Страница 7 из 72
«Мастер Огненный Горн, вы когда-нибудь хотели переписать историю?»— задумчиво произнес он.
Флинт замер, уставившись своими голубовато-серыми глазами в зеленые глаза Беседующего, и подумал, что у того нет эльфов, которых он мог бы назвать друзьями. С момента, как он надел мантию Беседующего в буйные годы после того, как Катаклизм изменил лицо Кринна, Солостаран был в центре одного слуха о свержении за другим. Он удерживал свой пост силой своей личности, правдой, что немногие эльфы могли проследить свою родословную несколько тысячелетий назад до Кит-Канана, и врожденным эльфийским ужасом перед пролитием крови своих эльфийских сородичей. Тем не менее, подумал Флинт, Солостарану приходилось опасаться случавшегося время от времени ропота недовольства среди придворных. Некоторые полагали, что Квалинести нужно открыть широкую торговлю с остальным Ансалоном. Другие считали, что все, кроме чистых эльфов, должны быть депортированы за границу, в Абанасинию.
Гном холмов обдумал ответ на вопрос Беседующего. Он вдохнул наполненный запахом фруктов воздух и сказал: «Конечно, я хотел бы изменить историю, если бы мог. Семья моего деда многих потеряла из-за Катаклизма».
Тремя столетиями ранее, случился Катаклизм из-за того, что старые боги были разгневаны гордыней наиболее влиятельного религиозного лидера той эпохи, Короля-жреца Истара. Когда Катаклизм обрушил разрушения на Кринн, горные гномы вернулись в Торбардин, великое подземное королевство, и запечатали врата; в результате их двоюродные братья с холмов, запертые снаружи, понесли основное бремя кары богов.
Брови Беседующего поднялись и, несмотря на сочувствие Солостарана, Флинт понял, что не может продолжать. «Они погибли, потому что горные гномы замкнули врата?..»— спросил Беседующий, и Флинт кивнул, не желая больше ничего говорить.
Солостаран встал и медленно подошел к прозрачной стене. Золотой обруч на его голове сверкал. В комнате было тихо, за исключением дыхания их двоих. «Я бы почти все отдал», — сказал Солостаран, — «за то, чтобы Танис был моим настоящим племянником, чтобы мой брат Кетренан был снова среди нас со своей женой Элансой. Чтобы еще раз увидеть моего брата Ареласа».
Мирал, маг Беседующего, рассказал Флинту историю Кетренана Канана и Элансы, и историю рождения Таниса. Но он не упоминал о существовании еще одного брата. Беседующий, по-видимому, хотел что-то рассказать, и Флинт не знал никого кроме себя, кому тот мог бы доверить свои тайны. Набрав полную горсть глазированного миндаля, гном прожевал один и напомнил: «Арелас?..»
Беседующий повернулся. «Мой младший брат». Заметив, как поднялись густые брови Флинта, он продолжил: «Я едва помню его. Он покинул Квалиност маленьким мальчиком. И умер прежде, чем смог вернуться».
«Почему он ушел?»— спросил Флинт.
«Он был… болен. Мы не могли вылечить его здесь».
Наступившая тишина длилась несколько минут, и Флинт обдумал ответ. «Так грустно, когда умирает ребенок», — сказал он.
Внезапно Солостаран поднял глаза, выражение удивления исказило его черты. «Арелас был мужчиной, когда он умер. Он возвращался в Квалиност, но так и не добрался сюда». Беседующий отвернулся от Флинта, явно стараясь справиться со своими эмоциями. «Если бы он прожил еще неделю, он был бы здесь в безопасности. Но дороги были опасны, даже еще больше, чем сегодня». Беседующий тяжело сел.
Флинт не был уверен, что нужно сказать. Немного помолчав, Беседующий попросил гнома оставить его.
* * * * *
Небрежно неся пергаменты с рисунками, Флинт хмуро возвращался в маленькую мастерскую, которую дал ему Беседующий, приземистое здание к юго-востоку от Башни. Здесь последние несколько месяцев он создал множество предметов: нефритовые ожерелья с рисунком из тончайших серебряных цепочек, кольца из плетеных золотых нитей, тонких, как пряди волос, браслеты из полированной меди с изумрудами.
