Воронка.

До встречи с Учителем были годы, полные бесплодных сожалений о потере себя и своего места в жизни. На гражданку уйти Сашу уговорила жена, а когда поняла, что тут Кумаров совсем не у дел оказался — бросила его без всяких сожалений. Сашка стал пить горькую, а когда очнулся увидел перед собой два пути — превратиться в спившееся животное или стать нужным человеком. Инстинкт, ищущий пути выживания, подтолкнул Сашу ко второму пути.

Тогда ему пришлось пройти через смерть, но теперь он рад этому, потому что смерть перестала быть пугающей неотвратимостью. Все ребята из его группы прошли через это и все они теперь знали главное: умирать не страшно. Почти все они и раньше видели смерть вблизи, лицом к лицу, кое-кто был ранен, но пройти сквозь умирание, сквозь все его этапы, заглянуть за черту им довелось впервые. Кумаров говорил с каждым из них после обряда и каждый сказал, что раньше такого не испытывал. Они описывали почти то же самое, что довелось почувствовать и Саше: сначала любопытство, потом нарастающее опасение, потом страх, затем ужас неизбежности. Сам Кумаров вспоминал, что представлял себе смерть как погружение в наркоз — хоп и темно! Но вышло иначе: это было похоже на заведомо обреченную битву сознания с телом. Тело умирало, оно быстро подчинилось удару ножа, проникшему в самое сердце. Саше показалось, что теплая от крови мышца в груди ощутила холодный кончик стального лезвия внутри себя. Нанизанное на нож, сердце безнадежно трепыхнулось пару раз, а потом началось страшное: пропадали звуки, стало темно, тихо, холодно. Разум яростно сопротивлялся процессу умирания. Он пытался заставить сердце снова перекачивать кровь, заставить глаза снова видеть свет, но сердце не подчинялось, жизнь перестала омывать вопящий от ужаса мозг кислородом и тогда начались эти ужасные конвульсии, словно бы последняя попытка ожить. После агонии Саша умер. И там, за пределом, он увидел… Нет, это невозможно описать. Этого не смог описать никто из «возвратившихся». Он краснели, пыхтели, искали слова. Не найдя слов, матерились и это выражало больше самых изысканно подобранных словосочетаний, больше самых емких понятий и больше всего, что смог бы сказать самый литературно одаренный человек. Потому что описать то, что было за пределом, невозможно, нереально. Нереально и… стыдно. Там было самое сокровенное, самое интимное, самое желаемое в жизни человека. Это не были предметы или люди. Это не были вещи, из вожделенных на земле. Это даже не было оргазмом. Вовсе нет! Это было состояние. Да, состояние или ощущение, или парение души, а, может, и еще нечто, чего описать невозможно.

Возвращение на этот свет иначе как насилием назвать невозможно. Валька Василенко даже признался однажды, что все время думает о… о состоянии, все время вызывает в себе его ощущение, хочет его, жаждет, ждет. А Алешка Ткаченко даже сказал, что хотел снова умереть после возвращения — не мог больше жить так, как жил до смерти. Пожалуй, будь на месте парней Кумарова кто-нибудь понежнее, дело бы кончилось по крайней мере самоубийством. Но толстокожие гренадеры справились. Сашка тоже справился. Последнее тебе осталось, Паша! Самое последнее — умереть. А как ты потом будешь жить, ты и сам еще не знаешь!

Кумаров кинул косой взгляд на Седова, докурившего свою сигарету. Ему надо было отлучиться по естественной надобности, справляемой за этот вечер уже в третий раз, но он боялся пропустить Учителя. А, может, успею? Учитель, видно, еще в гримерке, он всегда минут сорок после собрания отдыхает. Окна гримерных находились с тыльной стороны здания, поэтому увидеть, горит ли там свет, не представлялось возможным.

Из двери вышла молодая женщина, та самая, что была ведущей на сегодняшнем собрании. Увидев, как грациозно она спускается со ступенек, Кумаров временно позабыл о своей надобности. Они были шапочно знакомы, но особенно заглядываться на женщину Кумаров себе не позволял, боясь быть отвергнутым на глазах своих зомби и всей секты.

— Саш, привет! — Люба весело смотрела на него, будто видела, как копошатся его грязнеющие при ее приближении мысли прямо сквозь черепную коробку. — Ты сегодня здесь? Я тебя и не заметила… А это кто? — Она перевела смеющийся взгляд на Пашку, методично чиркающего пьезой. — Познакомишь?

