Опаленные страстью

— Никакая это не проверка, Рори, — осторожно сказала Флоренс. — Просто я хотела помочь тебе вернуть память.

Холод и недоверие в его глазах стали постепенно таять, как свеча от пламени. Он расслабил плечи, опустил руки, напряжение спало.

— Я л, я сожалею, я просто не… не могу…

— Сядь и поешь, — сказала Флоренс, перебив его. — Когда в желудке пусто, голова плохо работает. Поешь, и потом поговорим, попробуем как-нибудь выбраться из этого лабиринта.

Он развел руками.

— Наверное, у меня скверный характер.

— Ты просто не любишь дураков и дурацких поступков, — заметила Флоренс. — Можно сказать, с самого детства. Ну а теперь поешь.

Бабушка дважды стукнула тростью об пол. В комнате было всего два стула. Эмори пододвинул их Аннели и Флоренс, а сам сел на подоконник, рядом с которым стоял стол. Сел спиной к солнцу, и волосы его теперь блестели как вороново крыло, а сквозь рубашку просвечивал мощный торс.

Аннели не знала, как избавиться от этого наваждения. Она сидела напротив Эмори, скромно сложив руки на коленях, не поднимая глаз, чтобы не видеть его широкой груди, видневшейся из-под расстегнутой рубашки. В то же время она не могла не заметить, что он то и дело останавливал на ней взгляд. Лицо у нее горело, во рту пересохло, и она нервно облизывала губы. То в одной, то в другой части тела у нее возникали какие-то странные ощущения. Соски затвердели, внизу живота заныло. Аннели даже боялась дышать.

Флоренс постучала тростью по ножке стола.

— Что будем пить, чай или сидр? Лучше сидр, я думаю. Он бодрят, согласны?

Аннели, по-прежнему не поднимая глаз, почти на ощупь взяла кувшин и наполнила три стакана сладким яблочным сидром, которым славился Уиддиком-Хаус. Флоренс тем временем уговаривала Олторпа отведать холодных закусок: тонко нарезанной ветчины, баранины и сыра. Сначала он отказывался, поскольку на столе стоял только один прибор, но после того, как отведал нежной розовой ветчины, буквально набросился на еду и съел все до последней крошки.

Пока он ел, Флоренс рассказывала ему о членах его семьи, о поместье в Уинзи, о годах, которые он провел в Торбее. Аннели тоже внимательно слушала, стараясь не смотреть на Эмори. При каждом движении его волосы перевивались, озаренные солнечным светом, и Аннели не могла не залюбоваться его сильной шеей и благородным профилем. Глядя на его руки с длинными сильными пальцами, Аннели вспомнила, какими они были теплыми, когда, она поила его водой, и по телу побежали мурашки.

В этот момент на нее упал солнечный луч, она невольно подняла голову, и сердце ее взволнованно забилось. Флоренс что-то ему сказала, он рассмеялся, и Аннели уже не могла оторвать глаз от его губ, вызвавших у нее грешные мысли. Она заметила, что опускает глаза все реже и реже и подолгу задерживает на нем взгляд. В конце концов Аннели до того осмелела, что даже улыбнулась Эмори в ответ на его улыбку.

В то же время Аннели не могла не думать о том, что над ее головой сгущаются тучи.

— Священник, — говорила Флоренс, — очень хочет поговорить с тобой.

— Так хочет, — сказал Олторп, — что оставил меня здесь, на вашем попечении, вместо того чтобы забрать домой?

— Когда мы нашли тебя на берегу, мы не знали, в каком ты состоянии, и решили, что не стоит перевозить тебя в другое место, что тебе лучше какое-то время спокойно полежать.

— И это единственная причина?

Лицо Флоренс оставалось невозмутимым.

— Что ты имеешь в виду?

Эмори выпил четвертый стакан сидра, отодвинул его и сказал:

— Память я потерял. Но я не потерял способности видеть и соображать. Вы и ваша внучка сидите как на иголках. Боитесь, как бы я не задал неудобный для вас вопрос или не заговорил на неудобную для вас тему. И потом — эта комната. Она ведь в пристройке, не так ли? Неужели у вас не нашлось в доме другой? Ведь вы говорите, что я — друг семьи. К тому же возле моей двери постоянно дежурит охранник, — Брум? Нет, Брума нельзя…

— Полагаю, его приставили ко мне либо для того, чтобы я не мог выйти, либо чтобы сюда никто не вошел. Скорее всего первое. Поскольку парень он крепкий и носит за поясом пистолет.

