Страница 74 из 84
«Процедура посвящения в рыцари уроженцев Мексики и Тлашкалы, как и других провинций с мексиканским языком, — действие повсеместно знакомое… Посвящение в рыцари происходило с большими церемониями; прежде всего претендентов запирали на сорок или шестьдесят дней в храме своих богов, и они постились все это время и не встречались ни с кем, кроме тех, кто им прислуживал; затем их препровождали в Большой Храм и там излагали великие истины жизни, которые они должны были блюсти и охранять…».
Многообещающей показалась мне уже сама панорама, открывающаяся за стеклами автомобиля.
B пасмурный день из-за холмов, покрытых влажной темной зеленью, поднималась стена. Я не сразу рассмотрел ее, решив было, что это тяжелые мрачные тучи. Но вот ветер разогнал туман, и я увидел, что впереди вздымается могучая, недвижная каменная преграда. Ее высоту невозможно было определить: она касалась туч.
Разрезающее стену гигантское ущелье само по себе казалось открытыми вратами святилища, за которыми стоял тревожный темно-синий полумрак. Завороженный этой картиной, я до последнего момента не замечал городка, лежащего у подножия скалы. Проехав несколько улочек, я по указанию дорожного знака добрался до ущелья. Здесь мексиканское семейство, зарабатывавшее себе на хлеб на строениях, возведенных предками, окружило мой автомобиль, уговаривая поставить его на территории сада. Там под листьями банановых пальм, в их зеленых туннелях, стояли уже туристические машины.
Отсчитав пять песо и кладя серебристые монеты на темную ладонь мексиканца, я решил, что с таким грабежом средь белого дня здесь, в таком месте, можно смириться без ропота. К тому же именно здесь местные жители нашли в храме и сохранили, не отдали испанцам, и знаменитый теперь деревянный барабан. Это на нем вырезан тот Орел, у которого вместо туловища шнур, скрученный из двух нитей, — но из изображений, которые навели меня на мысль заняться изучением удивительного наследия Мексики. И вот сегодня благодаря всему, что мне удалось узнать о древнемексиканской символике, я мог уже взглянуть на него совершенно другими глазами. Некоторые из моих мыслей по ассоциации оказались неверными тропами, но вот скрученный шнур не только с честью выдержал многочисленные проверки фактами, но и завоевал положение чуть ли не основного доказательства в моей гипотезе.
Я двинулся пешком по мощеной дороге, круто уходящей вверх, не отводя глаз от древней церквушки. Возведенная в стиле колониального барокко, искусно украшенная рельефами, покрытыми патиной, замшелая, сросшаяся со скалами, кустами, травой, темная, слившаяся с подножием горы, она казалась мне свидетельством не менее достойным внимания, чем постройки ацтеков.
По идущему зигзагами вверх пути я взбирался на угловую скалу ущелья. А издалека, огромная, она казалась почти отвесной. Теперь я убедился, что ее наклон позволил вырубить в ней сотни ступеней. Первое впечатление, заставившее меня сравнить ущелье со святилищем, еще больше усилилось. По мере того как я поднимался над землей, над долиной, стены, казалось, вырастали, а пространство раздвигалось. Словно дымки кадильниц в гигантском нефе, зависли недвижные клубы белых испарений. Голубая мгла, заполнявшая каньон, вызвала настроение таинственности и торжественного сосредоточения. Трудно было найти место более подходящее для восприятия тайн природы. Великий Храм в столице был творением рук человеческих, там можно было приносить покаяния и вникать наставлениям, но только здесь, в этом храме природы, можно было ощутить и понять те космические силы, которые правят миром. А ведь они, как я надеялся, если их уметь видеть так, как видим их мы, были содержанием тех поучений, которым внимали рыцари Орла и рыцари Ягуара.
