Страница 62 из 165
— Извини, пожалуйста, Павел Петрович, мне некогда, меня ждут люди. А что касается твоих взглядов, то ты не прав. Придет время, нас с тобой рассудит будущее. Я уверен в этом и действовать буду так, как велит моя совесть…
Несколько дней Журавлев работал без отдыха. Он поочередно слушал Бармина и Селищева, успел получить из Кочетовской не только протоколы допросов станичников, которые хорошо знали семью Селищевых, но среди опрашиваемых нашлись двое рядовых казаков, служивших с Селищевым в Гундоровском полку. Они были вместе с ним в Болгарии, откуда вернулись в 1924 году, и оба заявили, что хорунжий их полка Максим Мартынович Селищев ни в каких карательных командах не участвовал, в Турцию из Крыма был увезен раненым, а в болгарском городе Тырново был действительно приговорен белогвардейским полевым судом к расстрелу «за большевистские настроения» и смерти избежал только после вмешательства местных коммунистов.
Из архива Наркомата иностранных дел Журавлев получил заверенную копию дневниковой записи секретаря советского посольства в Польше. В лаконичных строках дневника стояла дата: «3 июня 1927 года» — и было написано: «Сегодня приходил эмигрант казак М. М. Селищев с просьбой разрешить ему возвращение на Родину. Я разъяснил ему порядок возвращения».
Анатолий Журавлев по своему возрасту — ему недавно исполнилось двадцать шесть лет — знал гражданскую войну только по книгам да по рассказам отца, рабочего-металлиста, которому довелось вышибать юнкеров из Московского Кремля, сражаться под Царицыном. Еще будучи мальчишкой, Журавлев любил слушать воспоминания старых красногвардейцев, много читал и потому пытливо изучал невеселую повесть о жизни и мытарствах Максима Селищева и Петра Бармина. Живого князя он видел впервые и присматривался к Бармину с особым интересом. Конечно, возраст Бармина начисто исключал возможность его службы в белой армии — князь, может, на год или на два был старше самого Журавлева, тут любые обвинения отпадали. Но он не давал воли своим чувствам. Следователь Журавлев поставил перед собой одну цель: найти истину, неопровержимыми фактами доказать виновность или невиновность обоих арестованных. В том, что они были взаимно связаны, он не сомневался.
Журавлеву нравился напряженный, трудный процесс установления истины не только потому, что это требовало гибкости ума, тонкого умения анализировать и сопоставлять различные, на первый взгляд кажущиеся мелкими, факты и надо было мягко, ненавязчиво, может быть, незаметно проникнуть в самые глубины психологии обвиняемого, но и потому, что от него, настойчиво ищущего истину следователя, зависела судьба арестованного, живого человека со всеми свойственными только ему страстями, ошибками, взлетами и падениями.
На запрос Журавлева, отправленный в Москву, кто из советских добровольцев, воевавших в Испании, находился вместе с убитым в Мадриде полковником Яковом Ермаковым, он получил ответ, который удивил и обрадовал его: оказывается, одним из помощников покойного Ермакова был ныне капитан Роман Дмитриевич Ставров. Из ночных рассказов Максима следователь Журавлев уже знал, что Ставровы — его родственники. В своих показаниях Максим среди других имен упоминал и имена своих племянников Андрея и Романа, но сказал при этом, что молодых Ставровых он видел, когда они были совсем малыми детьми, и что его, Максима Селищева, они, конечно, знают только со слов родителей.
Да, ответ из Москвы обрадовал Журавлева. Капитан Ставров, не зная своего дяди, возможно, видел его у Ермакова, а для следствия это было очень важно, так как подтверждало связь Бармина и Селищева с Ермаковым. Продумав формы дальнейшего следствия, Журавлев решил, что он обязательно должен увидеть Романа Ставрова и поговорить с ним. Это оказалось возможным. В ответ на письмо Роман сообщил, что он в ближайшие дни будет в городе и постарается зайти в НКВД.
— Я почти убежден, что вы интересуетесь мною в связи с делом моего дяди Максима Мартыновича Селищева. Не так ли? — сказал Роман, сидя в кабинете Журавлева. — Мне стало известно, что он арестован.
— Вы угадали, товарищ капитан, — сказал Журавлев.
