Пришедший из тьмы

Встал при повороте на мост. У него еще оставалось время, чтобы оценить мастерское литье государственных орлов, кои поддерживали гранит, и успокаивающий ритм фонарей, исчезающих на той, изначальной, стороне…

Но вот среди автомобилей, мчавшихся навстречу, показалась черная «Волга». «Ужо тебе…» — сквозь зубы произнес Сергей и резко взял с места.

«Волга» летела, презирая все правила, от нее шарахались, и тогда она издавала мерзкий звук «оперативного» сигнала — сирены. Ее пропускали, и Сергей словно видел матерящиеся рты таксистов и прочих обыкновенных водителей.

Автомобили сближались, в тот момент, когда до «Волги», наискосок, оставалось метров пятнадцать — двадцать, Сергей крутанул руль влево и прибавил газ. «Жигуль» выглядел со стороны нелепо, он мчался словно потерял управление, и водитель не в силах был что-либо изменить.

Все ближе и ближе; завизжали тормоза; Сергей увидел распяленный рот шофера — тот орал, и глаза у него будто повисли на ниточках, Иван Александрович крестился часто, но неверно: слева направо, по-католически. Впрочем, кто знает? Может быть, во время пребывания в негрореспублике, где все были либо язычниками, либо католиками, он тайно принял католицизм, намереваясь изменить родной партии и лично… Впрочем, трудно теперь вспомнить, кто тогда был «лично».

Водителей — в том числе и «органов» — подводят нервы. Сдали нервы — и пиши пропало… Несут на подушечках ордена за верную службу партии, или ничего не несут — не все же, в конце концов, служат родной партии «верно»?

Пытаясь любой ценой не допустить столкновения и сохранить редкостную технику — мотор ЗИЛа, остатки радиотелефона, бортовой компьютер (был и такой), «черный пояс» резко взял вправо и…

«Волга» долбанула по литой решетке со львами и цветами, пробила ее (в веке XIX решетки на мостах ставили в расчете на норовистых лошадей, не более) и плавно ухнула с пятнадцатиметровой высоты в серые волны реки. Раздался всплеск, и черная крыша медленно скрылась под водой. Еще через мгновение смачно лопнул воздушный пузырь — все было кончено…

А пока водители грудились у пробитой решетки (любопытен русский человек, да и не только русский), Сергея и след простыл. Но каким-то непостижимым образом он еще успел услышать, как кто-то сказал со злым восторгом: «Под панфары». Эта идиома принадлежала известному артисту и была произнесена в недавно закончившейся телеконструкции.

Тяготило ли его содеянное? Все же, как ни крути, ушли в заоблачный плес два человека. Имел ли он право вынести приговор и исполнить его?..

Кто знает… Вопрос этот мучил одного неприкаянного — в веке XIX. Тварь я дрожащая, — вопрошал, — или право имею? Да не имел он права. И сам понимал: кто «имеет» — не спрашивает.

Ничто не отягчало совести. Ничто. Исчезли два служителя самой кровавой в истории человечества диктатуры, отнюдь не формально принадлежавшие к ней. Кому-то еще только предстояло узнать судьбу Анастасии. А Сергей уже знал… Конечно, и сама старушка с младых ногтей погрязла в обслуживании преступных интересов пресловутой диктатуры, но не по доброй воле стала она пособницей. Да ведь и крови человеческой на ней не было.

Эти же пришли на кровавый шабаш по убеждению, сознавая себя избранными, вершителями судеб, ассенизаторами и водовозами, революцией мобилизованными и призванными — по слову лучшего поэта… Они, как и все «сотрудники» (гнусное словечко… До революции так называли охранники своих секретных агентов), прошли тройную проверку связей, их характера, и мелькни на их родословном древе чуждый элемент — судимый, «бывший» или, не дай Бог, — еврей, — не видать им ничего…

Они достойны кары. И Сергей совершил ее. Он, конечно же, был не простым человеком. И, может быть, не просто человеком — кто знает? Но Совестью он обладал в любом случае. Совесть есть общее Бога и человека.

