Тайны Инков

Первым сведением о европейцах, достигшим ушей образованного гражданина одного из царств Солнца в Америке, было следующее: «Испанцы страдают сердечной болезнью, специфическим лекарством от которой является золото». Эти слова, сказанные с хладнокровным остроумием Кортесом эмиссару ацтекского царя Моктесумы, были похоронным звоном по Пятому Солнцу в Мексике[120]. Восьмью годами позже то же самое произошло в Перу. Война со Временем оказалась проигранной.

Несмотря на внешние сходства в гибели Царств Солнца в Америке, инки и ацтеки, за исключением подхода к образу мышления, имели мало общего. Ацтеки не стремились к достижению подлинной Империи. Их история была историей уединенного скитания, жестокого неприятия и самоуверенности в такой среде, в которой лица людей и лицо природы были одинаково безжалостны. Этот опыт выражен в ужасающей простоте их политических устремлений, которая состояла в том, чтобы создать владения, основанные на принципах господства и подчинения, — в политике, вся логика которой была подчинена единственной посылке: Солнце надо было кормить. Как дети Солнца ацтеки начнут и будут вести вечную войну в защиту Пятого Солнца.

«И эта война должна была иметь такой характер, чтобы мы не пытались уничтожать других полностью. Война должна продолжаться всегда, чтобы всякий раз, когда мы пожелаем, наши боги ели и пировали, чтобы мы могли идти туда [соседние города], как ходят на рынок покупать еду… организованной для захвата жертв, чтобы приносить нашему богу Уицилопочтли [Солнцу]».

Не интересуясь управлением завоеванных территорий, ацтеки рассматривали других людей как сырье, а другие культуры как «рынки», где они могли бы приобретать тысячи и тысячи жертв, которые ежегодно требовались им для подношений:

Скорее, чтобы найти подходящий рынок, куда наш бог смажет ходить со своей армией покупать жертвы и людей для еды, как если бы он ходил на ближайшую площадь покупать лепешки… всякий раз, когда он пожелает или почувствует нечто подобное. Наш бог сам будет питаться ими, как если бы он ел горячие лепешки, мягкие и вкусные, прямо из духовки.

Напротив, инки не воспринимали историю персонально, потому что андское прошлое было для них общим делом. Единственными «чужаками» в истории Анд, единственными людьми, которых по истине стыдится память, были властители Уари. Как отмечается в уарочирийском мифе, «Мы не знаем о происхождении людей того времени, ни откуда они появились». Инкская империя являла собой попытку навести порядок, вернуть андским народам их первородное право на единство в многообразии. Если, инки и проявили некоторое высокомерие, объявив себя исполнителями божественной воли, они тем не менее не пытались осуществлять видение, которое самоосознанно регулировалось исторической зрелостью. Так, во времена мифологического основания Куско в долине, которая испытала влияние и Тиауанако, и Уари, Манко Капак вместе со своими братьями и сестрами «обнес стеной» их опасного брата Айар Качи/Марс. Инки не были заинтересованы в оставлении бедствий, развязанных Уари. Они состояли в планетарном родстве с Юпитером, мудрым и могущественным царем, богом процветания и изобилия. Инкские императоры не имели более великой цели, чем возвращение к жизни наследия Тиауанако. В этом смысле они с самого начала действовали в рамках ими же установленных ограничений.

Хотя и ацтеки, и инки пытались сохранить Пятое Солнце, ацтеки впали в самый глубокий ад черной магии, где каждая метафора есть буквальная истинность, а всякая опасная человеческая черта — выражение божества. Ацтекские представления созревали на протяжении исторического инкубационного периода великих страданий и опасений. Называемые более старыми жителями долины Мехико чичиме-ками, «потомками собак», которые перемещались, чтобы заполнить вакуум, оставленный тольтеками, ацтеки кочевали более чем полтора столетия, прежде чем наконец осели приблизительно в 1325 году на единственной доступной им земле, скудном острове посередине болота. Подобно пожирающему змею ястребу на мексиканском кактусе, которого, как гласит легенда, они там встретили, ацтеки поднимутся на вершину господства над своими бывшими мучителями и превратят свой скудный край в столичный центр блеска и могущества.