— Ты не прав, Эмори. Никто тебя здесь не держит. Можешь выходить, когда пожелаешь.

Он пристально смотрел на Флоренс, желая понять, правду ли она говорит, затем перевел взгляд на Аннели. Она не умела уклоняться от прямых ответов, как это делала бабушка, не умела лавировать и, не успев отвести глаза, почувствовала, что краснеет. Аннели попала в умело расставленную им ловушку и уже ничего не могла сделать. Он словно прочел ее мысли и снова повернулся к Флоренс.

— Поскольку я волен уходить, когда пожелаю, то первым дело, что мне хотелось бы отправиться в Уинзи — разумеется, если вы дадите мне лошадь. Может быть, дом, в котором я когда-то жил, вызовет у меня хоть какие-нибудь воспоминания. Поездка в Бриксгем, Пейнтон или Торки тоже пошли бы мне на пользу. Если, как вы говорите, я проводил много времени на причале и в гавани, там наверняка кто-нибудь знает, что со мной случилось три дня па-зад. Я мог бы заплатить за полученные сведения.

Флоренс скривила губы и вскинула бровь.

— Ты все продумал, — выдохнула она, — однако мудрым твое решение не назовешь. Не думаю, что ты можешь заплатить за нужные тебе сведения больше, чем королевские судьи за сведения о твоем местонахождении.

Он смотрел на нее несколько долгих минут, потом медленно скрестил руки на груди и прислонился к окну.

— Я совершил преступление?

— Не знаю, но именно в этом тебя обвиняют, — сказала Флоренс. — Правда, доказательств пока нет никаких, а без доказательств я не поверю ни одному обвинению, выдвинутому против тебя.

— Ни одному? — тихо спросил он. — Вы хотите сказать, что их много?

Флоренс раздраженно махнула рукой, и с одного пальца у нее свалилось кольцо.

— Эти обвинения, как выяснил твой брат, не имеют под собой никакой почвы. Все они построены, можно сказать, на песке. Тебя обвиняют в заговоре с врагом, в измене родине, даже в том, что ты помог Наполеону бежать с острова Эльба.

Эмори наклонился, чтобы поднять кольцо, но При упоминании имени Бонапарта замер, обхватив голову руками. Какие-то неясные картины поплыли перед глазами.

Вот он подносит к пушке запал, раздается выстрел. Пушка откатывается назад, и в воздух поднимается густое облако белого едкого дыма. Он затыкает уши, как и все остальные. Земля содрогается под ногами, и после дюжины выстрелов он чувствует сильное головокружение. Мужчины закатывают пушку обратно на борт. Он дает команду, и опять все начинается сначала: один чистит дуло, другой загружает порох в холщовых мешках, третий забивает заряд, в то время как четвертый закатывает в жерло ядро весом в тридцать два фунта. И так не меньше сотни раз: надо научиться выпускать два смертоносных шара за минуту.

— В чем дело, Эмори? — прорвался сквозь дым и туман взволнованный голос Флоренс. — Что случилось?

Эмори открыл глаза. Он обнаружил, что стоит на коленях, а Аннели держит его за плечи, чтобы он не упал на пол. Ее лицо было так близко! Он взял его в ладони, не в силах оторвать взгляд от ее синих глаз, от нежных, чувственных губ.

— Эмори? — снова прозвучал голос Флоренс. Но Эмори продолжал смотреть на своего темноволосого ангела. Аннели была единственной ниточкой, связывавшей его с реальностью.

— Оружие, — прохрипел он. — Я видел пушки на борту корабля. Мы стреляли из них. У меня были обнажены руки, ладони в мозолях. Вокруг было много мужчин, они кричали, лиц я не мог разглядеть из-за дыма. Я видел пламя. Нам нанесли ответный удар, ядро попало в порох, и раздался взрыв.

Он осекся, не в силах рассказать о том, как рядом с ним замертво упал человек. Моряк из команды на его корабле. И он занял его место у пушки. Моряка звали Шеймас.

— Шеймас?

Озадаченный, Эмори посмотрел в ясные синие глаза Аннели.

— Что вы сказали?

— Вы произнесли имя… Шеймас.

Запах пороха уже не бил в нос, улетучился, и крики стихли. Он повернул голову, пытаясь удержать образ, прежде чем тот растворится, но не успел. Все исчезло. Яркая вспышка света смешалась с мраком. Кто-то невидимый снова стучал молотом у него в голове.