Он увидел вывеску: «Ремонт двигателей. Кузовные работы. Малярка» — это было какое-то автопредприятие, во дворе стояли разбитые грузовики, гора покрышек и огромный чан с отработанным маслом. Судя по всему — здесь не процветали.

В гараже парень лет тридцати лениво доворачивал гайку в колесе старой «Волги». Хмуро посмотрев на Сергея, спросил:

— Чего?

— Бамперы нужно поменять. Передний и задний.

— А они у меня есть?

— У меня есть. Деньги. Цена двойная. Работа — отдельно. Тоже вдвойне.

— А ты не знаешь, сколько я спрошу… — насмешливо прищурился парень.

— Это все равно. Оба бампера должны стоять через двадцать минут. Старые я заберу с собой. Откуда позвонить?

— Вон, каморка, там городской. А где машина?

— Во дворе. — Сергей пошел звонить.

Евгения Сергеевна ответила сразу. Все было совершенно замечательно, Таня поела и спала, никто не беспокоил.

— Вы ее не слишком… напугали? — голос Сергея дрогнул, Евгения Сергеевна услышала.

— Нет. Так, между прочим и очень по касательной. Это было скорее внушение — необходимое, поверьте. И послушайте меня: да, этот мир прекрасен — вопреки всему, да, она славная девица, соответствующая, впрочем, своему ужасному времени, и я понимаю вас… Желание войти в этот мир сильно, оно зреет и во мне, но ведь мы должны понимать: заканчивается наша короткая роль на этом театре, и занавес опускается, не так ли?

Сергей осторожно положил трубку на рычаг. Он не хуже Евгении Сергеевны знал, кто они и зачем пришли и куда уйдут, когда все будет сделано, но давно забытое и потому как бы неведомое чувство пробуждалось в нем, и он ничего не мог поделать с этим. Краток миг человеческий, его же и вовсе был подобен звезде, пролетевшей над небосклоном, и все же…

Он вернулся в гараж, парень довинчивал последнюю гайку. Вытирая руки, спросил: «Старые вам в салон?» «Клади, — ответил Сергей, доставая деньги. — Сколько?» — «Да рублей двести надо бы положить», — извозчичьим голосом сказал мастер, и Сергей протянул ему пять шелестящих бумажек с изображением Вождя.

— Вроде бы — много? — ошеломленно сказал парень, разглядывая профиль в овале.

— Будь здоров. — Не мог же Серей объяснить, что держать в кармане столько ленинских портретов сразу было совершенно непосильно. Самым непреодолимым были для него эти портреты, и он избавлялся от них без всякого сожаления…

Оба бампера он аккуратно положил у парапета, некогда пробитого милицейским «газиком». Это, конечно, было озорство, но ведь и «их» безмозглость не имела границ… Смысл же его поступка заключался в том, что старые бамперы были битыми и ржавыми. Новые — той же модели — сверкали, выделяясь на потертом кузове, как бриллиантовые серьги на грязной, нечесаной голове. Свидетели, если бы таковые нашлись никогда бы не признали его машину в теперешнем ее виде. Сергей владел психологией свидетельских показаний. На «службе» же его машину никто и никогда не видел.

Оставив автомобиль прямо на улице, неподалеку от своего дома, Сергей отправился на службу. Это было остановки две на троллейбусе, в «прежнем» районе, или «части» — как это называлось во времена порядочные. Дома здесь стояли добротные, когда-то в каждом жили среднепреуспевающие господа — присяжные поверенные, фабричный управительский персонал, не слишком известные, но денежные актеры. Теперь же — кто придется. Однажды Сергей зашел — по старой еще памяти — в один из таких домов. Боже мой… То, что предстало его ошеломленному взору, скорее было похоже на мор или нашествие чумы: выбитые стекла на лестничных площадках, матерная брань в убогих лифтах — все стены были исцарапаны, вероятнее всего гвоздем, там же красовались рисунки тушью (тогда Сергей еще не знал, что карандаши эти именуются в конце 20-го века «фломастерами»), изображавшие чаще всего мужские половые органы в соединении с женскими. Надписи обычно приглашали всех желающих особей обоего пола приходить на данное место — в лифт, видимо, чтобы «в натуре» попробовать нарисованное… С тех пор он перестал посещать свое прошлое.