Волчье море

Угольно-черные шрамы отмечали место столкновений предыдущего года, когда разгорелось восстание противников Никифора Фоки, здешнего правителя. Восстание провалилось, кто к нему подстрекал, так и не выяснили, хотя перешептывались, что за всем стоит Лев Валант, — но он и другие подозреваемые благоразумно отсутствовали в те дни в Великом Городе.

Это город злой и черносердый, где даже отбросы в сточных канавах черны, как вороновы перья, и мы узнали, что, пусть его распри обращены внутрь, а не вовне, Миклагард безмерно жесток. Кровопролитие было нам не в новинку, но вот в миклагардском вероломстве мы разбирались не лучше, чем в пристрастии горожан к гонкам колесниц и лошадей.

По этому новому кораблю мы бродили с широко раскрытыми глазами, и нам пришлось многому научиться, и быстро. Мы узнали, что называть местных греками — это оскорбление, ибо они считали себя римлянами, причем истинными. Но все они говорили и писали по-гречески и в большинстве своем почти не знали латыни — хотя это вовсе не мешало им мутить воду.

Мы узнали, что живут они в Новом Риме, не в Константинополе, не в Миклагарде, не в Омфале, Пупе мироздания, и не в Великом Городе. Еще мы узнали, что император — на самом деле не император, а василевс. Время от времени он становился василевсом-автократором.

Мы узнали, что они люди цивилизованные, а нас нельзя пускать в приличные дома, ведь мы наверняка украдем серебро или девичью честь — или то и другое — и оставим грязные следы на полу. И все это до нас донесли не любезные учителя, а презрительно поджатые губы и насмешки.

Даже к рабам относились лучше, их кормили и давали приют, а мы получали жалкую ежедневную плату от толстого греческого полукровки, и этих денег не хватало ни на настоящий мед — даже сумей мы его тут найти, — ни на достойную жратву. Мои запасы серебра Аттилы почти истощились, в голову ничего не приходило, и я спрашивал себя, как долго Братство будет терпеть.

Поодиночке и парами, точно раскаивающиеся заговорщики, все они подходили ко мне с одним и тем же вопросом: что я видел внутри кургана Аттилы?

Я отвечал: гору почерневшего от времени серебра и высокий трон, где ныне восседает Эйнар Черный, который привел нас всех туда, и будет восседать вечно, самый богатый мертвец в мире.

Все они были там — хотя никто, кроме меня, не проникал внутрь, — но никто не сумел бы вернуться снова, проложить путь через бескрайние просторы Травяного моря. Я знал, что их тоже тянет обратно, что они тоже попались на крючок и готовы к возвращению, вопреки всем перенесенным испытаниям и смерти товарищей, одержимые магией этого места.

А более всего их угнетало проклятие, которое пало на них из-за нарушения клятвы. Виноват-то Эйнар, и все видели, что с ним сталось, поэтому никто и не отважился ускользнуть в ночь, оставив товарищей следовать серебряной приманке. По правде говоря, не знаю, что было сильнее — страх перед проклятием или боязнь заплутать, но они ведь северяне, и этим все сказано. Они знали, что гора сокровищ лежит в степи и что эти сокровища прокляты. Их снедала тоска по богатству и изъязвлял страх, денно и нощно.

Почти каждую ночь, в тишине нашего пристанища, они просили посмотреть меч, этот кривой клинок, вырванный мною из руки Атли. Его выковал мастер, наполовину карлик или повелитель драконов, уж точно не человек. Он был способен разрубить наковальню, на которой его ковали, а по лезвию тянулась змея из рун, тугой узел узора, не поддававшийся разгадке.

Братство восхищалось этим оружием и его блеском — и новыми рунами, которые я вырезал на деревянной рукояти. Я медленно постигал эту премудрость, и мне требовалась помощь, но руны были достаточно простыми, чтобы любой из Братства мог их читать, хотя бы водя пальцами по линиям.

И лишь я знал, что эти руны обозначают обратный путь к кургану Атли через Травяное море. Карта.

Карта, которую я умудрился потерять.

Все эти мысли вертелись у меня в голове, темные, как жижа в сточных канавах Миклагарда, когда я сутулясь брел под дождем к нашей кишевшей крысами обители, а следом за мной шагал славянин. Ветер налетал порывами, громко завывал, а на черной морской воде пенные барашки танцевали, будто звезды в ночном небе.

— Ты словно проснулся с уродиной, хотя ложился в постель со златовласой Сив, — проворчал Квасир, когда я зашел внутрь и стянул с себя мокрую мешковину, служившую мне плащом. Его единственный глаз ярко сверкнул, другой был белесым, как дохлая рыба. Квасир оглядел славянина с головы до ног, но промолчал.

