Звездный хирург

– Доктор, – сообщил он сухо, – я распорядился установить дополнительный противометеоритный щит. Всякий твердый объект диаметром крупнее дюйма, который будет приближаться к кораблю с любого направления, немедленно попадет под наблюдение на расстоянии в сто миль, а затем отражатели переведут его на безопасную для нас траекторию. Поэтому могу вас уверить, что нам не страшна гипотетическая атака ракет с ядерными боеголовками. Позвольте сказать также, что ваша идея, доктор, смехотворна.

На Этле попросту нет атомного оружия. Наши приборы... Ну, да вы должны были прочитать отчёт. Я предлагаю, – закончил капитан таким тоном, словно советовал младшему навигатору подправить курс, – оказать всю возможную помощь тем, кто выжил после взрыва, который произошел, вероятно, из-за неисправности реактора на корабле Лонвеллина.

– Да не было у него никакой неисправности! – хрипло воскликнул Конвей. – Лонвеллин, подобно прочим долгожителям, панически боялся смерти, и с прожитыми годами страх этот становился все сильнее. Он завел себе личного врача, чтобы ни одна болезнь не смогла подточить его организм изнутри, а звездолет его, по моему глубокому убеждению, был надежнейшим чудом техники. Лонвеллина убили, – подытожил он угрюмо, – а причина, по которой они подорвали первым его корабль, а не наш, состоит, должно быть, в том, что они ненавидят инопланетян. Приятно сознавать, что крейсер защищен, но если мы стартуем прямо сейчас, они, может статься, не повторят залп, а следовательно, останутся в живых и наши люди и этлане...

«Бесполезно», – подумал Конвей устало. Вильямсон, похоже, заупрямился: злится на очевидно бессмысленные приказы, недоумевает, ибо Конвей, по его мнению, ведет себя как перепугавшаяся старуха, артачится, потому что считает правым себя, а никак не Конвея. «Да соберись ты с мыслями, полоумный осел!» – мысленно прикрикнул Конвей на капитана. Вслух он эту фразу произнести не решился: все-таки перед ним был монитор в чине полковника, окруженный вдобавок младшими офицерами. И потом, уж кем-кем, а ослом Вильямсон не был. Он был рассудительным, толковым боевым офицером, у которого просто не было времени правильно оценить ситуацию. Он не имел ни медицинского образования, ни присущей Конвею подозрительности...

– Вы готовили для меня отчёт по Империи, – сказал Конвей. – Могу я на него взглянуть?

Вильямсон кинул беглый взгляд на обзорные экраны, на которых вовсю кипела бурная деятельность: один вертолет собирался взлететь, второй, явно перегруженный, едва оторвался от площадки, к шлюзу курьерского бота цепочкой тянулись люди со средствами дезактивации.

– Сейчас?

– Да, – ответил Конвей и покачал головой: ему на ум пришло другое.

До того он безуспешно старался вынудить Вильямсона к старту, оставляя объяснения на потом, а теперь вдруг сообразил, что ему лучше объясниться, и поскорее.

– У меня есть теория, которую должен подтвердить ваш отчёт. Но если я перескажу вам, не читая, содержание отчёта, поверите ли вы мне настолько, чтобы послушаться меня и улететь?

Оба вертолета медленно поднимались в ночное небо, на курьерском боте закрывали шлюз, вдоль периметра сновали наземные транспортные средства как мониторов, так и этлан. Конвей знал, что добрая половина экипажа «Веспасиана» там, снаружи, вместе с мониторами с базы, и что все они направляются к месту взрыва и расстояние между ними и крейсером увеличивается с каждой секундой.

Не дождавшись ответа Вильямсона, он сказал:

– Моя догадка такова: мы столкнулись именно с империей, а не со свободной федерацией вроде нашей собственной. Это подразумевает наличие многочисленного войска для удержания покоренных в повиновении; правительства на отдельных мирах по необходимости также будут составлены из военных. Все подданные Империи – ДБДГ, как этлане, так и мы сами, – по большому счету, ничем особым не отличаются, за исключением вражды к инопланетянам, с которыми до сих пор встречались очень редко. – Он глубоко вздохнул. – Жилищные условия и технологический уровень развития, вероятно, соответствуют нашим. Налоги, скорее всего, высокие, но правительство наверняка контролирует средства массовой информации, а значит, убеждает людей в обратном. Я полагаю, Империя достигла порядочных размеров и включает в себя от сорока до пятидесяти населенных миров...

