Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 15 из 122



Глава шестая

В СРЕДНЕЙ АЗИИ

Выполненные маслом эскизы к картине «Бурлаки» знаменовали поворот Верещагина к живописи. Однако краски на его полотнах пока были тусклы, невыразительны. Он и сам считал, что самое удачное из сделанного до сих пор — некоторые рисунки, выполненные на Кавказе: портрет молоканского пресвитера П. А. Семенова, «Духоборы на молитве», «Религиозная процессия мусульман в Шуше». И потому, вернувшись весной из Парижа в Петербург, он, чтобы напомнить о себе и показать, что поездка на Кавказ была не напрасной, представил два последних рисунка на академическую выставку, где обычно экспонировали свои работы молодые художники, питомцы академии.

Встретившись с Александром Егоровичем Бейдеманом, Василий услышал от бывшего наставника, что генерал Константин Петрович Кауфман, только что назначенный командующим войсками Туркестанского военного округа и генерал-губернатором Туркестана, подыскивает художника, который смог бы отправиться вместе с ним в Среднюю Азию. Воодушевленный перспективой увидеть новый, загадочный край, Верещагин через петербургских друзей добился встречи с Кауфманом и показал ему свои рисунки. Энергичный молодой художник произвел на Кауфмана благоприятное впечатление. 22 августа 1867 года состоялось официальное назначение прапорщика Верещагина на службу при генерал-губернаторе Туркестана. Вспоминая то время, художник писал, что Кауфман обещал ему частые поездки по краю. С целью сохранить относительно независимое положение Василий выговорил у генерал-губернатора разрешение не носить форму и добился от него обещания не давать ему очередные чины. Фактически он отправлялся в путь на правах прикомандированного к высокому начальству вольного художника, призванного запечатлеть пейзажи, постройки, одежду и, самое главное, людей, населявших присоединяемые к России территории. Подобным же образом мореплаватели прежних времен, отправляясь открывать новые земли и знакомиться с проживавшими на них племенами, брали на свои корабли живописцев, чтобы по окончании путешествий предоставить наглядный отчет обо всем, что было ими увидено и открыто в дальних странствиях. Но у Верещагина помимо интереса к изображению мирной жизни «туземцев» был иной мощный стимул для поездки в Азию. «…Хотел узнать, — писал он, — что такое истинная война, о которой много читал и слышал и близ которой был на Кавказе»[56].

Завершив длительную Кавказскую войну, Россия получила возможность резко усилить свою активность на другом направлении, которое считала чрезвычайно важным, — в Средней Азии. Крестьянская реформа дала толчок развитию промышленности и торговли. Империя нуждалась и в новых рынках сбыта, и в источниках сырья, и в людских ресурсах для освоения присоединяемых территорий. Обширные среднеазиатские регионы могли дать и то, и другое, и третье — если, конечно, поторопиться, не позволив чересчур активной в этом регионе Англии опередить себя. А англичанам мало было Индии. Они ведут войны уже и в Иране, и в Афганистане. Если промедлить, британские подданные вскоре окажутся у российских границ. Русское правительство медлить не стало, и в июле 1865 года войска генерала Н. Г. Черняева вошли в Ташкент. Год спустя этот город стал центром Туркестанской области в составе Оренбургского генерал-губернаторства. А в июле 1867 года было принято решение образовать новое генерал-губернаторство — Туркестанское — с двумя областями: Сырдарьинской и Семиреченской. Генерал-адъютант Кауфман был назначен руководителем нового территориального образования России лично Александром II. При этом учитывался его достойный послужной список: более чем десятилетнее участие в Кавказской войне (где он проявил и способности военачальника, и личную храбрость) и его административный дар (Кауфман послужил виленским, ковенским, гродненским генерал-губернатором). Сочетание административных талантов с качествами опытного военачальника в данном случае было как нельзя кстати, тем более что на новом посту К. П. Кауфман получил полномочия для расширения и укрепления новых границ Российской империи.

«От Оренбурга до Ташкента» — так озаглавил Верещагин свои путевые очерки, которые он опубликовал сначала в ряде петербургских газет, а затем, в полном виде и со своими рисунками, — в журнале «Всемирный путешественник». Выехав из Петербурга в конце августа 1867 года, он на шестой день, в сентябре, прибыл в Оренбург. Художник прожил там несколько дней и, двинувшись далее, на юго-восток, 19 ноября достиг Ташкента — столицы нового генерал-губернаторства.

