Власть Талисмана

Мессалиане придавали огромное значение ритуальной инициации в класс избранных, или адептов, называемых «пневматиками» и во многом аналогичных «совершенным» у катаров.[309] Этот термин широко использовался и другими сектами христианских гностиков еще в I–II веках для обозначения их собственной духовной элиты.[310] Поэтому в определенном смысле богомилы находились в конце I тысячелетия, раннехристианские гностики находились в его начале, а мессалиане располагались примерно посередине и выполняли функцию связующего звена.

Другие общие характеристики усиливают это впечатление. К примеру, как и богомилы (а впоследствии катары), мессалиане отвергали Ветхий Завет и не принимали крест.[311] Точно так же поступали раннехристианские гностики.[312] Богомилы и мессалиане, как и гностики, считали мир творением зла. Во всех трех группах существовали очень похожие истории о сотворении мира, определявшие их мировоззрение. В сущности, мессалийский вариант является классическим «умеренно дуалистическим» мифом, предпочитаемым богомилами и катарами в ранний период их существования до распространения более радикальных взглядов. Этот миф не предполагал противоположной божественности добра и зла, где первое является творцом духовного, а второе — материального царства. Мессалиане верили в изначальное существование единого божества, «Бога первого Принципа», чьи владения находились исключительно в духовном царстве добра, наполненном светом. Он произвел двух «сыновей» в виде своих эманаций, старший из которых был Сатаной, а младший Христом. Гордыня и зависть побудили Сатану восстать против Отца и привели к его изгнанию из духовного Небесного царства:[313] «Материальный мир был его творением после Падения и потому является порочным местом».[314]

Мессалиане, как богомилы после них и раннехристианские гностики до них, имели свою теорию, объясняющую, каким образом наши души оказались пойманными в материальном мире. Дуалистические теории, сходные по духу и общим принципам, иногда существенно отличались друг от друга сюжетом и подробностями действия. Как мы могли убедиться в главе 3, богомилы верили в то, что души падших ангелов были заключены в наших телах, или же в то, что мы носим в себе искру божественного огня, вложенного Богом в неуклюжего «Адама» и его потомство, созданное дьяволом. С другой стороны, мессалиане верили, что каждая душа одержима демоном, насильно привязывающим ее к порочному материальному миру. Единственный способ изгнать демона и освободить заключенную душу — крайний аскетизм, поддерживаемый в течение многих лет.[315] Этот режим был очень похож на суровое послушничество и умерщвление плоти, через которое проходили неофиты из числа катаров и богомилов, прежде чем они могли получить consolamentum и возвыситься до статуса «совершенных».

Мессалиане также пользовались эмоциональной молитвой (отсюда их название «молящиеся люди»), помогающей изгонять демонов.[316] Однако в их репертуаре имелась лишь одна молитва — Pater Noster; или «Отче наш».[317] Использование молитв для изгнания демонов не было обычаем среди катаров и богомилов. Однако, как и мессалиане, они тоже не пользовались другими молитвами, кроме «Отче наш», поскольку это единственная молитва, которая в Евангелии приписывается самому Христу.

Мессалиане, названные «кучкой бродячих проповедников»,[318] впервые появились на территории Восточной Римской империи около 350 года н. э. Это произошло менее чем через 40 лет после того, как Константин Великий взял христианскую церковь под официальную защиту, и через 20 лет после того, как он оставил Рим, чтобы основать свою новую столицу Константинополь на месте древнегреческой Византии (современный Стамбул).

Недавно получившая официальный статус католическая церковь с главными епархиями в Риме, Александрии, Антиохии и Константинополе в то время поигрывала мускулами и в определенном смысле очерчивала собственные рамки через гонение еретических вероучений. Заручившись поддержкой государства в 312 году, церковь почти немедленно приобрела ярко выраженный авторитарный и буквалистский характер (буквалистский в смысле самого буквального толкования Писаний). Это неизбежно сделало вольнодумство и творческую анархию христианских гностиков, которым ранее дозволялось сосуществовать с буквалистами, мишенью для охотников за ересями. В 390 году мессалиане были внесены в расширяющийся список запрещенных сект, который, как мы убедимся, уже включал несколько других, гораздо более давних групп христианских гностиков.[319]

