Пришедший из тьмы

— Чай согреешь сам. — Метнула подолом широкой юбки и исчезла.

Он стал пить чай. Почему-то эта сцена оставила равнодушным. Но он не удивился своему равнодушию.

Ровно в три он подъехал к кладбищу. Гроб с телом Сильвестра уже увезли на каталке, у ворот стояли автобус-катафалк и десяток черных «Волг». Парень лет двадцати пяти на вид с умным студенческим лицом прохаживался по мостовой — на ней еще оставались траурная хвоя и ошметки цветов.

— Где хоронят? — подошел Сергей. Этот студенческого вида парень был им «срисован» мгновенно: КГБ. Странность заключалась в том, что включилась профессиональная интуиция («А она у меня есть»? с усмешечкой подумалось ему) было очевидно: «мальчик» из КГБ. И не просто оттуда. Он элитный, из ПГУ, разведки.

— Кого? — прищурился «студент» и нежно прижал ладошку к груди.

— Покойника, — Сергей улыбнулся. — А ты думал — кого?

— А мы не думаем, мы — стоим. — Лицо у него сделалось недобрым.

— Ладно. Тогда передай Молофееву (это была фамилия блудливого генерала из комсомольской верхушки), что ты — мудак и уши у тебя — холодные.

Парень испугался, это было видно. Фамилий руководства ПГУ посторонний человек знать никак не мог. Значит…

— Извини… те. — Смешался: — 33-й участок. Я все понял.

«Он все понял… — Сергей уже вышагивал по центральной аллее. — Он — все понял. А я? Молофеев какой-то… Кто это? Что-то не так…».

Зычный голос привлек его внимание и подсказал, куда идти.

«Мы все хорошо знаем… То есть — знали покойного Сильвестр Григорича… Он начал, или, как розмовляют образованцы — начал свою деятельность в системе ГУЛАГа или ИТУ, если по-новому, безусым, можно сказать, мальчиком, сотрудником ОЧО — не разъясняю, тут все посвященные, так вот это все было в самом дальнем, самом северном участке Беломоро-Балтийского строительства, товарищи…»

Последние слова Сергей как бы и увидел. Слова эти произносил обрюзглый штатский лет семидесяти на вид, с таким количеством орденских планок на сером пиджаке из старомодной «жатки», что они, эти планки, уходили куда-то в правое подреберье выступавшего. Стоял почетный караул с развернутым знаменем, дамы в черном держали у глаз кружевные платочки, военных было мало, человек пять, все остальные стояли в мятых пиджаках и брюках мешочком — на заду. Да и ботинки у большинства были заскорузлого цвета…

— Тогда, по решению родной партии возникла на глазах капиталистов изумленных эта стройка коммунистического идеала, товарищи! Мы не жалели ни себя, ни врагов, мы никого не жалели, и Союз наш стоял, как у мо… То есть, как крепкий штангист, мастер спорта, товарищи. А что мы видим теперь? У нас не было, то есть не было побегов! Все знали: у чекиста Сильвестр Григорича Пыжова вша со лба… То есть — с… Ну да, именно лба не убежит! Хотя, товарищи, лоб, как известно, очень скользкое место! Григорич ушел из системы в звании «полковник». Все вы видите его боевые ордена и знак «Почетный чекист», товарищи! Мир его, то есть твоему праху, Ваня… То бишь — Сильвестр.

К усопшему двинулась вереница прощающихся, все по очереди склонялись к самому скользкому месту покойного — как это только что обозначил выступавший, и целовали, а может быть, только делали вид, что целуют, а потом отходили, облегченно вздыхая: нет ничего радостнее на свете, нежели чувство исполненного долга, особенно — последнего…

«Сейчас она придет…» — подумал между тем Сергей. Он уже не удивлялся странному появлению вроде бы совершенно нелепых, не относящихся — на первый взгляд — к делу мыслей. Спустя минуту или две всегда оказывалось, что мысль посетила самонужнейшая, логически обоснованная, ибо она, мысль эта, являла собой некое предчувствие или даже предостережение — ну, что ж… И слава Богу, как говорится.

Последней подошла к гробу Таня. Она молча склонилась к руке покойника и поцеловала ее нежно, потом провела мягко ладонью по белому лицу.

— Закрывайте… — только и сказала она. Бедная девочка…

Рабочие подняли крышку, примерились и стали было накрывать, как вдруг кто-то очень внятно произнес: «Мерзавец».

