Дарители

— Что ты хочешь сделать в Волжанске? — осведомился Андрей со снисходительной усмешкой, внимательно поглядывая на ее перевязанное плечо. — Убить Баскакова?

— Убить — это слишком просто, — задумчиво сказала Наташа. — Умереть — это все равно что сбежать. А я не хочу, чтобы он сбегал. Я хочу, чтобы ему было очень плохо — так же плохо, как и нам. У меня есть время, чтобы все продумать, но кое-что я уже знаю. Вита говорила, у него там, кажется, дочка имеется?

Его взгляд полоснул ее по лицу, злой и в то же время заинтересованный.

— Она еще ребенок.

— Я представляю себе этого ребенка… лет четырнадцать-пятнадцать, избалованная маленькая блядь. Уж в любом случае не стоит никого из «Пандоры», большинства моих клиентов и наших с Виткой испорченных нервов! Впрочем, какая разница — я ведь не собираюсь ее убивать… я собираюсь, — Наташа вдруг сузила глаза, и ее голос начал срываться на крик: — Ты обещал мне! Ты еще не понял, что с тобой случилось, но ты поймешь и тогда… — она чуть привстала, приподняв вверх забинтованное плечо. — Ты видишь, что из-за тебя со мной случилось!

— Не верещи — я ведь еще не повторил отказа, — Андрей закурил и посмотрел на часы. — Слушай, на кой черт тебе все это надо? Ведь не девочка, юношеский максимализм давно пережила. Художественные исследования в области эмоциональной устойчивости?

— Люди, подобные Баскакову, ставят себя выше закона. Не того, который прописан в глупых бумажках — настоящего закона…

— Тебе наплевать на законы, — он протянул ей сигарету. — Почему бы тебе не бросить это все, не успокоиться, просто жить, раз у тебя появилась такая возможность? Ты хотела обратно Славку — ты его получила, ты хотела, чтобы за тобой не охотились — охоты нет. Тебе, глупой, держаться за это нужно и радоваться — ведь это же все может кончиться в любой момент.

Наташа покачала головой.

— Такой человек, как я, не может удовлетворяться какими-то мелкими, обывательскими интересами. Мне нужна сверхзадача, которая бы оправдывала мое существование. И тут уже не в мертвецах дело.

— Твоя сверхзадача — Баскаков? — скептически спросил Андрей и покосился на картину. — М-да. Сколько времени ты собираешься провести в Волжанске?

— Пока не знаю. Кстати, чтоб тебе лучше думалось, могу сообщить, что твоя картина останется у меня.

— Да ну? — отозвался он и наклонился, осматривая ее плечо. — А ты знаешь, что…

— Знаю. Мы обменяемся. В городе, из которого мы уехали, осталась картина. Картина из Зеленодольска. Очень ценная. Хочешь ее?

Их глаза встретились, и Наташины тут же закрылись.

— Знаю, хочешь сказать мне, что я — сука. Говори все, что хочешь. Мне все равно. Пришлось все предусмотреть. Итак, я даю тебе адрес и ключ. Ты уходишь и оставляешь меня здесь. Не беспокойся, я ничего не сделаю с твоей картиной — просто мне нужны гарантии. До больницы доберусь сама, не беспокойся, расскажу какую-нибудь историю про бешеных собак…

— Хорошо, я согласен. Но она ничего не должна узнать.

Открывшиеся навстречу его взгляду глаза показались больными и невероятно старыми.

— Неужели ты так ее любишь?

Выражение его лица не изменилось, и он продолжал спокойно курить, разглядывая противоположную стену, а Наташа внимательно смотрела на него, переводя взгляд с лица на его голую, блестящую от пота грудь и обратно. Крепкий, сильный, решительный человек, ожесточенный и умеющий доводить дело до конца несмотря ни на что, кроме того, весьма привлекательный. У нее мелькнула мысль, что такой сейчас подошел бы ей несравненно больше, чем Слава — мелькнула и исчезла бесследно. Слава был священен. Слава был тем светлым, что она не могла от себя отпустить, и подумав об этом, она вдруг расплакалась — беззвучно, без всхлипываний и аханий — просто слезы потекли вдруг по неподвижному лицу, как будто внутри что-то таяло. Андрей заметил это и вдруг понял, что видит настоящую Наташу Чистову в последний раз. Он взглянул на часы — с того момента, как они встретились, прошло почти три часа, Вита должна была уже проснуться. Ему хотелось как можно скорее уйти, и он резко пододвинул к ней принесенный пакет с одеждой.

