Операция "Немыслимое".

— Я? Да я-то ладно, переживу. А вот что скажет сэр Спратт? — невинно поинтересовался Серый.

Я отвел взгляд, потому что всегда неприятно, когда тебя ловят за руку на месте… ну не преступления, а… ошибки, что ли? Видимо, в будущем я все-таки проболтался Фролову. Или он сам узнал о том ультиматуме?

Вот так обычно и случается: хранишь, холишь и бережешь какую-то тайну, известную только тебе, а потом вдруг оказывается, что не знали о ней только бедуины в Сахаре и то по причине полного равнодушия ко всему, что выходит за границы песков.

Карнаух частенько мне говорил — если чувствуешь, что тебя обошли, сделай хотя бы вид, что все идет по твоему плану, перспективы тебя полностью устраивают и ни на что другое ты не претендовал. Тогда с тобой будут считаться, даже в случае твоего локального проигрыша. Люди будут думать, что ты ведешь какую-то хитрую игру и, сами того не подозревая, станут противодействовать этому блефу, выступая на твоей стороне. Но если почувствуют фальшь — утопят в дерьме с троекратным усердием. Поэтому даже когда врешь и выкручиваешься — будь правдив и искренен.

Вспомнив этот урок, я ответил так, будто мы тысячу раз о том говорили:

— А что он может сказать? Формально я его просьб не нарушаю: деньги в английском банке на территории Британии. А там уже мое дело, в какую корзину мне складывать собранные яйца.

Серый выглядел немного… опешившим. Не знаю, чего он ждал — покаяний, истерик, заверений в вечной преданности? Но на такой ответ он точно не рассчитывал.

— Не нарушаешь, значит?

— Не-а. Ни в одном пункте. Ну заработают немного коммунисты на этих деньгах, ну и что? Мне нужно, чтобы мои сохранились и немного приросли. Чтобы я имел к ним постоянный доступ и чувствовал себя спокойно. Да и не подписывался я строить козни Москве!

— Крючкотвор, — засмеялся Фролов, но развивать тему не стал. — Держи для общего развития.

Он протянул мне еще две крохотных кассеты от диктофона:

— Послушай на досуге обязательно. Очень… бодрит.

— Что здесь?

— Выступление одного интересного норвежца, имени не помню, — он повернул кассету другой стороной и прочел: — А, вот — Эрик Рейнарт. Интересно рассуждает. О неолиберализме, неоколониализме, о причинах развития и бедности стран. И почему бедные обречены беднеть, а богатые — богатеть. Интересно. И еще полнее дает представления о вреде международного разделения труда.

Что-то новенькое. В последние годы только и слышны со всех сторон оды и гимны безграничной глобализации.

— А на второй выступление там же Иммануила Валлерстайна, социолога из университета Бинхемптона с его мир-системным анализом. Слышал о таком? Дальнейшее развитие теории зависимости. — Серый внимательно посмотрел, как я верчу в руках кассету. — Понятно, ни о чем подобном ты прежде не слышал. Послушай тем более. Тоже занимательно и прочищает мозг.

Я уже давно перестал себя считать подкованным в экономике человеком. Жизнь и бизнес — это жизнь и бизнес, а экономика — это всего лишь экономика. Прежде, в прошлой жизни, сдавая экзамены в институте, я мнил себя знатоком товарно-денежных отношений. Да и было от чего: прочитай "Капитал" герра Маркса, дополни его "Происхождением семьи, частной собственности и государства" герра Энгельса, разбавь прочитанное избранным из пятидесяти четырех томов Владимира Ильича и дело в шляпе — ты состоявшийся кухонный эксперт. А при определенной удаче (ведь большинство из руководителей страны, в которой я жил, не удосужилось прочесть даже основоположников продвигаемого учения — потому что некогда, нужно проводить партийные конференции и отчетно-выборные собрания партактива), если очень повезет, то и не только кухонным.

Теперь, пожив немного в другом мире, где главенствовали деньги, а не идеология, рожденная их неравномерным распределением, я только начал приближаться к пониманию того, насколько шире рамок ортодоксального марксизма развилась человеческая мысль. Десятки только основных научных экономических школ, каждая из которых давала свое собственное видение торговых и производственных процессов, каждая из которых могла объяснить все! Вместе с ними сосуществовали сотни более мелких течений, уцепившиеся за какие-то доселе необъясненные частности. И все это варилось, кипело, испытывалось и применялось! В большом отличии от той картины, что наблюдалась в марксистской теории — "единственно верном учении".