Было так, словно ацтеки, длительное время предававшиеся засушливым и холодным краям мексиканского севера, стали теперь заколдованными, так как корзину за корзиной они вычерпывали из своего болота грязь, чтобы воздвигнуть себе остров и создать свои каналы. В подобном суеверию учении Дона Хуана из Карлоса Кастаньеды (или любого хорошего глубокого психолога), ацтеки стремились создать остров сознания, тоналъ, ацтекское слово для обозначения «солнца» и «света», среди черных вод подсознания, науаля, невидимого духовного мира. Их умственные конструкции, воплощенные в высоких белых пирамидах их племенного бога Уицилопочтли, идентифицировались теперь с (Пятым) Солнцем, освобождались от вод, чуждых привычным элементам их кочевого прошлого. Ацтеки были народом, окруженным врагами, третируемым как варвары, народом, который жадно поглотил героическое тольтекское наследие и столкнулся в нем с космической драмой своего собственного положения. Истина состояла в том, что ацтеки, как и Пятое Солнце, были полностью окружены врагами, — врагами, столь же многочисленными, как и звезды. Теночтитлан стал материализацией ацтекского тоналя, островной «крепостью сознания, вечно осаждаемой монстрами из глубин.

И так, таким же образом, как первой защитой души от страха является гнев, ацтеки создали империю Гнева, а Теночтитлан был ее котлом. Он кипел огнем, зажженным в грудной полости своих жертв с вырванными сердцами, и воспроизводился в десяти тысячах котелках победоносных воинов, которые поедали самые лучшие куски этих жертв, чтобы «сохранять Солнце живым». Поспешная экстраполяция из древней базы данных местной американской мифологии прототипов такого поведения привела некоторых современных антропологов к нелепому утверждению, будто человеческие жертвоприношения ацтеков были ответом на недостаток белков в питании в долине Мехико. Но тогда крайности неконструктивного материализма и фанатического мистицизма сходятся на том же одиноком мысе, изолированном в темноте под холодным суровым небом.

Это издание не разрешит загадку того, как Война со Временем задумывалась и осуществлялась — хотя и весьма различными способами — одновременно теми народами, между которыми, как думалось, существовало мало исторических связей. По крайней мере в настоящее время всякий ответ был бы преждевременным. Слишком много источников надо еще абсорбировать и слишком мало еще ученых предполагают существование технического языка мифологии.

Тем не менее в этом пункте кажется уместным отважиться на заключение. Когда падают Лиса и Кецалькоатль, которые не смогли привязать колюр солнцестояния к Млечному Пути и которым помешал вспорхнувший перепел с его специфической привычкой грызть кости усопших, наступает время позаботиться о методе и о здравом смысле. Пока господствует тупик, созданный условностями сравнительного метода, истинный контекст и драма исторического катаклизма, известного как испанская конкиста Нового Света, останется неисследованной.

Это замечание не является призывом к сверхупрощению. По той причине, что инки являлись наследниками той же древней идеи-формы, что и ацтеки, они не могли ответить иначе на признаки надвигавшейся катастрофы.

Инкская цивилизация была связана с давней печалью, проявляющейся через их мифы о великих циклах созидания и потерь. Как и множество других племен, инки пережили наследие войны и сохранили память о лучших днях. Это «переживание» придало инкам известную степень сострадания, беспристрастное управление их Империи и наследие красоты, которые они оставили после себя и многие из которых были разрушены. Инкский опыт отразил психологическую истину: что если сопротивляться гневу, что неизбежно вызывает страх, то наступает печаль, а вместе с нею отказ от героических поисков. Это проникновение в человеческую природу прекрасно схвачено в словах сказочника Майкла Мида: «Цена даров природы включает отказ от героических поисков и принятие циклов рождения и смерти… Красота в природе связана с печалью, и никакой героизм не может удалить печаль, не уничтожив красоту»[121].

120

В страшном оцепенении ацтекский император Моктесума в донесениях о «плывущих горах», которые были обнаружены в заливе Кампече и являлись кораблями Кортеса, увидел осуществление пророчества о возвращении с востока Кецалькоатля, законного бога-царя Тулы. «Мы будем осуждены и наказаны», — причитал он. «И однако же, может быть, и всякий раз, когда это может быть, нам ничего не остается, кроме как ждать». Моктесума сам достаточно долго не решался послать к «плывущим горам» дипломатическую миссию с подарками, нарядами бога Кецалькоатля — инкрустированными масками, воротниками, ножными латами, зеркалами и сандалиями, отделанных золотом и бирюзой, серебром, изумрудами, жадеитом, перламутром, шкурами ягуара и перьями кецаля. Когда же послы поднялись на борт корабля Кортеса, они поцеловали палубу перед его ногами, а затем облачили его в сокровища. Кортес ответил: «И это все?»

121

Этому автору я обязан пониманием того глубокого эмоционального смысла, который едва скрыт под поверхностью различных озер в народных преданиях Старого Света.