Сон войны.Сборник

Сима прав, подумал я, закрывая журнал. Это не наш дурдом. У нас веселее.

Правда, цены!

Я вернул киоскерше «Советский Афганистан» и опять пошарил по карманам, даже разодрал слипшийся и ссохшийся правый. Тщета… Киоскерша понимающе усмехнулась. Я тоже усмехнулся, печально развел руками и пошел прочь.

К нам в купе, когда я вернулся, было не протолкнуться — там имело место представительское совещание всех эфирнувшихся черт знает куда, но не возжелавших в этом черт знает где оставаться.

— Всем ясно, старики? — говорил Сима. — Повторяю главное час «Ч» — двенадцать ноль-ноль по вокзальным. До того осматриваемся, гуляем и запасаем пузыри. В час «Ч» все, кто хочет вернуться, сидят по вагонам и начинают квасить. До опупения! Чтобы ни тяти, ни мамы! Кто не хочет — пускай забирает манатки и остается. За трезвость поборемся потом, в своем дурдоме, а пока что надо выбраться из этого… Так. Еще. Тут кто-то вякал за Академию Наук. Она в этом дурдоме, конечно, есть, потому что ни один дурдом без нее не обходится. Но и дурдомы в этом дурдоме тоже есть. И куда вы раньше попадете — в Академию, или в дурдом — я не знаю. Так что, решайте сами. Но в тринадцать ноль-ноль я пройду по вагонам — не один, конечно. И всем несознательным помогу собрать манатки… Тебя, Академия, это особенно касается. Я понимаю, что у тебя печень. Но ты же решай! Твоя печень — или пятьсот человек! Если печень дороже, оставайся и лечи здесь.

Удивительно, как они сумели разместиться в нашем купе. Их было десятка полтора, Симиных эмиссаров. И почти никого я не знал, хотя лица, конечно же, примелькались. Когда убрался последний (хватающийся за печень, но с победившим осознанием необходимости на остроносом, несмотря на опухлость, лице), я вошел в купе и сел на свою полку.

— А, Петрович! — сказал Сима, увидев меня. — Посмотрел?

— Посмотрел, — ответил я. — И послушал. Не понимаю, каким образом вы намерены…

Сима задвинул дверь:

— Все просто, Петрович, — сказал он. — Тут народ ушлый, догадался, кого надо выпихнуть, чтобы остальные доехали. Всех, у кого ранения — раз, кому закон о войне понравился — два, кто на инородцев косится — три! Молодой собой пожертвовал, чтобы Танюха доехала. Дурак… А вот лысого выпихнули. И тебя, Петрович, хотели выпихнуть, еле я отмахался. Я уже тогда стал просекать, что в этом, — он пощелкал ногтем по горлу, — что-то есть… Ну, и подтвердилось.

— Значит, все-таки параллельные пространства, — проговорил я. — Но — как? Что нас туда занесло? То есть, сюда…

— Этого я, Петрович, не знаю. Может, гончие псы, может, дисковод со щупальцами…

— Дискоид.

— Пускай дискоид, — согласился Сима. — Неважно… А только все мы, в душе, хотели бежать из нашего дурдома. Дискоид или, там, гроза, или гончие псы — это веревка. Нам ее бросили, чтобы через стену перелезть. Желание было, веревка была, перелезли. Но куда попадет человек, убежавший из дурдома? В дурдом! И хорошо, если обратно в свой… Сечешь?

— Аналогия предельно ясна… — Я усмехнулся. — Но при чем тут алкоголь?

— Не знаю, — честно ответил Сима. — Но это вроде как мертвым прикинуться: не дышать и в четверть глаза сечь. Пускай, мол, таскают по всем дурдомам: «Ваши трупы? Не ваши трупы?». Оживем — скрутят, у себя оставят, не оживем — дальше пошлют. Главное, свой дурдом не прозевать… Так что, будем квасить, Петрович.

— А кто будет «сечь»?

— Я.

Возразить было нечего. Но вдруг подумалось, что и в этом параллельном мире (дурдоме, как их называет Сима) есть, наверное, Мара, есть Тимка. Почти не отличимые от тех, в моем… параллельном мире. Можно позвонить. Можно просто сесть на какой-нибудь другой поезд, доехать зайцем… И что? Выяснять отношения с другим Фомой Петровичем Неверовым, не отличимым от меня, — кто из нас лишний? Бред. Фантастика… Будем квасить.

— Будем квасить, — сказал я и потянулся к бутылке.