– Сорок три, – удивленно проговорил Вильямсон.

– ...Все обитатели которых знают о бедственном положении Этлы и сочувствуют этланам. Быть может, они наложили на планету постоянный карантин, но пожертвуют всем, чтобы помочь ей...

– Верно! – перебил Вильямсон. – Наш человек пробыл на одной из окраинных планет, прежде чем его отправили в метрополию на встречу с главным заправилой, всего два дня. Но этого времени ему вполне хватило, чтобы узнать отношение людей к Этле. Куда бы он ни посмотрел, всюду висели фотографии страдающих этлан. Порой их количество превышало даже число рекламных щитов. Словом, имперское правительство на деле проявляет милосердие. Судя по всему, доктор, они приличные ребята.

– Разумеется, капитан, – отозвался Конвей. – Но не кажется ли вам немного странным подобное милосердие: сорок три обитаемых планеты – и один корабль раз в десять лет?

Вильямсон раскрыл рот, потом сжал губы и задумался. В рубке установилась тишина, которую нарушали лишь поступавшие по радио доклады.

Внезапно стоявший за спиной Конвея Стиллмен выругался и буркнул:

– Я понимаю, куда он клонит, сэр. Надо взлетать!

Вильямсон перевел взгляд с Конвея на Стиллмена и обратно и пробормотал:

– Когда помешался один, не страшно, а вот если двое...

Три секунды спустя всем членам экипажа было приказано вернуться на борт. Срочность распоряжения удостоверялась ревом сирены общей тревоги.

Отозвав все свои приказы, отданные какие-то минуты назад, Вильямсон вновь повернулся к Конвею.

– Продолжайте, доктор, – попросил он. – Сдается мне, я догадываюсь, на что вы намекаете.

Конвей облегченно вздохнул и пустился в объяснения.

– Этла начинала как обычная колония, с одним-единственным космопортом, чтобы принимать оборудование и колонистов, затем на ней выросли поселения, а жителей заметно прибавилось. А следом, должно быть, нахлынула первая волна болезней, угрожавшая уничтожить все живое. Прослышав о беде, Империя встрепенулась, как то бывает с людьми, когда их друзья страдают от невзгод, и вскоре Этла получила помощь.

На первых порах она, скорее всего, поступала мелкими партиями, но постепенно возрастала в объеме по мере того, как вести о постигшем этлан несчастье достигали окраин Империи. Впрочем, этланам-то как раз из нее доставались сущие крохи. Сумма пожертвований была настолько внушительной, что от этого дела не могли отмахнуться ни имперское правительство, ни сам император. Но они и не стали отмахиваться. Уже в те дни могучая галактическая Империя потихоньку гнила изнутри. Требовалось все больше и больше денег на содержание императора и его двора и на управление бесчисленными провинциями. Естественно, правительство присвоило себе львиную долю пожертвований, а впоследствии широко разрекламированная помощь Этле сделалась одним из важнейших источником государственного дохода.

Вот так все и началось. Этлу поместили в строгий карантин, хотя и без того полететь на неё соглашались разве что умалишенные. И тут, видимо, этлане стали выздоравливать сами по себе. Источник доходов грозил высохнуть, поэтому следовало незамедлительно принять меры. Чиновники без зазрения совести обрекли население Этлы на вымирание: сперва отнимали деньги, а теперь додумались до того, что время от времени принялись заражать этлан сравнительно неопасными болезнями – естественно, такими, какие должны были ещё сильнее разжалобить мягкосердечных простаков на остальных мирах, например, теми, которые делали человека уродом или инвалидом. Но прирост населения не должен был уменьшиться ни в коем случае, поэтому-то на Этле были так хорошо поставлены гинекология и забота о детях. Для наблюдения за положением дел на планете на неё был назначен специальный представитель с характером, вполне соответствовавшим столь ответственной должности. Этлане перестали быть людьми и превратились в ценных своими болячками животных. Похоже, представитель императора относился к ним именно так.