Страница 102 из 165
— Что в городе, отец? Почему все уходят?
Старик измерил его недобрым взглядом:
— Об этом, молодой человек, я должен спросить вас. Вы одеты в военную форму, солдатским ремнем подпоясаны, и на шапке вашей красная звезда. Вот и разъясните, пожалуйста, старому учителю, который почти полвека обучал таких; как вы: почему в городе горят школы, библиотеки, жилые дома? Почему у этой девушки, моей ученицы, вчера осколком бомбы убита мать? Почему, наконец, мы должны уходить неизвестно куда из родного города, кстати сказать, очень далекого от Германии? Почему вы, военные люди, допустили такое? — Кряхтя, старик поднял с земли измятый, по-видимому при падении тачки, перепачканный дорожной пылью школьный глобус. — Мне вот эта вещица представляется символом, — с укоризной проговорил он. — Вы знаете, что такое символ? Разве не так сейчас мнут и топчут в грязь бедную нашу землю фашисты? А вы, именующие себя защитциками справедливости на земле, бежите от них без оглядки. — И вдруг сорвался на крик: — Убирайтесь отсюда, жалкий трус! Ступайте туда, где обязаны быть сейчас!
— Успокойтесь, прошу вас, — негромко сказал Андрей. — Я иду как раз туда, где обязан быть. И ваше горе и обиду вашу я разделяю. И что такое символ, понимаю…
Он помог поставить на колеса опрокинутую тачку, собрать разбросанные по дороге книги, осторожно взял из рук старика покореженный глобус, вытер его полой полушубка, пристроил понадежнее между связками книг и, не слушая последовавших затем извинений, не оглядываясь, зашагал по дамбе к повитому дымом Ростову…
На ростовских улицах царила суета. Из подъездов домов, из калиток то и дело выбегали молчаливые люди с чемоданами, узлами, свертками и устремлялись к вокзалу. В воздухе вместе со снегом мельтешили черные хлопья сажи: какие-то бумаги в пачках и просто охапками сжигались прямо на тротуарах.
В одном из переулков Андрею преградил дорогу багровый поток. Темная жидкость, пузырясь и пенясь, стекала в разверстый канализационный люк. Две женщины в рези новых сапогах и таких же фартуках тащили поближе к люку толстый шланг, из которого хлестала тугая красная струя. По всему переулку распространился одуряющий запах вина.
Непривычно выглядела и военная комендатура. Здесь не только все комнаты и коридоры, но даже и двор и примыкавшйе к комендатуре уличные тротуары были заполнены людьми в шинелях и военных стеганках. Тут столпились отставшие от своих частей рядовые бойцы и командиры, выписанные из госпиталей фронтовики, кто-то требовал продаттестат, кому-то нужны были проездные документы.
Наконец дошла очередь и до Андрея. Дежурный помощник коменданта взглянул на его направление, порылся в груде бумаг на столе и сказал устало:
— Тридцатой дивизии здесь нет.
— Но, товарищ майор… — начал было Андрей и не успел досказать, чего он хочет.
Майор поднял на него покрасневшие от густого табачного дыма глаза, одернул сердито:
— Д вам русским языком объясняю, что «тридцатка» не входит в состав пятьдесят шестой армии.
А за спиной Андрея кто-то сказал:
— Слышь, старший сержант, твоя тридцатая в девятой армии, где-то между Павловкой и Новошахтинском.
Андрей повернулся и увидел перед собой пожилого старшину с забинтованным горлом. Обратился к нему:
— Как же мне туда попасть?
— Никак не попадешь, — спокойно ответил старшина. — Нынче туда из Ростова немец не пустит.
— Не задерживайте, товарищи! — закричали в очереди. — Хватит вам переливать из пустого в порожнее.
Старшина с забинтованным горлом хлопнул Андрея по плечу:
— Ты вот что, друг, подожди-ка меня на улице. Я тут одну бумажку сдам и выйду к тебе…
Минут через десять, уже у подъезда комендатуры, тот же старшина предложил Андрею:
— Давай-ка, браток, командируйся со мной в наш полк. Мы тут в Ростове стоим уже сколько годов. Командир полка — мужик что надо. Враз пристроит.
Ничего другого Андрею не оставалось. Он послушно зашагал за старшиной.