Учение и философия другой секты тоже играют важную роль в этой головоломке. Известная как секта манихеев в честь ее основателя Мани, она была моложе некоторых гностических движений в христианстве, но не менее чем на 100 лет старше мессалиан. Она тоже подвергалась суровым гонениям со стороны церкви в качестве «ереси», а не языческой религии. Однако среди ученых ведутся дебаты о том, являлось ли манихейство христианским вероучением в подлинном смысле этого слова.[320] Безусловно, оно было значительно менее «христианским», чем религия богомилов и катаров, которую, как мы могли убедиться, тоже нельзя с полным правом назвать «христианством». По сути дела, это было совершенно иное вероучение, хотя и основанное на тех же текстах и персонажах Нового Завета.

Возможно, путаница возникает потому, что Мани иногда называли «апостолом Христа»[321] (впоследствии один из титулов павликианских didaskoloi), и поскольку из сохранившихся писем между общинами манихеев в Северной Африке явствует, что они сами считали себя христианами.[322] Общепризнанным является и тот факт, что в манихействе можно обнаружить несколько центральных принципов христианства, включая концепцию «искупительного смысла вещей».[323]

С другой стороны, многое в манихействе выглядит явно не христианским. Для начала, это была абсолютно дуалистическая религия того же толка, что и вероучения катаров и богомилов. Она рассматривала человечество, бесконечно возобновляемое в силках воспроизводства, как творение Бога Зла — идея, безусловно отвергаемая христианством. Кроме того, манихейцы не пользовались или почти не пользовались текстами Нового Завета. Они поклонялись Солнцу и Луне как «сосудам Света» и в этом были совершенно не схожи с катарами и богомилами. Известно, что Мани, иногда называвший себя «апостолом Христа», также часто пользовался более широким определением «апостол Божий».[324] Это означало, что он был эмиссаром или посланником и рассматривал себя как преемника Христа в ряду самых ранних, нехристианских апостолов.

Очевидно, что церковь усматривала в этом опасную ересь. Манихейство признавало Христа, но явно принижало уникальность его миссии, ставя его наравне с основателями хорошо известных языческих религий. Одно из сохранившихся суждений Мани по этому вопросу в его «Книге для царя Шапура» (около 250 года н. э.) не оставляет сомнений по этому поводу:

«От одной эпохи к другой апостолы Божьи неустанно несли людям мудрость и труды духа. Так, в одну эпоху мудрость пришла в землю Индии через апостола, которым был Будда; в другую эпоху она пришла в землю Персии через Зороастра; в третью эпоху она пришла в земли Запада через Иисуса. В эту последнюю эпоху откровение и жребий пророчества снизошли на меня, Мани, апостола истинного Бога в земле Вавилонской».[325]

309

41. Runciman, op. cit, pp. 21–22.

310

42. Ibid.; see also Francis Legge, Foreru

311

43. Runciman, op. cit, p. 22.

312

44. Ibid.

313

45. Ibid.

314

46. Ibid.

315

47. Ibid.; Hamilton and Hamilton, op. cit, p. 30.

316

48. Runciman, op. cit, p. 22; Hamilton and Hamilton, op. cit, p. 30.

317

49. Runciman, op. cit, p. 22.

318

50. Ibid, p. 23.

319

51. Ibid. Мессалийцы были осуждены Флавианом из Антиохии, который вскрыл их замыслы, проявив желание обратиться в их веру. «Устрашенный своими открытиями, он стал преследовать их всей мощью нового государства, обращенного в христианство».

320

52. Chas S. Clifton (ed.), Encyclopaedia of Heresies and Heretics, ABC–Clio, Santa Barbara, 1992, p. 87.

321

53. Jonathan Sumption, The Albigensian Crusade, Faber and Faber, London, 1999, p. 34; Legge, op. cit, vol. II, p. 318.

322

54. Andrew Wellburn,Mani, the Angel and the Column of Glory: An Anthology of Manichean Texts, Floris Books, Edinburgh, 1998, p. 36.

323

55. Ibid, p. 25.

324

56. Ibid, p. 24.

325

57. Cited in ibid.