— Да Торова златовласка на него и не покосится, — напевно произнес другой голос. — А вот для греческих полукровок он в самом соку. Что там впереди, а, Орм?

— Или позади, — с издевкой уточнил Финн Лошадиная Голова, непристойно повел бедрами и заржал собственной шутке. Во взгляде брата Иоанна промелькнул укор, и Финн нарочито сконфузился, не забыв подтолкнуть своего соседа и убедиться, что тот оценил его остроумие.

— Не обращай внимания, — брат Иоанн взял меня под локоть. — Заходите, присаживайтесь. Вот котелок… с чем-то… и овощами. Сигват подобрал, Финн наловил голубей. И хлеб. Нашему гостю тоже хватит.

Мужчины потеснились, брат Иоанн усадил нас, сунул нам в руки плошки и хлеб и подмигнул. Радослав посмотрел на еду, и всем стало ясно, что похлебка из голубей Великого Города не предел его мечтаний. Да и бывать ему приходилось в местах получше этого, где во все щели задувал ветер и гнусно чадила жаровня. Но он только усмехнулся и принялся жевать, показывая, что ценит радушие. Я тоже приложился к плошке, но мой рот был словно полон пепла.

Я назвал Радослава. Объяснил, почему он здесь, и прибавил, что, случилось именно то, чего мы опасались, — рунный меч пропал. Пала тишина, ее нарушал разве что ветер, шевеливший завитки волос на челе брата Иоанна. В этой тишине можно было расслышать, как кряхтит небосвод нашего мира.

Брат Иоанн был на корабле, который нас подобрал в Море Тьмы. Грек и его команда решили, что он один из нас, а мы подумали, что он один из них, и никто не разобрался, покуда мы не сошли на берег. За эту шутку Локи мы как-то сразу привязались к монаху, а он поразил нас, поведав, что служит Христу.

Совсем непохожий на Мартина, того гнусного монаха из Хаммабурга, которого мне следовало прирезать, когда представилась возможность, брат Иоанн был из Дюффлина и оказался отличным попутчиком. Он не выбривал голову посредине, как заведено у монахов, но брил волосы спереди — когда вспоминал, что надо бы это сделать. «Так поступали друиды в древности», — сообщил он весело.

Он не носил монашеского платья, любил выпить и закусить, был не дурак подраться, хотя ростом едва дотягивался до спины пони. Он уже во второй раз пытался добраться до Серкланда, чтобы попасть в святой город своего Христа; в первый раз не вышло, а теперь, как он сам говорил, боль, нужда в спасении сделалась отчаянной.

Я не меньше нуждался в том же самом и не смел поднять голову.

— Старкад, — пробормотал Квасир. — Так его разэтак. — И понурился. Послышались согласные хмыканья и вздохи: Квасир наилучшим образом подвел итог. А хуже всего мне стало от повторно наступившей тишины.

Молчание прервал Сигват.

— Мы должны вернуть меч, — заявил он. Квасир насмешливо фыркнул в ответ на это.

— Я откручу ему башку и помочусь на нее, — прорычал Финн. Не уверен, что он говорит о Старкаде, а не обо мне. Радослав, поднесший было плошку ко рту, замер и окинул нас пристальным взглядом, только теперь поняв, насколько мы огорчены.

— Старкад, — изрек Финн, и его голос заскрежетал, как мельничный жернов. Он поднялся и обнажил свой сакс, многозначительно глядя на меня. Другие утвердительно замолчали, в сумраке засверкали клинки.

Отчаяние накрыло меня с головой.

— Он работает на грека Хониата, — прошептал я.

— Да, верно, мы его там видели, — согласился Сигват; и если есть цвет чернее, чем его голос, боги не считают нужным являть его нам.

Финн моргнул, осознав, что это значит. Хониат имел власть и деньги, и это позволяло ему нанимать вооруженную охрану и вертеть законами. Мы были северянами, и относились к нам в Великом Городе соответственно. Горький опыт научил жителей Миклагарда, что северяне творят непотребства в своих домах в длинные и темные зимы, особенно мужчины без женщин, способных их удержать. Таверны Великого Города и его улицы — не место для северян, чтобы напиваться и убивать друг друга — пуще того, добрых горожан; так что тут приняли закон, называвшийся свейским. Нам запрещалось носить оружие, так что заметь какой-нибудь бдительный стражник обнаженные клинки у огня, нас бы тут же арестовали. Еще северян пускали в город на ограниченный срок, и вскоре он истекал, а потому нас попросту выкинут за городские стены, если мы не найдем корабль и не уплывем сами.