Другой путь. Трилогия

– Ну здравствуй, Анька.

Серега оказался у нее за спиной и произнес слова на русском.

– Проходи в дом, буду угощать тебя холостяцкими разносолами.

Обещанный пир вылился в поедание полуфабрикатов. Которыми были забиты два огромных холодильника. Наверное, Серый к осаде готовился: котлеты, наггетсы, консервы, десяток сортов рыбы, пятнадцать бутылок лимонада и минералки, забитое лимонами овощное отделение – все сугубо полезное, утилитарное, без малейшего намека на поварские изыски. Вино хранилось в специальном погребке – за стеклом при положенной температуре и влажности. Но желания отметить встречу ни у кого не появилось.

Потом мы пили чай. С какимито крендельками и плюшками из картонных коробок. Анька пыталась суетиться, показать, какая замечательная она хозяйка, но сумрачный Алекс пресекал все ее попытки быть полезной. Сам сервировал стол, сам разливал кипяток по чашкам, сам гремел нВ раковине посудой.

Некоторое время наблюдалась какаято скованность, словно в одном помещении оказались плохознакомые люди, и единственное, чем они интересуются – виды на погоду и урожай озимых в Орловской области.

Потом Анька сказала:

– Ребят, а Глибина помните? Ваську? Ну он еще со шпаной водился?

Не знаю как Серый, а я помнил этого упыря всегда. За тот краткий миг своей беспомощности, когда меня собирались «поучить», а я ничего не мог сделать – не хватало ни сил, ни духа. Это было одно из самых кошмарных воспоминаний из юности: ватные ноги, осипший голос и мерзкий страх, которого так много, что, кажется, меня самого в тот миг уже и не осталось. Странное чувство – будто вотвот все кончится, но оно продолжаетсяпродолжаетсяпродолжается. Как фильм ужасов. Ну дали бы пару раз по морде, поиздевались – не смертельно. Но почемуто так страшно! Я тогда признался отцу, вечером, когда мать нашептала ему, что вернулся я в рваной одежде, украшенный здоровенным фингалом на скуле, но вроде как победителем. Отец спросил, как было дело, и я рассказал все без утайки: о глупой курице, злом уркагане, ушедшем в армию, о его баламутебрате, о своем страхе и о чудесном появлении Фролова на пустыре. О том, как шел он к скамейке и глаза его были оловянными, какие бывают у папиных пациентов, уверенных в том, что держат их в дурке напрасно. Как шел Серый меня спасать, и бил этих гопников, не разбирая способов и средств. Я ведь видел. По крайней мере, начало. И все ему было до фонаря. Потому что перед ним стояла цель и он знал, как ее достичь. В тот миг он показался мне едва ли не страшнее упыряГлибина.

Отец недолго помолчал, осмысливая, и сказал, что самое главное – извлечь из ситуации уроки. Если Серый без раздумий вступился за меня, то, стало быть, у меня появился друг. И еще сказал, что самый главный урок в случившемся другой.

– Боли нет, – заявил мне отец. – Ее вообще нет.

Он вынул изо рта сигарету и не спеша затушил ее о свою мягкую, докторскую ладонь. Не поморщившись, не изменившись глазами, так, словно положил в руку шелуху от семечек.

– Это не феномен. Ожидание боли всегда страшнее самой боли. Боль можно перетерпеть, ее ожидание – нет. Если решил чтото делать – делай, не ожидая боли, не сожалея заранее о случившемся. И тогда ее не будет. Твой друг это знает и поэтому делает то, что считает нужным. И это тот способ, которым положено жить мужчине.

Потом, много позже, я, конечно, повторил то, что сделал тогда отец – отобрал бычок у Луиджи и воткнул его в руку. Действительно – вполне терпимо. И даже волдырь оказался какимто игрушечным и быстро сошел.

Это воспоминание пронеслось в памяти мгновенно.

– И что там с Глибиным? – спросил Серый.

– Вернулся он из армии весной. Без левой руки. Вернее – без кисти. Протез такой черный носит. И еще ему дали Героя, – в голосе Нюрки слышались нотки искреннего восхищения. – Только злой он пришел. И тебя, Фролов, искал. У всех выспрашивал и, помоему, даже в Монголию поехал.

Она задумчиво посмотрела на Серого, будто только что его увидела:

– А тебя ведь там и не было никогда, да?

Серега усмехнулся, и всетаки поставил на стол бутылку калифорнийского вина Opus One.

Алекс без слов принес нужную посуду, но сам не сел с нами, сказав:

– У вас сейчас лириканостальгия начнется, пойду я лучше посмотрю как там «Атланта Хоукс» разделается с «Вашингтон буллетс». Не «Селтикс» с «Лейкерс», конечно, но зато на арене весь вечер два коротышки: Тайрон Богс против Энтони Вэбба. Должно быть занятно.

И мы остались втроем.

– Рассказывайте, лоботрясы, как вы докатились до такой жизни, – наигранно вздохнула Анька.

– Мы много и упорно работали под руководством более опытных товарищей, – отрезал Серый, пресекая любые разговоры о нашей истинной деятельности. – Выполняем задание руководства. Стране нужна валюта. Вот мы ее и добываем, в меру умения.

– Чтото темнишь ты, Фролов, – Анька попыталась провернуть с ним тот же фокус, что и со мной – с заглядыванием в глубину зрачков, но не на того напала.

– Не спрашивай лишнего, если не хочешь, чтобы тебе соврали, – холодно сказал Серхио Саура. Теперь это был он, от Фролова в один миг не осталось ничего.

Анька вскочила изза стола, перевернув свой фужер:

– Поехали отсюда, Захар, я ошиблась!

– Завтра поедете, – отметая тоном возможные возражения, ответил Серый.

Этому его умению я всегда завидовал черной завистью. Иногда он умел говорить так, что возражать абсолютно не хотелось. И действовало это не только на меня. И еще меня порадовала его железобетонная стойкость против попыток манипуляции. Нет, Нюрка, с этим чуваком твои бабские прихватки не пройдут. И не только потому, что он тебя видит на тридцать лет вперед.

Вот так чаще всего и происходит: она отвергла меня, готового для нее на все, и понеслась через океан к нему, который и в грош не ставит ее желания. Странные существа эти бабы. Ведь когда я сам веду себя подобным образом, они тоже норовят броситься на шею. Но, к сожалению, у меня такие фокусы с теми, кто мне понастоящему дорог, не выходят – я сдаюсь быстрее.

– Вернулся Глибин? – спокойно, словно ничего и не произошло, спросил Фролов.

Анька поджала губы, поставила фужер на место, набросала салфеток на растекшуюся лужу, уселась на свое место и только после этого ответила:

– Не знаю. Я уехала в Вену.

Я чувствовал себя немного неуютно – как в туче с молниями – того и гляди стукнет в темечко, даже если просто сидишь и ничего не делаешь. Стукнет за безделье.

– Прости, – внезапно сказал Серый. – Просто наша работа – совсем не твое дело. И лучше тебе знать о том поменьше. Расскажи, что там в Городе?

У Стрельцовой едва глаза не выпали в вино, и, кажется, она сообразила, что столкнулась с гораздо более умелым манипулятором, чем была сама.

– Митингуют. Иван Петрович, – это она о нашем институтском политэкономе, – возглавил местное отделение Демократического Союза. Наш бывший директор института систем у него в заместителях. Ездит на черной «Волге» с охраной на «Ниве» – народ пугает. Всех обличает и выводит на чистую воду.

И эта ее простая фраза разрядила обстановку, вызвав улыбки на наших лицах.

Вспоминали всякую ерунду, мелочь, казалось бы, давно и прочно забытую, но на самом деле бережно хранимую, лелеемую с тайной надеждой вернуть все назад. Но так не бывает. Только у Фролова, да и то – сплошной суррогат и неправда. Вместо того, чтобы еще раз жить и радоваться каждому дню, он возомнил себя Атлантом, на плечи которого возложен весь мир. Но, может быть, только так и нужно было? Ему виднее. Да и мне ли судить…

Когда закончился баскетбол, Вязовски переключился на другой канал и из комнаты донесся бодренький голос Марти Бреннамана, объясняющего зрителям чтото про питчеров и прогулки. Мне никогда не нравился бейсбол, но в тот момент я решил, что самое время ознакомиться с его замысловатыми правилами и традициями, особенно в изложении такого знатока, каким слыл Марти.

Я прихватил с собой еще одну бутылку вина из погребка, на этот раз это оказалось почти черное «Кардинале», и отправился составить компанию Алексу.