Страница 24 из 171
Он подошел к самому срезу воды, снял тряпичные туфли и вошел в мелкую рябь, поднятую ветерком.
– Люблю стоять вот так с удочкой. Успокаивает. Только не получалось никогда – то времени нет, то забуду… Сейчас вот вроде и время есть и место – а не хочется. И врачи ревматизмом пугают. Иээх… – С горестным вздохом он вышел на берег, обулся, стаптывая задники у туфель, повернулся ко мне и еще раз внимательно заглянул в глаза: – Скажи мне, Сережа, а ты не думал, откуда у тебя этот дар?
Не думал ли я? Конечно, думал, тысячу раз думал! Да мы с Захаром перелопатили десятки учебников в поиске ответов! Будь мы физиками или математиками, может быть, мы и нашли бы какойто правдоподобный ответ, но мы были всего лишь недоучившиеся инженеры с весьма ограниченным знанием передовых теорий вроде квантовой механики или. Майцевстарший вообще предполагал божье провидение, но, как устоявшие атеистыматериалисты, мы отвергли подобную мысль.
Захар както высказал догадку, что там – в будущем – научились если не путешествовать во времени, то хотя бы передавать информацию, что должно быть, наверное, легче. И если так, то, видимо, там я стал участником какогото эксперимента, позволившего мне отправлять информацию самому себе в прошлое? Но тогда выходило, что при малейшем изменении моей судьбы я уже не должен был попасть в число участников того эксперимента! Мы ведь бросили учебу, мы так сильно уже изменили свое будущее, что я никак не мог принять участие в этом эксперименте, и связь между мной там и мной нынешним должна была оборваться! Но я все еще видел будущее. Правда, не себя в нем – поэтому сказать чтото конкретное не мог. Возможно, любая дорога в этой жизни приводила меня к некоему промежуточному перекрестку, на котором я при любом развитии событий оказывался в числе участников неведомого научного опыта?
Это была единственная наша догадка, её я и озвучил перед Вороновым.
– Плохо быть неучем, – посетовал Геннадий Иванович. – Но еще хуже довериться неучу. Ты уверен, что твои способности тебе не откажут в самый критичный момент?
– Не уверен. Но и то, что я уже знаю – это очень много.
– Трудно не согласиться, – Воронов поджал и без того тонкие губы. – Значит, выбора на самом деле у нас нет? Что ж, нам ли привыкать – действовать в стесненных обстоятельствах? Будет так, как должно быть! А сейчас идемте пить чай, хоть мне и интересно узнать все будущее в деталях, но дважды рассказывать незачем. Подождем Георгия.
Мы вернулись к столу и минут сорок разговаривали ни о чем – Захар восторгался чудесностью дачного места, Изотов задумчиво щурился, а я пил чай, изредка отвечая на вопросы хозяина о том, что нам удалось накопать в справочниках об отечественной экономике. О перекосе в сторону тяжелой индустрии и странным образом несовпадающих цифрах в планах пятилеток.
Наш неторопливый разговор прервала трель телефонного звонка. Воронов снял трубку телефона, обнаружившегося в тумбочке, стоявшей у хозяйского кресла:
– Да, Женя. Подъехал? Ну и чудесно, проводи Георгия Сергеевича к нам. А водителя его чаем напои. Нет, больше никого не ждем. Спасибо.
Он положил трубку и обратился к нам:
– Ну вот, товарищи, скоро все и решится. – По голосу было заметно, что Воронов волновался едва ли меньше нашего.
Я ждал явления какогото Кащея Бессмертного, что чахнет над златом, профессора Мориарти, дергающего за тайные ниточки, но Женя привел по знакомой нам дорожке улыбчивого старика примерно того же возраста, что и Воронов с Изотовым.
– Вот куда ты забрался, Гена! – обрадовался прибывший появлению на крылечке беседки Воронова. – А мы со Стасом чуть было не заблудились. Представляешь?
– Приветствую тебя, Георгий! – Хозяин обнял Павлова, словно был тот тем самым блудным сыном, вернувшимся от чужих берегов. Если мне не показалось, то они даже поцеловались! – Скрипишь еще? Не собираешься вслед за благодетелями?
– Нет, Геннадий, пусть уж они все раньше нас уйдут, а мы посмотрим, как это – без них жить?
Они оба рассмеялись чемуто своему.
– Какой у тебя здесь чудесный лес, – восхитился Павлов.
– Реликтовый! – Довольно сощурился Геннадий Иваныч. – Наврали, наверное, какие из сосен реликты?
Он повернул Павлова к нам спиной и показал рукой кудато вдаль:
– Вон видишь, сосна стоит? Там на боку какойто умник ножиком наковырял: "Евстахий, 1772"! Двести лет назад!
Я склонился к уху Изотова и спросил:
– Кто это?
– Это настоящий хозяин партийных денег, – шепотом ответил Изотов. – То, что осталось Кручине – крупица по сравнению с возможностями этого человека. Он десять лет сидел на валютной кассе партии, старался приумножить и неплохо в этом преуспел. Может быть, это единственный в Союзе человек, чтото понимающий в капиталистической экономике. Если бы наш дорогой Леонид Ильич не раскидывал деньги направо и налево…
Он замолчал, потому что хозяин с гостем повернулись к беседке.
– Да, Геннадий Иваныч, и не говори. – Жаловался Павлов. – Хожу – оглядываюсь: не сыплется ли из меня песок? Хахаха… А ты как?
– Да так же. Годы – они сомнительное богатство. Курсирую между ЦКБ и дачей. – Поддерживая гостя под локоть, Воронов повел его к нам. – Эскулапы говорят: еще лет десять протяну, если поберегусь. Вот и берегусь. Стараюсь не волноваться, дышу сосновым лесом, гуляю много. Да. Каждое утро по пять километров. Женя следом ходит, брюзжит, а мне и то развлечение.
Они вошли и остановились. Безо всякой команды мы дружно поднялись со своих мест. Павлов быстро и внимательно оглядел присутствующих, улыбнулся каждому. Его взгляд чуть задержался – на мгновение, не больше – на Валентине Аркадьевиче, и мне показалось, что он узнал Изотова.
– Ой, Гена, про болячки лучше и не говори. Ты представишь меня компании?
Теперь, когда он был совсем близко, я увидел, что ничего особенного в нем нет – дед и дед. Довольно невзрачный. Седой, лицо круглое, высокий – на полголовы выше Воронова, тяжелый – под центнер. А в остальном – никаких особых примет. Надень на него орденские колодки, несколько медалей, поставь в группу ветеранов войны и нипочем не найдешь никаких отличий. Разве что, одет он был с иголочки: свежая рубашка, одноцветный серый галстук, ладный темный костюм в такую жару с едва выглядывающими из рукавов белыми манжетами. Особенно я поразился туфлям – черные, ладные, блестящие и несомненно очень дорогие – я таких и не видел никогда. Выглядел он еще большим франтом, чем Изотов.
– Это мальчишки, о которых я тебе говорил, Георгий. Повыше светленький – Захар, второй – Сергей. А Валентина Изотова ты можешь помнить по Донау в Вене. – С каждым из представленных Павлов поздоровался за руку, которая оказалась мягкой и холодной.
– Донау Банк? Как же, как же, прекрасно помню! Его, если мне память не изменяет, сделали уже после того как тебя на пенсию проводили?
– У тебя, Георгий, поразительная память. И она никогда тебе не изменяет. – Воронов усмехнулся. – А это, товарищи, мой старинный знакомец по… разным делам – Павлов Георгий Сергеевич. Прошу любить и жаловать.
Когда все расселись по отведенным местам, а нового гостя Воронов посадил напротив себя, Павлов прокашлялся и спросил, лукаво посматривая на тумбочку.
– Чем угощать будешь, Гена?
– Поверишь ли, Георгий Сергеевич, для тебя ничего не жалко! – Геннадий Иванович открыл тумбочку и достал фигурную бутылку с яркой этикеткой. – Только ты уж не обессудь, мне врачи запретили: язва, давление, печень, а Валя за рулем. С мальчишками, с Сергеем, тебе еще нужно будет поговорить. Если только с Захаром пару капель?
– Захар, вы как к спиртному относитесь? По чутьчуть? – Павлов показал пальцами предполагаемую дозу. – За знакомство?
Стушевавшийся Захар вытаращил глаза и быстро кивнул.
– Ну вот и славно. Видишь, Гена, в России в любом месте можно найти собутыльника, – рассмеялся Георгий Сергеевич.
Воронов достал из тумбочки две хрустальных стопки, наполнил их до половины и одну передал Павлову, другую буквально воткнул в трясущуюся руку Захара.