Страница 106 из 116
По этой причине вопрос о том, представляет ли наше общее мифологическое наследие человеческое восприятие или человеческое проектирование, имеет не просто антикварный интерес. Потому что этот вопрос непосредственно вторгается в существо проблемы: Кто мы и для чего мы здесь? Но именно этот вопрос наука не только не ставит, но также всячески доказывает, что в нем отсутствует внутренний смысл. Нет никаких мостов, никаких взаимных обязательств, нет ничего по ту сторону. Вселенная — это клоака тепла.
В этом электрическом поле между мифом и наукой современное человечество борется, чтобы выковать свою душу. Наука пытается подчинить силы мрака свету разума. Каким бы героическим ни было это стремление, быть может, самая главная опасность, подстерегающая науку на. каждом шагу, состоит в ошибочном принятии границ знания за границы ответственности. В то время как жизнь в этом столетии разбирается в своей структуре, силы тьмы в действительности совсем близко. Мифология же, с другой стороны, используя язык природы, пытается установить диалог осознанием, чтобы задать Великие Вопросы о сущности и о величине человеческой ответственности. Риск мифологии заключается в том, что, подобно Гилгамешу, мы можем бороться с прошлым сколько угодно, но только возвращаться будем с пустыми руками.
Однако мифология сохраняется, потому что она не просто повествует о сотворении мира, но и сама являет собой творческий потенциал, ту энергию ртути, которая в тигле человеческого опыта была переплавлена в удивительный корабль, пущенный в обширное море времени. «Вначале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог». В Ведах материальный мир — это воплощение Брахмана, кристаллизация чистого сознания в форму. С не меньшим благоговением, но с большей смелостью индейцы кечуа стали бы утверждать, что именно великий бог Виракоча создал солнце, луну, звезды, людей, растения и животных, а также законы человеческого взаимодействия и почитания, под чем они просто подразумевали, что понимание таких вопросов исходило свыше, а не снизу.
Поскольку современная научная культура определяет наше представление о природе сознания, то она определяет также и наше представление о прошлом. Хорошо ли, плохо ли, но наука стала синонимом пределов познания. Ее великая сила состоит в принципе верификации, экспериментальном моделировании. Ее великая слабость заключена в ограниченности средств измерения. Что не может быть измерено, не может пока еще и быть познано. Следовательно, за пределами досягаемости в Век Науки находятся способы познания, которые невозможно выразить количественно, — «ноумены», «Тайны Золотого Цветка», «мудрость души», а следовательно, также и история их поисков, чем и являются мифы. Этим занимаются сегодня вытесненные на обочину основного культурного потока сравнительная религия и парапсихология.
Точно так же тяжелые времена переживает и историческая наука. В настоящее время динамика человеческой природы во все возрастающей мере понимается как проблема, которой должны заниматься биологи, как продукт генов и изменения химии крови. В мире, где природа человека определяется биологически, для истории нет места. Если прошлое представляет собой не более, чем последовательные взрывы генетических импульсов, тогда архивные материалы имеют ценность лишь для социальных инженеров. Тогда героизм — это всего лишь тестостерон, и так далее. Так думать не следует хотя бы уже потому, что это ведет к мысли, что и настоящее окажется «повестью, рассказанной идиотом…»
Мы наделили историю такими функциями, которые сводят ее к хронике «поведений» и воплощаются в сентенции, типа: «Люди в прошлом ни в чем от нас не отличались, за исключением того, что мы теперь знаем больше, чем они знали тогда; и поэтому мы должны быть немного знакомы с историей, чтобы не повторять ошибок прошлого». Это звучит подобно наставлениям, которые произносят родители перед тем, как зачерпнуть ложкой порцию касторки.