Роман пожал плечами.
— Вряд ли я смогу помочь вам, — сказал он. — Дядя Максим приезжал к нам всего один раз, когда мне было четыре или пять лет. Больше я его не видел.
— А вы узнали бы его сейчас? — спросил Журавлев.
— Нет, не узнал бы, — сказал Роман. — У нас в семье нет его фотографий последних лет.
Журавлев позвонил вниз и попросил, чтобы привели арестованного из тринадцатой камеры. Через несколько минут в кабинет вошел сопровождаемый конвоиром Петр Бармин. Он поздоровался и спокойно сел на предложенный стул.
— Товарищ капитан, посмотрите, пожалуйста, повнимательнее на сидящего перед вами арестованного и постарайтесь припомнить, не видели ли вы его где-нибудь.
Роман всмотрелся в бледное лицо Бармина. Ему показалось, что он действительно где-то видел это слегка удлиненное лицо с печальными серыми глазами. Но где? Когда? Кажется, это было в Мадриде, в комнате Якова Степановича Ермакова. Но борода, длинные волосы…
— Мне кажется, я видел капитана, — сказал Бармин.
Как только он заговорил, Роман сразу заметил у него во рту две золотые коронки и уверенно сказал:
— Я не знаю, кто этот человек, но я встречал его в Испании.
— Где именно? — спросил Журавлев. — Попрошу, товарищ капитан, вспомнить точно, от этого зависит многое.
— Я видел сидящего передо мной гражданина в тысяча девятьсот тридцать седьмом году в Мадриде, на улице Алькала, в квартире, которую занимал мой начальник полковник Ермаков, — твердо сказал Роман. — Я зашел к полковнику, а этот человек и еще другой, с темными усами, сидели у Ермакова.
— Я тоже вспомнил капитана, — сказал Бармин. — Мы однажды случайно встретились в Мадриде, но знакомы не были и ни о чем не говорили.
Когда Бармина увели, лейтенант Журавлев сказал:
— Сейчас, товарищ капитан, приведут вашего дядю. Вы, конечно, и без моего предупреждения догадаетесь, что в кабинет войдет именно он, Максим Мартынович Селищев, но я попрошу не подавать виду, что вам известно, кто он, и ни о чем с ним не говорить, а только отвечать на мои вопросы. Это крайне важно для следствия.
Сердце Романа сжалось, дрогнуло от жалости, когда он увидел худого бородатого человека, медленно открывшего дверь в кабинет. Только одно мгновение задержался он у порога, но Роман успел рассмотреть густую седину в его волосах, нездоровый румянец, вид обреченности и покорности в согбенной фигуре. Так вот он какой, дядя Максим, георгиевский кавалер, давно пропавший Тайкин отец, о котором когда-то часто говорили в семье Ставровых, а потом, с годами, и говорить перестали… Здорово же его истрепала жизнь.
Максим скользнул равнодушным взглядом по лицу Романа, посмотрел на Журавлева и, повинуясь его жесту, сел на стул.
— Вы знаете сидящего рядом с вами человека? — спросил Журавлев.
Еще раз взглянув на Романа, Максим сказал:
— Нет, гражданин следователь, не знаю.
— А вы, товарищ капитан, что скажете?
— Да, это тот самый человек, которого я видел в Мадриде, — волнуясь, сказал Роман, — только у него тогда не было бороды, но усы были.
Не понимая, что происходит, Максим удивленно посмотрел на Романа, сказал тихо:
— В Мадриде я действительно был несколько раз вместе с Петром Барминым. Нам было приказано перейти линию фронта и передать полковнику Ермакову сведения, которые были нужны республиканцам.
— Я подтверждаю, что видел его вместе с Ермаковым, — твердо сказал Роман.
Ему хотелось вскочить со стула, кинуться к изможденному, растерянному человеку, обнять его, утешить, сказать, что он, Роман Ставров, с детства, по рассказам матери, любил своего дядю…
Когда Максима увели, Журавлев долго молчал, потом подвинул к Роману чистый лист бумаги, чернильницу и сказал:
— Теперь, товарищ капитан, хотя бы коротко напишите о том, что вы видели Бармина и Селищева вместе с Ермаковым.
После того как требуемое следователем показание было написано, Роман поднялся и спросил: