Вулканы небес

Но существует только относительная аристократичность. Если мне удастся продемонстрировать, что относительно точки зрения, отличной от самовосхваления астрономов, так называемая наука астрономия есть лишь коллекция баек, двусмысленностей, мифов, ошибок, расхождений, хвастовства, суеверий, догадок и надувательства, я радостно возглашу, что она все еще несвободна от недостатков, и продолжает мыслить, и жива, и способна изменяться, и продолжает волновать своих представителей гордостью за себя.

Мы увидим, с чего якобы начинается математическая астрономия. Если не допустить, что она имеет по крайней мере приличное начало, мы не замедлим с идеей, что она может дойти куда угодно.

Первые астрономы-математики в своих вычислениях движения тел не могли учитывать вес, потому что он непостоянен и относителен; а также размеры, потому что они непостоянны и изменчивы. Но у них была возможность утверждать, что они решили вопрос, с чего начать, поскольку никто не лез в их дела и не задавал вопросов. Они отказались от веса и размеров и заявили, что имеют дело с массами.

Если бы существовали отдельные частицы материи, массу можно было бы представить как определенное количество таких частиц. Когда атомы считали крайним пределом делимости материи, астрономы имели возможность притвориться, будто знают, что такое количество материи, или масса. Затем появились электроны, и притворяться всерьез стало невозможно. А теперь идут разговоры о суб-электронах. А те, в свою очередь, из чего состоят?

Возможно, претензии и растяжимы, но в слишком растянутом виде уже не воспринимаются всерьез. Коль скоро никто не знает, что составляет количество материи, астрономы не имеют понятия, что они понимают под массой. Но их наука занимается массами.

Однако можно сказать, что, хотя они не имеют ни малейшего представления о том, что вычисляют, вычисления астрономов тем не менее подтверждаются.

Когда-то в незапамятные времена у Марса, например, имелась масса: или «известен» был непознаваемый состав планеты. В те времена масса Марса была известна. Почему было не назвать ее известной? Уравнения якобы работали, как им положено было работать.

В 1877 году были открыты два спутника планеты Марс. Но их расстояния от планеты и периоды обращения оказались не такими, какими им следовало быть по теории. Тогда все, что так удовлетворительно работало, как полагалось работать, оказалось работающим вовсе не как положено. Планете Марс пришлось прибавить массы.

Теперь все работает, как положено работать. Но мне кажется, умнее было бы не заставлять все чудесным образом работать, как ему положено работать, а иметь в виду появление чего-то нового, что может показать, что все работает не так, как положено. Данные о таких несработках см. у Тодда в «Астрономии».

Казалось бы, ошибка астрономов состоит в том, что они решили, будто в относительном существовании могут быть более, чем относительные массы, и идею массы можно рассматривать как имеющую смысл. Но это скорее уловка, чем ошибка. Астрономы лишь относительно способны использовать уловки псевдо-концепций о постоянных, или окончательных, величинах. Место науки тогда занимает метафизика. Это детская попытка отыскать абсолютно надежную опору в потоке или не слишком разумная попытка найти абсолютное в относительности. Концепцию массы позаимствовали у богословия, которое не так богато, чтобы чем-то делиться. Богословы не способны уверенно трактовать человеческие характеры, личности, настроения, темпераменты и интеллект, потому что все это — фикции; поэтому они заявляют, что имеют дело с окончательной и неизменной сущностью, которую они называют «душой». Если экономисты, психологи и социологи отвергнут все, относящееся к надеждам, страхам, побуждениям и другим переменным человеческой натуры, и примут «душу» как постоянную величину, их науки станут столь же аристократичными и стерильными, как наука астрономия, которая занимается душой под именем массы. Окончательное, или неизменное, должно рассматриваться как безотносительное. Все, что связано с чем-либо еще, неизбежно мыслится как находящееся в состоянии изменчивости. Так что когда астроном формулирует, или утверждает, что формулирует, влияние одной планеты, или массы, на другую массу, его утверждение по бессмысленности равно утверждению, что предметом его уравнения являются отношения безотносительных величин.