Ознакомившись с трудами небольшого числа современных рыночных пророков — от Хайека, убежденного либерала и главного апологета "невидимой руки свободного рынка", до Кейнса, заставившего "свободные" государства задуматься о той силе, что делегирована им населением в установлении справедливого распределения доходов и расходов, я решил, что с меня хватит! Прочитал и сообразил, что ничего не понимаю в экономике, кроме того, что все эти люди сделали ее кладовкой для своих заблуждений. И любое чистое учение способно привести своих адептов только к плачевным результатам, потому что изучает не действительность, а модель действительности, сложившуюся в голове у авторов, находящих для подтверждения своих взглядов любые годящиеся факты и с негодованием отвергающие все, что не укладывается в прокрустово ложе их умозрительных теорий.

Как только новоявленный гуру достигает, как ему кажется, понимания всех процессов — он попадает в ловушку собственных рассуждений. Мы говорим не то, что думаем; слышим не то, что говорим; и принимаем решения на основе синтеза неправильно понятого, сказанного, услышанного. Каждая хорошо сформулированная теория — всего лишь красиво упакованная ложь. Иногда подтверждаемая практикой и дающая некоторый результат, но лишь до тех пор, пока модель, на которой она базировалась, не изменяется воплощением самой теории. После этого наступает время другой модели, которой еще нет. И так по кругу без конца. Ценность любой теории не в соответствии истине, а в убедительности для той или иной общности людей.

Для себя я давно решил, что для правильного, приятного и результативного путешествия стоит придерживаться какого-то одного берега, иногда вглядываясь в изгибы противоположного — а метание между берегами только родит поперечную волну и не приведет ни к какому продвижению к пункту назначения.

Но в любом случае невозможно самому додуматься до всех частностей, а знать их побольше порой жизненно необходимо. Поэтому, как говориться — всякое лыко в строку. Послушаем, что нам скажут профессиональные исследователи чужих и собственных заблуждений.

Я бросил обе кассеты в кейс — к уже полученным раньше.

— Что-то Аньку не видно? — мне показалось, что теоретический разговор пора сворачивать — он меня изрядно утомил.

— В Москве Анька. Венчурный фонд учреждает. Будет раздавать на месте инвестиции и научные гранты за прикладные исследования.

Вот всегда все происходит не так, как предполагаешь?

— Разве вы не вместе? — Я не то, чтобы рассчитывал на Стрельцову, но почему-то мне стало приятно, что она не здесь, а где-то далеко и одна.

— Вместе, — не подтвердил мои ожидания Фролов. — Только я здесь, а она в Москве.

Он меня совсем запутал, а я желал получить исчерпывающий ответ.

— Подожди-ка, Сардж, — я начинал заводиться от неопределенности, — когда я ее сюда привез, я был твердо уверен, что у вас здесь будут… ну… шуры-муры, все такое. Я что-то неправильно понял?

— Правильно. Знаешь, дружище, все так запутано. Сложно все. Ты же помнишь Юленьку? Ну вот, обжегшись на молоке, дуешь на воду. Посмотрим, что будет через год.

— А разве ты не знаешь?

— Знаю. С очень высокой вероятностью. Но мир меняется, Зак. Вроде бы и незначительно пока, но меняется. Я могу ошибиться в частностях. Знаешь, что недавно мне сказал Уилкокс по поводу антисоветских настроений в Сенате? Выступал какой-то ковбой из Техаса, но ему аплодировали очень активно. Дословно это звучало так: "…стоило показать русским, что мы не очень желаем видеть их в числе своих постоянных врагов, как они приняли эту вежливую фразу за приглашение! Есть ли сейчас в Соединенных Штатах хоть один университет, в котором не училось хотя бы десятка русских? Они наводнили мир, как тараканы, разбежавшиеся из-под московского тапка!" Он здорово преувеличил, но, поверь мне, в той действительности, где мы с тобой все-таки закончили наш институт, ничего подобного не было. Очень скоро они все посчитают и начнут соображать — откуда у коммунистов в России деньги на обучение своих студентов в Итоне, Йелле, Оксфорде, Кембридже, Гарварде и Сорбонне? А сколько стажеров на ведущих предприятиях? Кости могут лечь и так и так — все зависит от наших решений. Поэтому — посмотрим, что будет через год.