— Не сразу, Петрович! — Сима опередил меня и убрал бутылку подальше. — Побереги силы до часа «Ч». Надо со всеми.

Действительно…

Мы замолчали.

За сорок минут до часа «Ч» к Симе начали поступать доклады от эмиссаров, и в течение следующих десяти минут в купе было ни продохнуть, ни протолкнуться. Доклады обнадеживали. Пассажирские массы восприняли Симин способ путешествия через параллельные миры не без юмора, но других способов просто не видели. Только считанные единицы решили остаться здесь и уже собрали манатки.

Наконец, Сима посмотрел на часы и расплескал «Слънчев Бряг» по стаканам. До краев.

— Сдвинули! — скомандовал он.

Прежде чем «сдвинуть», я посмотрел на Танечку. С полным стаканом в одной руке и с очищенным яичком в другой, Танечка была очень серьезна. Как жрица у алтаря.

— За тех, кого мы любим… — сказал я, глядя в Танечкины колдовские глаза (и подумал: «Мара… И Тимка»).

Она кивнула.

Сима тоже кивнул.

Мы сдвинули.

И сдвигали еще много раз, а сколько, не помню… Но однажды Сима потряс меня за плечо и сказал:

— Приехали, Петрович! Наш дурдом!

8

Давать им подписку о неразглашении я наотрез отказался.

Было так.

Около трех месяцев тому назад, в ночь с 19 на 20 октября, некий «дискоид со щупальцами» (или гончепсяне на летающей салатнице, или шаровая молния — никто никогда не узнает, что и кто именно) бесшумно, быстро и сноровисто, как будто только тем и занимался, отцепил от пассажирского состава «Казань — Красноярск» одиннадцать вагонов и, нагло мерцая, стал висеть рядом, пока вагоны, в конце концов, не остановились.

Проводники остались без своего бригадира и без радиоузла — и, может быть, немножко растерялись. Они тихонько (чтобы попусту не беспокоить нас) покинули вагоны, заперли их (с той же благою целью) и разошлись по шпалам в обе стороны. За помощью. Оглядываясь на дискоид.

Две помощи вышли навстречу друг дружке из двух пунктов «Б» (Березино и Бирюкове) и встретились на середине пустого отрезка пути. Рельсы там были как рельсы, а шпалы — какие-то полупрозрачные, и нумерация столбов не совпадала…

Полторы недели после этого МВД и Безопасность России, то вместе, а то поврозь, допрашивали наших проводников. Отметая напрочь мистику с фантастикой, они громоздили многоразличные однообразные версии о террористах и заложниках. В эти же дни весь вагонный парк Министерства Путей Сообщения трясло от небывало крутых ревизий, инвентаризаций и прочих проверок.

Через полторы недели, утром 31 октября, все одиннадцать вагонов прибыли на станцию Тайга своим ходом. МПС облегченно, а МВД и Безопасность, отпустив проводников, с каким-то непонятным остервенением взялись за нас… Хотя, чего уж тут непонятного, понять-то их как раз можно. Гораздо сложнее — простить им наши полтора месяца в следственных камерах и почти месяц в закрытом подмосковном НИИ Неведомо Чего.

Самое обидное то, что Мара не знала и, как ни пыталась, ничего не могла узнать обо мне до тех пор…

Словом, это оказался действительно «наш дурдом», и я не вижу никакого резона в том, чтобы его подробно описывать.

Эпилог

Вернувшись домой, я первым делом поцеловал Мару.

Потом я надрал уши Тимке. С наслаждением. Но не за то, что он доломал мой компьютер (он его доломал), и не за двойку по математике (я ведь и сам не ходил в отличниках), а за то, что позавчера у Тимки был день рожденья. О котором я чуть не забыл.

Он не протестовал, охотно подставлял уши и, повизгивая, считал до девяти.

Потом, когда Мара убежала на кухню плакать, и мы с Тимкой остались вдвоем, я подарил ему наконечник стрелы.

— Па! Откуда? — выдохнул Тимка.

Ну, что я мог ему ответить? Соврать?

Я промолчал, загадочно усмехаясь.

(Когда мне было столько же лет, сколько Тимке, или чуть меньше, я вырезал из газет изображения орденов, раскрашивал и наклеивал себе на рубашку конторским клеем. У меня все рубашки были желтые и хрупкие на груди. А наконечники для своих стрел я клепал из жести от консервных банок и оттачивал на каменной ступеньке крыльца…)