Я остановился перед святилищами. Их было несколько: на выбитых в скалах платформах и на различных уровнях. От некоторых, построенных из камня, мало что осталось, от одного — лишь стилобат в форме небольшой усеченной пирамиды. Но важнейший храм, как говорили — Земная Обитель Солнца, вырубленный в монолите, к счастью, уцелел. Четырнадцать очень крутых ступеней, охраняемых безголовым каменным ягуаром, вели на высокую скальную платформу. Узкий ход, пробитый в скале, открывал мрачную внутренность святилища. Меня поразили размеры помещения, но об этом я тотчас забыл. Душа этого места не изменилась. Тому, кто пожелал бы ее здесь найти, она могла бы сказать то же, что и пятьсот лет назад.
Входом служила узкая щель, по обеим сторонам которой были вырезаны в камне две зубастые змеиные пасти, раскрытые навстречу входящему. Они напомнили мне, что я и тут вступаю в магический круг все той же, неизменной символики религиозного мировосприятия, которая упорно повторяет свою веру в удваивающуюся змеевидную ленту.
Нельзя было забывать, что каждая деталь этой монолитной архитектуры имеет глубоко символическое значение. Язык змея, вырезанный в полу, был у меня под ногами. Ничто не мешало разнести его по пылинке на подошвах, а ведь ему нет цены. Раздвоенность его — один из ключей к пониманию Древней Мексики. Этот змеиный язык был для индейцев всегда доступным, наглядным воплощением идеи «наивысшего неба» — Омейокана. Там священные ленты делятся надвое, чтобы длить жизнь.
Я заглянул в мрачное помещение храма, пустое, суровое, лишенное каких бы то ни было украшений. Круглая комната шести- или семиметрового диаметра, со слегка сглаженными стенами. По периметру ее опоясывает что-то вроде низкой скамьи, на которой напротив входа лежит, тоже высеченная из камня, распростертая шкура ягуара с задранным к стене хвостом; по обе стороны шкуры в одинаковых позах замерли два каменных орла. Посреди покоя — наполовину ушедший в пол еще один орел.
Храмовая пышность была бы здесь ни к месту, и я понимал — почему. Священные каменные символы, соединяясь, врастают в родную материнскую скалу, и красноречивость этого сурового единения сильнее любых изукрашенных изображений. Словно речь здесь держит сама Природа, являя человеку свой наипервейший принцип — единство всего сущего.
Этот храм вырубил в камне человек, полностью сознававший его назначение, думал я. Ничто здесь не отвлекает внимания, направляя его — сосредоточенное и возвышенное — на важные символы. В полумраке и тишине я снова, который уже раз, ощутил на рассеянную веками мощь, исходящую от всего окружающего. Я глядел на этих Орлов и Ягуара. Между ними разыгрывалась драма жизни. Орел — Солнце давало жизни начало. Оно изливало свою энергию с неба на Змея-с-Перьями — зародыш всего живого, который несметные свои скрученные шнуры и полосчатые ленты облекал в плоть растений, животных, людей в лице Ягуара. Орел и Ягуар. Солнце космоса и организмы Земли. Две ипостаси энергии жизни, одна — изначальная, другая энергия, организованная в высшие формы материи. Два борющихся хищника. И два в определенном смысле противоположных состояния. Солнце, пышущее внутренней энергией, все время возбужденное, раскаленное, атакующее ливнями пламени. И материя тела, жаждущая покоя, движущаяся в сторону распада, существующая в своем состоянии только благодаря побуждению, питанию, разогреву — нападению Орла с его солнечными стрелами на Ягуара.
И вот, по верованиям ацтеков и других, предшествовавших им народов, Орел, побуждая Ягуара к жизни, отдавал ему свою энергию и исчерпывал тем свою великую силу. Он нуждался тогда в восполнении вещества, отданного на зарождение и развитие сонмищ тел. Без этого постоянного кружения материи, учили жрецы, Орел погибнет, а с ним — все живое. Поэтому жизнь, энергию жизни, отнятую у принесенных в жертву животных и людей, возвращали Орлу — Солнцу, сжигая в храмах жертвенные кровь и сердца.
Однако единожды обретшие жизнь существа защищались, не хотели умирать. Тела, возникнув, хотели сохранить себя навсегда. Ягуар яростно защищал свое существование, в неисчислимых воплощениях. Орлу приходилось вырывать у него свои жертвы.