Вашингтон

В конце месяца Вашингтон получил письмо от Гамильтона. Тот утверждал, что сторонники Джефферсона вместе с французами плетут заговор, чтобы отменить Конституцию и превратить Америку в «провинцию Франции». Суровая година, когда граждане вновь обратят свои взоры к Вашингтону, уже настает. Не мешало бы объехать южные штаты, якобы для поправки здоровья, а на самом деле выступить с речами, чтобы пресечь профранцузские настроения. Если же разрыв с Францией станет явным, глас народа вновь призовет генерала встать во главе армии.

Вашингтон ответил, что не может отправиться в оздоровительную поездку, потому что и так чувствует себя прекрасно. Угрозы французского десанта в США не существует. Если же война всё-таки начнется, он уверен, народ предпочтет, чтобы во главе армии стоял человек помоложе. И потом, для него важно, кто будет делить с ним ответственность. Готов ли сам Гамильтон принять командование?

Гамильтон был готов — он хотел для себя пост генерального инспектора, второго человека после главнокомандующего.

Тринадцатого июня Вашингтон сидел на веранде Маунт-Вернона вместе с польским политиком и писателем Юлианом Нимцевичем, приехавшим в Виргинию с рекомендательным письмом от Тадеуша Костюшко (во время Польского восстания 1794 года он был его адъютантом, а потом сидел вместе с ним в Петропавловской крепости). Борца за свободу удивило и возмутило, что в Америке по-прежнему существует рабство. Впрочем, в Маунт-Верноне с рабами поступали гораздо человечнее, чем в других поместьях, где они получали только «хлеб, воду и побои». Строительство новой столицы — Вашингтона — тоже велось силами рабов. Нимцевич сначала порадовался тому, что им платят по десять долларов в неделю, но потом выяснил, что эти деньги они должны отдавать своим хозяевам. С Потомака дул свежий ветерок, но он не мог остудить жар, с каким Вашингтон распекал французов. Где это видано — так обращаться с американскими эмиссарами, грабить американские корабли? Если свободу и независимость попирают ногами, он готов пролить свою кровь до последней капли, встав на их защиту. Адамс всё делает правильно.

Четыре дня спустя он написал Адамсу, с которым не поддерживал связи с тех самых пор, как ушел в отставку, и пригласил, если тот вздумает осмотреть летом новую столицу, погостить в Маунт-Верноне. Похвалив речи Адамса, он намекнул, что в случае нападения противника сам пошел бы служить, и посоветовал президенту назначить на командные посты бывалых офицеров, отличившихся в прошлую войну, невзирая на чины. Адамс вежливо ответил, что, поскольку сам он в военных делах смыслит мало, он позволит себе обращаться к Вашингтону за советом.

Восемнадцатого июня 1798 года Конгресс принял «закон о натурализации», по которому американское гражданство предоставлялось иностранцам, прожившим в США не менее четырнадцати лет вместо пяти, требовавшихся ранее. Через неделю последовал «закон о чужестранцах», дающий президенту право в мирное время депортировать иностранцев, «представляющих опасность для покоя и безопасности США». 6 июля был принят «закон о подданных враждебного государства», позволявший в военное время арестовывать, сажать в тюрьму и депортировать любых граждан вражеской державы, проживающих в США. Наконец, 14 июля Конгресс принял «закон о подстрекательстве», согласно которому публикация лживой, возмутительной и злонамеренной информации считалась преступлением и каралась штрафом и тюремным заключением. Начались аресты журналистов-республиканцев, закрывались газеты. В 1798–1799 годах законодательные собрания Кентукки и Виргинии приняли резолюции (их авторами были соответственно Томас Джефферсон и Джеймс Мэдисон), провозглашающие право штатов аннулировать «закон о чужестранцах» и «закон о подстрекательстве» как противоречащие Конституции.

Между тем президент Адамс официально назначил Вашингтона главнокомандующим новой армией в чине генерал-лейтенанта; сенат утвердил назначение единогласно. Сам он узнал эту новость из газет и чуть не лишился дара речи. 11 июля военный министр Джеймс Мак Генри привез в Маунт-Вернон патент главнокомандующего; они с Вашингтоном проговорили три дня, обсуждая тактику ближайших действий. Адамс на дух не переносил Гамильтона и вряд ли согласился бы, чтобы тот стал заместителем главнокомандующего. Но Вашингтон был непреклонен: генерал-майорами должны быть Гамильтон, Чарлз Котсуорт Пинкни и Генри Нокс, причем именно в таком порядке.