Начав с мыслей о чем-то немыслимом, коль скоро константы, или постоянные величины, неизвестны человеческому опыту, астрономы отпраздновали первую или простейшую победу, названную ими задачей двух масс.

Простейшая из проблем небесной механики есть попросту фикция. Когда комета Бейли раскололась, две массы вовсе не начали вращаться вокруг общего центра гравитации. И другие кометы раскалывались на части, которые не вращались.

Они оказались не более подвержены притяжению, чем эта Земля и Луна. Эта теорема из науки воскресных школ. Это сказка математиков о том, как должны вести себя благонравные тела. В учебниках рассказывается, что спутник Сириуса — хороший пример к этой теореме, но это очередная байка. Если эта звезда и двигалась, она двигалась не так, как ей полагалось по вычислениям. Так что пример демонстрирует лишь неточность учебников. Именно посредством подобных неточностей астрономия приобрела репутацию точной науки.

Астроном в своих книгах часто дает набросок предмета, после чего оставляет его, поясняя, что вопрос слишком сложен, но может быть доказан математически. Читатель, которому тоже не чужды увертки, с облегчением вздыхает, радуясь, что его не заставляют вдаваться в сложности, и лениво принимает все на веру. Это надувательство. В наши дни многие из нас уже представляют, что могут проделать математики со статистикой — или с ее помощью. Слова «математическое доказательство» значат не более, чем слова «политическое доказательство». Почитайте газеты обеих сторон во время любой предвыборной компании и убедитесь, что политически можно доказать все, что угодно. Точно также возможно математически доказать, что дважды два — четыре, и можно математически доказать, что два никогда не становится четырьмя. Пусть у кого-то имеются два излюбленных математиками плода, то есть два яблока, и он попробует добавить к ним еще два. Проделать это не сложно, зато можно математически доказать невозможность такого действия. Или, согласно парадоксу Зенона, ничто не может преодолеть бесконечно делящееся пространство и добавиться к чему-то еще. Вот и я, вместо скептического заключения о математике, поддерживаю мнение, что она способна на все.

Учебники, или трактаты, как я называю эти пропагандистские писания науки воскресных школ, учат нас, что явление параллакса, или годичного смещения видимого положения звезд, инструментально определяет движение этой Земли вокруг Солнца. Эти смещения составляют, большей частью, величину пятидесятицентовой монетки в руках у жителя Нью-Йорка, какой она видна наблюдателю из Саратоги. Это весьма тонкие измерения. Мы спросим этих эфирных созданий, простительно ли им ошибиться в предсказании затмения на миллионную дюйма или на миллионную секунды?

Разберемся, чем они хвастают.

Мы увидим, что расхождения настолько велики, что некоторые астрономы регистрировали, как они выражаются, «отрицательный параллакс», то есть смещение звезд в сторону, противоположную предсказанной теоретиками. См. «Звезды» Ньюкомба и «English Mechanic» (114–100,112). Мы намерены показать, что сами астрономы не верят в определение параллакса, кроме тех, кому хочется в него верить. Ньюкомб говорит, что он не доверяет тем определениям, которые противоречат тому, чему он хочет верить.

Спектроскопия определяет то, чему хотят верить спектроскописты. Если кто-то думает иначе, пусть сравнит «определения» астрономов, поддерживавших или отрицавших Эйнштейна. Греб и Бахем в Бонне обнаружили смещение линий спектра в пользу Эйнштейна. Они были за Эйнштейна. Сент-Джон в обсерватории Маунт-Уилсон обнаружил, что спектроскоп свидетельствует против Эйнштейна. Он был против Эйнштейна. Говорят, что спектроскоп против нас. Но был бы у нас собственный спектроскоп, он бы нас поддержал.