Рабочие замерли, толпа провожающих мускулисто — от негодования — повернулась: стояла седая женщина в черном платке, профиль у нее был гордый, почти античный; презрительно вперившись в лица друзей покойного, она усмехнулась и не то чтобы плюнула в лицо Григоричу, нет — харкнула, да так густо и смачно, что по лицу усопшего просто-напросто потекло…

Но — странное дело. Почетный караул вскинул винтовки и по команде офицера начал давать залпы. Один, второй, третий, гроб пополз в глубь могилы — на веревках, под непримиримые звуки «Интернационала» (чего тут не сыграли «Союз нерушимый» — сказать было нельзя, должно быть, сочли, что Пыжов образовался именно под эту славную коммунистическую мелодию, и поэтому решили порадовать его за гробом, а себя прижизненно).

А нарушительница кладбищенского спокойствия стояла как монумент себе самое и наблюдала за окончанием церемонии со странной усмешкой. Когда свеженасыпанный холмик выровняли лопатами и поставили железный свежеокрашенный обелиск с красной звездой, женщина медленно повернулась и скрылась в глубине зеленой аллеи.

Стали расходиться. Только теперь орденоносец с планками на пиджаке возмущенно произнес: «Ходют тут всякие! Куда только милиция смотрит! В наше время за такое — под микитки и в подвал!» «Да что вы, Олимпий Венедиктович, — отозвался седовласый полковник в потертом кителе, — Бог с вами, дорогой, какая милиция? Да наверняка эта стерва помнит все пыжовские дела! Ну, ее взяли бы. А она — скандалить, обличать… Пустое, право…».

— Верно, — подошел Сергей. — Ваше прошлое лучше не бередить, себе же дороже выйдет. Я вас помню, полковник. Вы служили на 132-м лагпункте?

— Что?! — старик побелел, покачнулся, Сергей поддержал его под руку.

— Глупые шутки, молодой человек! — сердито вмешался орденоносец. — Какой такой «лагпункт»? Вы этого знать не можете, вы — сопляк! Вон отсюда!

— А вы — в Управлении, там же, — тихо сказал Сергей. — Должность: помнач по режиму.

— О Господи… — только и произнес орденоносец. — Нет… Неттт… — Он начал заикаться.

Сергей грустно улыбнулся и отошел. Он вдруг понял, что знает биографии этих людей, дела и поступки их знает — в мелочах и подробностях, но не удивился этому. Это было в нем как должное, он уже освоился с этим своим странным качеством и почти привык к нему…

Парень из ПГУ был на месте, заметив Сергея, он сразу подобрался, вытянулся и, как бы ненароком приблизившись, шепнул вроде бы безразлично: «Скандалистка — из наших. Обслуживает жандармерию, вот адрес, — он протянул глянцевый календарик. — Это реклама нашего кладбища! — громко добавил он. — Обслуживание по высшему разряду!».

И каким-то непостижимым образом Сергей понял или догадался: «жандармерия» — это профессиональный сленг. Управление по борьбе с инакомыслием… Нужно было догнать Таню, он помчался к остановке. Слава Богу, она еще не уехала.

— Здравствуй, — сказал просто. — У меня машина, я подвезу.

— Сергей… — она не удивилась. — В другой раз. Мне надо побыть одной… Как Зоя? Ты помнишь мой телефон?

Телефон он помнил.

— Сколько у тебя детей? — голос ее звучал равно душно.

— Тебе интересна эта женщина — в черном платке? — Сергей взял ее за руку.

Она вырвала руку:

— Ты не ответил на мой вопрос…

— О детях? Ты же знаешь, у нас нет детей. Это хлопотно по нынешним временам.

— Это точка зрения Зои?

— Таня… Эта женщина из лагеря. Большевистского концентрационного лагеря. Твой дед и она столкнулись когда-то. Давно…

В глазах у нее промелькнуло изумление.

— Большевистского? — повторила она почти с негодованием. — Когда ты окончил Высшую школу КГБ, тебя все возненавидели! Ты же жандарм, дрянь! И ты произносишь такие слова? И не боишься?

— Тебя не боюсь. Вчера я посмотрел личное дело Сильвестра Григорьевича. В 1951 году он был начальником лагеря на Северном Урале; началось восстание зэков, он вызвал бронетехнику… Положили полторы тысячи человек.