— Это мой заместитель, — буркнул Саша.

— А имя у него есть? — Люба держалась, как и положено красивой женщине: уверенно и не стесняясь показаться навязчивой. Неужели рыжий понравился этой мадонне?

— Меня зовут Павел, — Седов поднялся с места и спрятал зажигалку в карман пиджака. — Я вас видел на сцене.

— И как я вам понравилась? — Люба чуть заметно повела плечом, отчего у Кумарова запершило в горле. Он облизнулся и решил, что здесь лишний. Обида разбудила перистальтику.

— Мне отойти надо, — сказал Саша и направился в туалет. Краем глаза он заметил, что оставляет за своей спиной совершенно непотребное кокетство. Кумаров видел лишь то, что диктовала ему увидеть ревность.

Люба тоже собиралась уходить, но настырный Седов задержал ее. Он начал рассказывать длинную забавную историю из времен своей службы в милиции. История была не слишком увлекательной, но прервать рассказчика и уйти было бы невежливо. Она подумала, что симпатичный рыжий парень здорово смахивает на обыкновенного малоразвитого зануду, каких она на своем, полном женских побед, жизненном пути встречала не мало. Из-за таких вот скучных и самодовольных типов она и пришла в секту, где все были людьми особенными, интересными, говорящими совершенно особенные интересные вещи.

Неожиданно где-то неподалеку раздался звук похожий на хлопок. Седов вздрогнул.

— Что это? — спросила Люба, прислушиваясь, не повторится ли странный звук.

— Винтовка, — неуверенно произнес Павел и тревожно выдохнул: — учитель!

Он бросился было к двери, но вдруг остановился на пороге.

— Люба, проверьте как там он, а я попробую найти, кто стрелял!

Встревоженная женщина побежала в гримерную Учителя, а Седов исчез за углом Дома пионеров.

Люба влетела в холл, где собирали свои пожитки лоточники.

— В Учителя стреляли! — выпалила она, задыхаясь.

Остолбеневшие люди не сразу смогли отреагировать, но уже через несколько секунд они разом загалдели, завопили, запричитали и маленьким стадом бросились вслед за Любой. Она пересекла опустевший актовый зал и нырнула за кулисы. Там Люба и настигавшие ее сектанты сразу свернули к гримеркам, нашли нужную дверь. Она была полуоткрыта, Учитель, уже одетый в мирскую одежду, с удивлением разглядывал маленькую круглую дырку в стекле. Сектанты разом смолкли и уставились на него.

— Меня убить хотели? — спросил он, поднимая свои невероятные глаза на Любу.

— Вы целы? — задыхаясь, но не от беготни, а от волнения, спросила она.

— Да, — спокойно ответил Учитель. — Что со мной может произойти до конца света?

— Пойдемте, — умоляла его Люба. — Скорее! Здесь опасно!

Учитель молча подчинился. Напоследок женщина выглянула в окно и увидел выбирающегося из кустов на газоне под окнами Седова. В руках у него была винтовка.

Они встретились в зале, где присмиревшие люди остановились чуть поодаль, стесняясь толпиться вокруг своего кумира. Все немного успокоились, обнаружив его в порядке и теперь обсуждали происшедшее, строя предположения и высказывая догадки. Тут же объявился растерянный Кумаров. Мысль о том, что он проворонил нечто крайне важное сводила Сашу с ума. Павел деловито доложил о происшествии: ему о звуке, который они с Любой услышали, о найденной дырке от пули в стекле гримерки, показал найденную в кустах винтовку. В этот момент появился проповедник Андрей. Он тут же начал задавать вопросы, но Пашка ничего говорить не стал, чтобы Кумаров мог снова почувствовать себя старшим. Тот и почувствовал, передав бледнеющему по мере развития сюжета Андрею, подробности происшествия. Опавший Лист кинулся к Учителю:

— Какой ужас! — сказал он, беря Учителя за руку. Тот лишь снисходительно улыбнулся. Его морщинистое лицо приобрело несколько брезгливое выражение. Андрей продолжал возбужденно говорить: — Это же покушение! Господи, какому зверю такое понадобилось? Ведь вы столько добра людям сделали!