Занимаясь по пути привычным для себя делом и одновременно выполняя поручение Кауфмана, он заполнял альбомы многочисленными рисунками. Подписи под ними указывают или национальность человека, или географию места. Так появились рисунки «Голова казаха в войлочной шляпе», «Узбек в чалме», «Богатый казах в тюбетейке», «Старая крепость по дороге из Чимкента в Ташкент», «Постоялый двор близ Ташкента», «Мечеть в городе Туркестане», «Казахские кибитки»…

Как отмечал в своих заметках Верещагин, более или менее цивилизованное путешествие заканчивалось в Самаре. А далее, вплоть до Оренбурга, лежали разбитые дороги, беспокоили вечные проблемы добывания продовольствия, поражало жалкое состояние местных станций — кишащих насекомыми мазанок. И вот, в преддверии Азии, Оренбург с его мечетями и минаретами, придающими ему, как считал художник, сходство с Казанью. Несколько дней, проведенных в этом городе, Верещагин не потратил даром. Он посетил местную тюрьму, где был принят за официальное лицо; воодушевленные появлением «начальника», арестанты засыпали его жалобами и просьбами. По выражению Верещагина, он «обогатил» свой альбом портретами нескольких преступников. Следующая экскурсия — на меновой двор, представлявший собой скопище торговцев из разных земель, приезжавших на лошадях, верблюдах, ослах и предлагавших всё, что было нужно для жизни кочевому человеку: животных, платье, домашнюю утварь, ткани и украшения для «дочерей Евы».

Верещагину довелось познакомиться в городе с бухарским послом, прибывшим со свитой для переговоров с русскими чиновниками. Но пославший их с высокой миссией эмир был так скуп, что, по словам Верещагина, вся делегация во главе с послом умерла бы от голода из-за недостатка средств, если бы русское правительство из сострадания не взяло «дипломатов» на свой кошт, выплачивая послу по восемь рублей в день.

В отчете о путешествии, опубликованном в «Санкт-Петербургских ведомостях», Верещагин писал о явном нерасположении некоторых чиновников этого края к путникам, направлявшимся в Ташкент: им под разными предлогами отказывались давать лошадей на почтовых станциях. «Источник этой неприязни, — пояснял он, — неудовольствие на отделение области от общего управления Оренбургским краем и на учреждение совершенно независимого от нее управления»[57]. Возникали проблемы и с получением места в почтовом экипаже. И потому перед выездом из Оренбурга Верещагин приобрел собственное транспортное средство — легкий тарантас, какие использовали местные жители для поездок по городу и его окрестностям. «Вероятно, я первый, — предположил художник, — дерзнул отправиться в этом легком экипаже за две тысячи верст»[58].



Экипаж — хотя и малогабаритный, куда много вещей не уложишь, — у него был; получать же лошадей на станциях теперь помогал приобретенный по совету опытных людей небольшой револьвер. В случае отказа художник с многозначительным видом опускал руку в карман, где лежало оружие, и лошади как по волшебству сразу находились. Однако иногда возникали проблемы иного рода: после недавнего образования нового генерал-губернаторства в Ташкент по делам службы стремились поскорее попасть назначенные туда военные и чиновники. На одной из станций, по словам Верещагина, из-за скопления путешественников и недостатка лошадей ему грозила перспектива просидеть в ожидании своей очереди 20, а то и 30 часов. И тогда, признаётся он, пришлось подкупить «честных киргизских ямщиков, предложив им значительную награду; это убедило их отправить меня раньше очереди». Для бегства со станции был избран такой момент, когда трудно было ему помешать. «Этот предательский замысел, — повествовал Верещагин в опубликованном три года спустя в журнале „Всемирный путешественник“ большом очерке о том, как он добирался до Ташкента, — был приведен в исполнение с первыми лучами солнца. Я уехал в тарантасе прежде, нежели мои сотоварищи по несчастью успели воспротивиться этому незаконному поступку. Совесть моя молчала… Да, наконец, — рассуждал я, — путешественники, оставшиеся на станции, все люди солидные, у них нет ни желания, ни храбрости пуститься вперед с лихорадочной торопливостью и безумной неосмотрительностью артистов, которые способны отыскивать типы, краски и световые эффекты даже в степях и оазисах центральной Азии»[59]. Одним словом, автор был уверен, что «артисты» — люди особенные, отличавшиеся от обычных смертных, — имеют право и на свой кодекс поведения.

56

Цит. по: Лебедев А. К. Василий Васильевич Верещагин. М., 1972. С. 54.

57

Санкт-Петербургские ведомости. 1868. № 16. 17 января.

58

Верещагин В. От Оренбурга до Ташкента // Гостиный двор: Альманах. 1995. № 2. С. 177.

59

Там же. С. 179–180.