Дарители

Вскрикнув, она метнулась в сторону, но недостаточно быстро — задержала Соня — тяжелая, неподатливая. Одновременно с ее движением мужчина взмахнул рукой, и несколько тонких зубьев распороли ей плечо, одно скрежетнуло по кости.

— Вперед и вверх, — скрипуче сказал человек и снова взмахнул рукой. — Вперед и вверх, вперед и вверх…

Она кинулась в сторону лестницы, уже мало что соображая. Теперь бежать стало легче — Соня, вереща, добавила прыти, благодаря неожиданно проснувшемуся инстинкту самосохранения. Но уже недалеко от лестницы ее нога зацепилась за чье-то тело, она споткнулась и упала, разбив нос о плиту. Соня тяжело навалилась сверху, продолжая тонко визжать.

«Она хоть наверху… — успела мелькнуть мысль, пока они возились, пытаясь подняться. — Может, сначала ее?..»

Палец дрожал на курке. Лучше всего было выстрелить сейчас, в затылок. Почему-то очень не хотелось видеть его лицо, хотя что ему, Творцу, лицо какого-то там человека? Люди давно не имели значения — всего лишь сырье для картин, всего лишь клетки, наполненные демонами… Странно, что и он когда-то был таким же. Таким же…

Но мгновение было упущено, человек повернул голову, и Художник увидел на его лице выражение, которого не видел еще никогда, — глухое, беспросветное отчаяние. Художник дернулся, словно от электрического разряда, и внезапно где-то глубоко внутри него стремительно пронеслось давно забытое…

Бедная девочка, ты очень дорого заплатила за свой дар, и мне тебя искренне жаль…

Я люблю тебя, мне не важно, какая ты стала — я все равно тебя люблю, запомни это. Я ведь знаю, какая ты на самом деле, а это все чужое, не твое, это просто грязь. Ничего, мы что-нибудь придумаем…

Мы должны жить и будем жить, слышишь? Мы выживем! Как угодно, с какой угодно совестью, но выживем! Мы люди! Мы ни в чем не виноваты! Так сложилось… не наша это вина. Мы будем жить — так или иначе!..

Раньше ты тлела, но теперь ты горишь. Скоро ты вся сгоришь. И они сгорят вместе с тобой… Каждый человек для тебя — это бездна. И однажды ты можешь не только унести в себе ее часть — ты можешь вообще не вернуться. Ты можешь просто исчезнуть…

Человек, когда-то, неизмеримо давно посмевший назвать Художника «бедной девочкой», почти сразу же отвернулся и вместо того, чтобы броситься к нему, перебросил свое тело через перила в стремительном прыжке и исчез внизу. А Художник закричал, прижав запястья к вискам. В его крике не было ничего человеческого — это был темный, глубокий, яростный рев хищника, в разгар охотничьей погони угодившего в капкан. Крик разлетелся по залу, заполнил его целиком, проникнув в малейшую щель, заметался среди колонн, эхом отлетая от стен. Художник швырнул пистолет вниз и, закрыв ладонями дергающееся лицо, отскочил от балюстрады.

Прямо перед ногами Сканера что-то тяжело брякнуло. Он испуганно дернулся назад, глядя на упавший перед ним пистолет, но тут же остановился, и на его лице появилась отрешенная улыбка. Он нагнулся, подобрал пистолет, воровато огляделся и, убедившись, что никто этого не заметил, спрятал его под френчем. Он еще не знал, для чего пистолет может ему пригодиться, но шедшая рядом и видимая ему одному золотоволосая в синем шелковом белье сказала, что он поступил совершенно правильно — еще более правильно, чем когда согласился выполнить поручение Чистовой. А уж не верить ей было нельзя.

Он не знал, зачем повернулся в тот момент, теряя частичку драгоценного времени, — ведь и так было ясно, что придется делать, и так было ясно, что теперь он точно проиграл. Позже Андрей убеждал себя, что сделал это лишь для того, чтобы увернуться от очередного выстрела, но понимал, что это не так. Что-то другое. Что-то, чему объяснения не находятся никогда.

Он ожидал увидеть все то же безжалостное прекрасное лицо, под которым была безвозвратно похоронена Наташа Чистова, но увидел иное, невозможное — сквозь лицо Анны, если то, что стояло там вообще было возможно называть человеческим именем, словно сквозь туман проступило другое лицо. Пусть не такое красивое, не такое совершенное, но несомненно лучшее и истинное. Будто толстостенная темница на мгновение стала прозрачной, и пленница выглянула наружу. В расширенных карих глазах дрожали ужас и боль.

Он отвернулся и перепрыгнул через перила, услышав за спиной звериный вопль, словно кого-то заживо рвали на части, и в коротком полете подумал, что, возможно, отвернулся очень вовремя.

Андрей легко приземлился на пол и перехватил руку скрюченного человека, уже летевшую к возившимся на полу (черт бы их подрал!) девчонкам, потом крутанул чужой кулак вправо и вниз, и запястье сломалось с легким хрустом. Вилки весело рассыпались по полу, и человек тут же дернул сломанной рукой с такой силой, что Андрей, еще не успевший ее выпустить, отлетел в сторону и крепко ударился боком о стену. Девчонки, путаясь в том, что осталось от их длинных нарядных платьев, пытались встать, продолжая пронзительно и достаточно противно верещать.

— Вперед и вверх, — сообщил сумасшедший в пространство и, по-собачьи втягивая воздух ноздрями, потянулся к ним скрюченными пальцами, мягко шевелящимися, точно паучьи лапы, вдруг отчего-то поразительно напомнив Андрею профессора Мориарти в сцене у водопада из отечественной постановки «Приключений Шерлока Холмса».

Он одним прыжком оказался возле «профессора» и коротко ударил его в горло. Тот завалился набок и забился на полу, хрипя и ловя губами недоступный уже воздух. В агонизирующих движениях не было боли — только животная, первобытная злость — он не сделал того, чего в тот момент хотел больше всего на свете.

Андрей быстро вскинул голову — Наташа исчезла. К нему бежали люди — незнакомые, но в роде их профессии он не сомневался, а за ними поспешал сам Баскаков, протянув вперед трясущиеся руки, казавшийся постаревшим на много десятков лет.

— Сонечка, Сонечка!.. — лепетал он.

Нужно было уходить, но проклятая «Сонечка» и ее подружка, уже успевшие кое-как подняться на ноги, вцепились в него, словно клещами. Безымянная девчонка истерично рыдала взахлеб, икая и задыхаясь, Баскакова же перемежала всхлипывания с низким жутковатым хихиканьем, каждая мышца ее тела сокращалась словно сама по себе, и Андрею, к которому она прижималась, казалось, что под кожей Сони беспрерывно извивается клубок змей. Она крепко держала его. Слишком крепко. Андрей вдруг отчетливо осознал, что сможет избавиться от этих нечеловечески сильных объятий только лишь вырвав руки Баскаковой из плечевых суставов. Он негромко выругался с глухим отчаянием и чуть повернул голову, все еще пытаясь освободиться от вцепившихся в него рук. Оставалась небольшая и довольно глупая надежда, что его не узнают и отпустят с миром.

— Сонечка! — подбежавший Баскаков схватил дочь за плечи. — Слава богу… Спасибо вам, спасибо…

Соня вдруг истошно заверещала, точно прикосновение родного отца обожгло ее, и вцепилась в Андрея с такой силой, что у него захрустели кости. Подоспевшие охранники начали разжимать ее сведенные судорогой пальцы, нервно озираясь и безадресно ругаясь вполголоса. С улицы долетало приглушенное завывание сирен, зал стремительно заполнялся густыми клубами дыма.

— Сейчас, сейчас… — бормотал Виктор Валентинович, продолжая сжимать плечи беснующейся дочери. — Отпусти его, Соня… Лиля… Да разожмите же им пальцы, мать вашу! Осторожней только!

С каждым произносимым словом его спина выпрямлялась, плечи расправлялись, боль, испуг и растерянность на лице начали уступать место деловитой озабоченности и злости — Баскаков приходил в себя.

— Это Схимник!!!

Все обернулись на крик. Кричал Сканер, на которого до сих пор никто не обратил внимания, и в крике были животный ужас и злорадство. Он пятился, указывая пальцем на глаза стоявшего у лестницы человека.

— Это Схимник, Витя! Схимник! Убейте его, это Схимник, это Схимник, это Схимник!!!..