Если мы хотим, чтобы у истории было будущее, ей надо помочь реанимировать современное познание человеческой природы. За исключением психологии, этой проблемой не занимается ни одна из светских дисциплин. История — это пересказ. Генетический детерминизм или любая другая интерпретация, наложенная на человеческую природу современным позитивизмом, способствует загниванию истории. Здесь не будет второго акта, то есть такой сцены, в которой герой. сталкивается с противоречием и в итоге вступает на поприще великих дел. Ведь помимо того, история, как убедительно показывает исследование Маршака, посвященное передвижничеству в ледниковый период, есть как раз то, что додумывалось создавать человечество с момента своего возникновения около сорока тысяч лет тому назад. На протяжении всего ледникового периода человеческая деятельность — пещерная живопись, счетные палочки, торжественные похороны и все остальное — были сосредоточены на области «составления преданий о смысле».
Предания всегда повествуют о существенных выборах, совершаемых перед лицом неопределенности, — о выборах хороших, о выборах плохих, о выборах отвергнутых. То, что делает выбор и возможным, и существенным, — это присутствие опасности[134]. Именно к этому аспекту жизни и обращается предание, подтверждая тем самым существование свободы воли и реальность выбора решения. В этом смысле мифология выражает представление о нашей человеческой природе и о характере мира, которое никак не соответствует подходу детерминистской науки. Когда пако сообщает весть крестьянину, то крестьянин волен запустить в него еще одним початком священной кукурузы. Вместо этого крестьянин решает прислушаться и тогда, отреагировав на реальную угрозу жизни, спасается от потопа.
Предания, исследованные в настоящей книге, выявляют моменты максимальной опасности, — моменты, в которых результаты оказывались значительными, но в которых и неопределенность результата была высока. Их своеобразные виды на будущее состоят в том, чтобы представить «одновременные образцы» событий, происходящих на различных уровнях. Они суть повествования о выборах, стоящих перед людьми, о выборах, совершаемых с сознанием образцов, встречающихся одновременно в разных сферах. Они суть повествования именно потому, что показывают, как осуществляется выбор перед лицом опасности. В этом смысле можно утверждать, что технический язык мифологии представляет собой язык, разработанный для того, чтобы изучать опасности в развитии человеческой истории. Сказанное — это всего лишь многословный способ выражения того, о чем мифология говорит кратко: каждый из миров разрушается и создается новый. Говоря языком современной науки, астрономический уровень мифологии связан с тем, как целые системы на всех уровнях переходят из одного состояния равновесия в другое посредством хаоса.
Представление о Сотворении с вплетенной в его ткань опасностью — это весьма древнее представление, значения которого были поняты, но утрачены, и, возможно, будут осознаны заново. Говоря словами «Ригведы» (приблизительно 2000 год до н. э.):
Кто поистине знает и кто может поведать, Откуда возникло и куда направляется это творение? Боги явились после этого сотворения мира, кто же Тогда знает, когда он впервые возник? Он, Первоисточник этого мироздания, создавал ли Он Все это или не создавал, Он, кто глядит на все С самого высокого Неба, Он единственный знает, Но даже и Он может не знать.
Хотя предания всех народов мира показывают тесную связь человечества с опасностью, идея о Боге с засученными рукавами, о Боге, который неустанно трудится во имя спасения вселенной, одолеваемой неопределенностью, — это идея, которая, выражаясь языком истории, не обладала большой выносливостью. Понимание космической природы опасности — это знание, которое
«исчезает время от времени, потому что в человеке есть нечто, что ужасно влекло его к опасности и в то же время внушало страх перед нею. Нас довели до того, что мы ищем способы отрицать реальность опасности и за пределами судьбы стремимся к чем-то такому, что от судьбы свободно. Человек всегда был склонен проецировать на свое понимание Бога представление о пребывании вне опасности, о высшей силе, которой не может угрожать рок и неопределенность, которые мы видим в этом мире».
134
От аккадского зар, означающего «игральные кости» и выражающего посредством древней игры в триктрак принцип возможности или неопределенности, входящий во все сложные процессы.