Мастерская стояла в конце маленького переулка в грушевой роще. Вьющиеся розы оплели ее деревянную дверь. Флинт, помня любовь своей матери к ранним цветам, посадил их у подножья роз, и розовые, голубые и белые бутоны теперь переплетались с белыми, розовыми и желтыми розами.
Здание было выделено Флинту настолько, насколько он сам пожелает, но сколько это продлится, Флинт не был уверен. Совершенно точно он останется до конца весны, сначала говорил он себе; в конце концов, что толку было в таком далеком путешествии, если он сразу бросится домой? Тем не менее, воспоминания о теплом доме далеко в Утехе — и о пенящейся кружке эля — часто всплывали в его мыслях. Эльфийский эль, вне всякого сомнения, был жалким подобием настоящего, насколько разбирался в этом гном, хотя он и пенился и ударял в голову, в отличие от эльфийского цветочного вина.
Он был настолько занят практически ежедневными встречами с Беседующим и количеством заказов на его работу большим, чем он мог справиться, что неудивительно, что последний день весны тихо и незаметно проскользнул мимо, и теплые золотые летние дни потянулись перед гномом.
Можно было часто видеть, как окно его мастерской поздно вечером светится красным светом, словно Лунитари, и нередко первый проснувшийся в Квалинести на следующее утро эльф делал это под звон молота по наковальне. Многие удивлялись усердию гнома, и еще большие надеялись, что Беседующий сделает их счастливыми обладателями подарков, изготовленных мастером Огненным Горном.
Этим полднем он вернулся к жару горна, поднял железный молоток и вновь использовал яркое пламя и удары своего молотка, чтобы превратить безжизненную массу металла в прекрасную вещь. Он провел несколько часов, потеряв чувство времени, поглощенный работой.
Наконец Флинт вздохнул, отер носовым платком сажу со лба и рук и зачерпнул воды из деревянной бочки, что стояла у двери мастерской. Когда он вышел наружу под послеобеденное солнце, улыбка коснулась его лица, разгладив морщины, перечеркивавшие его лоб. Ведшая к его двери тропинка проходила через группу осин. Их бледные стройные стволы мягко качались от легкого ветерка, будто слабо кланяясь гному, и их листья шелестели, мерцая зеленью, серебром и снова зеленью. Его рука медленно поднялась к груди, будто это могло унять сердечную боль от окружающей красоты. И часть его все еще страдала от печали Беседующего.
Но затем Флинт заметил несколько золотых отпечатков высоко в деревьях, и почувствовал глубоко внутри то же беспокойство, что мучило его всю жизнь. По утрам уже было прохладно, отчетливее, чем мягкая прохлада летних ночей, и вечернее солнце все больше становилось золотым. А теперь и деревья.
Все это говорило об осени и унесло его мысли к Утехе и домам, спрятанным высоко среди валлинов. На рифленых краях листьев гигантских деревьев как раз должны были показаться первые мазки разных цветов, подумал он и снова вздохнул. Осень была временем путешествий. Ему пора было возвращаться в родной дом.
Флинт задумался, действительно ли Утеха была его родным домом? Он поселился там многие годы назад больше устав скитаться, чем по какой-либо другой причине, после того как покинул свою обедневшую деревню в поисках счастья. А разве жизнь среди эльфов имеет разницу для простого гнома с Дома в Холме, по сравнению с жизнью среди людей? В любом случае, он был чужаком; он не видел большой разницы. Кроме того, подумал он, глубоко вдохнув прохладный воздух, здесь было ощущение мира, которое он никогда и нигде больше не чувствовал.
Флинт пожал плечами и вернулся в мастерскую, и вскоре в воздухе снова послышался звон его молотка.
* * * * *
Флинт несколько часов спустя оторвался от работы, поднял взгляд и увидел, что часы — сделанные им из дуба с противовесами из двух кусков гранита — показывают время близящегося ужина. Однако его мысли были не о еде и не о серебряной розе, которую он ковал по просьбе леди Селены, члена компании Портиоса, которая поборола свою неприязнь к гномам вскоре после того, как обнаружила, что «украшения от Флинта» стали среди придворных новой модой.