По ночным улицам Ростова непрерывным потоком двигались обозы. Не слышно было человеческих голосов, только мелькали жаринки цигарок да фыркали наморенные кони. Все ближе ухали орудийные залпы, но обозы продолжали свое движение неторопливо, в строгом порядке. И это медлительное, тяжелое движение множества почти невидимых людей, лошадей и повозок щемило Андрею душу.
Командир полка, коренастый подполковник, внимательно выслушав его, проверил документы и сказал:
— Можете, товарищ Ставров, оставаться у нас. Люди нам нужны. Ступайте в первый батальон…
Едва добравшись до казармы, Андрей стащил с себя сапоги, не раздеваясь упал на нары и уснул мертвым сном. Утром его с трудом растолкал старшина Василий Васильевич Грачев, тот самый, который привел сюда.
— Пора, пора подниматься. Делов у нас нынче много, — хрипел он, поправляя на своем горле чуть сбившуюся за ночь повязку…
Весь день грузили на автомобили и повозки полковов имущество. Одна за другой роты уходили к Дону и там рассредоточивались возле пристанских складов, элеватора, каких-то сараев. Несколько раз на город налетали немецкие бомбардировщики, беспорядочно сбрасывали фугасные и зажигательные бомбы. На городских улицах то там, то тут непрерывно ухали разрывы вражеских снарядов.
В ночь на 21 ноября стрелковый полк, куда по воле случая попал Андрей Ставров, прикрываясь темнотой, начал отход на левый берег Дона. Шли по доскам, настеленным на некрепкий еще лед. Гуськом. По внезапно наступившей тишине нетрудно было понять, что в Ростов уже вступили немцы и с опаской — как бы не наткнуться на засаду или мины — растекаются по городским улицам.
Андрей шагал по скользким доскам следом за Грачевым. Слева кто-то вздохнул и пробасил вполголоса:
— Довоевались…
— Так, пожалуй, на наших спинах немец и до Кавказа доберется, — откликнулся ему молодой тенорок.
— Говорят, в Шахтах и в Каменске до черта наших осталось, — заметил третий.
— На машинах пишем: «Вперед на запад». Лучше уж писали бы: «Вперед-назад», — съязвил все тот же тенорок.
Василий Васильевич Грачев прохрипел раздраженно:
— Кончай треп!
В кромешной тьме втянулись в какую-то рощу. Здесь приказано было остановиться, до рассвета отрыть окопы и занять оборону. На песчаной, слегка присыпанной снежком береговой кромке подполковник расположил пулеметчиков. В глубине рощи заняли позиции минометные расчеты. Остальные, не разгибая спин, рыли окопы весь остаток ночи валили деревья для постройки блиндажей.
Утро выдалось морозное, но хмурое. Андрей присел на пенек, закурил. К нему, шаркая валенками по ломкой, покрытой инеем траве, подошел Грачев. Сел на другой такой же пенек. Опустив голову, зажав между коленями жилистые руки, заговорил с грустной усмешкой:
— Вот оно какое дело получается, товарищ Ставров. Прямо скажем, обидное дело. Я ж коренной ростовчанин. И дед мой ростовчанин, и отец покойный. На чугунолитейном заводе оба трудились, а меня с пятнадцати лет на гвоздильный определили. В Ростове вся моя жизнь шла, сперва возле станка, потом в казарме. И из года в год и сам я, и отец мой, и дед, наверное, тоже приплывал сюда, на этот остров, на маевки. А теперь вот уродуем его.
— Ты о каком острове толкуешь? — спросил Андрей, не поняв Грачева.
— Да о том самом, на котором мы с тобой сидим, — уточнил Василий Васильевич. — Название у него — Зеленый. И правильное название! Приплывешь сюда весною — кругом зелено, деревья шумят, воздух чистый… А перед тобой, как на ладошке, город твой родной. Такой же красавец!
Вытянувшись вдоль высокого берега Дона, город действительно был совсем рядом. Отсюда, с острова, Андрей хорошо видел сбегающие к реке прямые улицы, ряды уронивших листву деревьев, одетую камнем набережную. Там и сям голубели газетные и табачные киоски, с которых неласковый ноябрьский ветер срывал остатки каких-то афиш. Больно было представить, что в этом огромном русском городе, за его домами, в его подвалах, затаилась готовая к новому прыжку чуждая, страшная сила. С минуты на минуту она может ринуться через реку, вдребезги разнести на этом острове только что отрытые окопы, недоделанные блиндажи, всесокрушающим валом выплеснуться на противоположный берег, в присыпанную первым снежком степь, и покатиться все дальше на юг…