— Одевайся, поехали в больницу.

Она покачала головой, потом протянула к нему сжатый кулак и разжала над его ладонью.

— Ключ и адрес.

— Одевайся, — сказал Андрей, проводя указательным пальцем по ее горлу. — Я не уйду, пока не буду уверен, что ты попала в больницу. Ну? Или тебя отключить и одеть как куклу?! Давай, я помогу.

С его помощью она стащила пропитанную кровью одежду, которая уже начала затвердевать и надела принесенный им длинный темный сарафан, оказавшийся великоват, и легкую широкую кофту. Помогая, Андрей рассеянно смотрел куда-то сквозь Наташу, и в его прикосновениях к ее голому телу не было никакого сексуального подтекста. С оттенком оскорбленности Наташа чувствовала, что он почти забыл о ее присутствии.

Прислушивается к своей пустоте…

Придерживаясь за его плечо, Наташа вышла на площадку, потом оба обернулись, глядя на темнеющий проем комнаты, в которой оставалась картина. Дверь скрипнула, закрываясь и отрезая их взгляды, негромко щелкнул замок. Андрей повернул ключ, и Наташа протянула раскрытую ладонь.

— Давай.

— Нет уж, — Андрей спрятал ключ в карман джинсов, холодно глядя на нее. — Я поеду с тобой в этот чертов город — это я тебе обещаю. Но картину я тебе не оставлю! Как только она высохнет, я ее заберу. Не нужно скрежетать зубами, подруга! Только так состоится твоя поездка. Без меня ты не проживешь там на свободе и пяти минут! Тебе ясно?!

— Предельно, — сказала она, зло улыбаясь. Андрей кивнул и, придерживая, повел ее вниз по лестнице.

Они распрощались в одном из узких больничных коридоров с рядом старых деревянных кресел вдоль стены и нескольких придавленных жарой пациентов на них — распрощались молча и холодно — просто один повернулся и пошел к выходу, а другая осталась стоять, придерживая ладонью перевязанное плечо. Когда Андрей уже почти подошел к дверному проему, Наташа окликнула его, и в ее голосе был льдистый смех.

— Эй, Схимник! Как ты себя чувствуешь, совершив жертвоприношение?!!

Спина идущего человека на одно почти неуловимое мгновение сгорбилась, словно под непосильной тяжестью, но он сразу же выпрямился и, быстрым взмахом ладони пригладив растрепавшиеся волосы, исчез за открытой дверью.

Часть 4

БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА

Жизнь достигает своих вершин в те минуты, когда все ее силы устремляются на осуществление поставленных перед ней целей.

I

В октябре расцвет осени особенно чувствуется на реке. Река тоже имеет времена года, но происходящие с ней метаморфозы более глубоки и менее банальны. В городе — это пропечатанный в календаре месяц, желтеющие и опадающие листья тополей, ив и акаций, первые морозные нити в воздухе и блестящая от инея трава ранним утром. Река, чьи мутные воды катятся мимо бетонно-песчаных берегов города, меняется иначе — как меняются живые существа. Летом и ранней осенью она светла и добродушна, как сытый старый медведь, но чем ближе подступает зима, тем больше портится ее характер. Она темнеет, и словно становится проворнее; в ее размеренной силе больше нет добродушия, а появляется странная необъяснимая жестокость и что-то зловещее, все больше чувствуется первобытная неуправляемость существа, которое человек возомнил прирученным. Река становится густой, темной, и даже не дотрагиваясь до воды, а просто глядя на нее, чувствуешь, какая она холодная.

«Может быть, это игра света и тени, — рассеянно думала она, — а может быть и нет… Но мне нравится смотреть на нее. Кто-то когда-то рассказывал мне, что боится ее, но мне нравится смотреть на нее. Она полна силы и тьмы. Как и я…»

Женщина, сидевшая на парапете, свесив ноги в джинсах к темной воде, слегка улыбнулась. Свежее молодое лицо могло бы принадлежать восемнадцатилетней, но выражение глаз заставляло накинуть на этот возраст лет десять, а то и больше. Она была красива — своеобразной языческой красотой древней жрицы, приносившей на алтарь своей богини с равной легкостью как любовь, так и смерть. Угольно-черные волосы, коротко остриженные, плыли вокруг головы крупными кольцами, поблескивая под осенним солнцем, словно странный черный нимб.