Адамс хотя и признавал себя невеждой в военных делах, тут же составил собственный список. Пикеринг вежливо, но твердо отвел все три названные им кандидатуры: Даниель Морган одной ногой в могиле, Горацио Гейтс — «старая баба», Бенджамин Линкольн «спит на ходу». Но о Гамильтоне президент и слышать не хотел: взялся неизвестно откуда, учился непонятно где, выбился из грязи в князи, а уж его моральный облик, доложу я вам… 18 июля он представил сенату список Вашингтона в надежде, что сенаторы изменят порядок старшинства.

Упреждая события, Вашингтон написал письмо Ноксу, объясняя, почему поставил полковника Гамильтона и бригадира Пинкни выше генерал-майора Нокса. Времена сейчас другие, воевать придется иначе, и он не может ставить дружеские связи выше соображений военного порядка. К тому же Гамильтону нужно кормить большую семью: шутка ли — шестеро детей…

Момент был выбран не самый удачный: когда Нокс получил это письмо, он переживал очередной финансовый кризис, к тому же недавно умер девятый из его двенадцати детей. Он вскрыл письмо, дрожа от нетерпения, — и был сражен его содержанием. Ему, отцу американской артиллерии, предпочли каких-то мальчишек! И кто! Человек, к которому он питал самые искренние дружеские чувства! К тому же его мнением никто не поинтересовался. Какое унижение!

В это время в Маунт-Верноне гостили Джон Маршалл и Бушрод Вашингтон. Хозяин всячески побуждал их баллотироваться в Конгресс от Виргинии: нужно потеснить республиканцев, а главное — не пустить их в новую армию, иначе они будут разлагать ее подрывными речами. Бушрод, бледный юноша с задумчивым взором, не мог противиться напору дяди и согласился выставить свою кандидатуру, Маршалл же наотрез отказался. Понимая, что Вашингтон от него не отстанет, он решил сбежать. Лишь забрезжил рассвет, он крадучись спустился по лестнице и через внутренний дворик направился к конюшне. Путь ему преградила высокая фигура хозяина: хитрость не удалась. Отчитывая Маршалла за нежелание пожертвовать своим покоем ради службы родине, Вашингтон привел в пример себя. Возразить на это было нечего, и Маршалл уступил.

А тут еще Вашик выкинул номер: окончательно забросив учебу (дед перевел его из Принстона в колледж Святого Джона в Аннаполисе, но вынужден был забрать и оттуда), он решил… жениться! Ну уж дудки! Вашингтон записал его в кавалерию: не хочет учиться — пусть послужит.

Посреди всех этих переживаний он снова заболел. 18 августа его начала бить лихорадка, бросало то в жар, то в пот. За несколько дней он похудел на 20 фунтов и так ослаб, что даже не мог держать в руке перо.

Тем временем Адамс назначил своего зятя, полковника Уильяма Смита, бригадным генералом. Вашингтона прорвало. «Насколько я знаю, он не прославился ничем, кроме избиения индейцев», — написал он Тимоти Пикерингу. Сенат согласился с Вашингтоном и отверг кандидатуру Смита, после чего отношения между бывшим и действующим президентами накалились до предела. Вашингтон послал Адамсу резкое письмо: его назначили главнокомандующим, не спросив его согласия, но он отказывается от этого поста, раз не может сам назначать высших офицеров. Да, Гамильтон честолюбив, зато он доводит до конца всё, за что ни возьмется. Он предприимчив, востер, умен, без него не обойтись. Что же касается Нокса, то «уважение, любовь и дружба не имеют для меня значения… когда всё поставлено на карту». 9 октября Адамс прислал примирительное письмо: назначать офицеров — право президента, но он не станет оспаривать мнения Вашингтона. Вот и славно. В ответном послании Вашингтон ни словом не упомянул о споре по поводу генерал-майоров и лишь осведомился о здоровье Абигейл.