Декорации постоялого двора, наверное самые простые в фильме, до сих пор не были готовы, хотя в распоряжении плотников и оформителей был почти целый год. Поначалу они попытались один из офисов студии превратить в спальню Харкера. Но комната была так мала, что разместить в ней актера, камеру и декорации не представлялось возможным. После этого оформители разместили злополучную спальню посреди студии звукозаписи, но при этом так надежно укрепили стены, что их невозможно было передвинуть. Сторатто мог снимать здесь в одном-единственном ракурсе — с потолка. Наконец стены смонтировали так, что они позволяли камере передвигаться. Но теперь Фрэнсису категорически не нравились декорации.

Над кроватью, на том самом месте, где по замыслу Фрэнсиса должно было висеть распятие, красовался сильно отретушированный портрет Чаушеску. Через Иона Фрэнсис попытался объяснять Лоснящемуся Костюму, что действие фильма происходит в ту эпоху, когда Бессменный Президент еще не пришел к власти, и потому его портрет на стене будет воспринят как нонсенс.