Любимая

Любовь.

Он любит Энджелину.

Это было потрясающе просто и естественно как смена времен года. Величие и красота этого чувства потрясли Роуэна. Он был прав: хотя Кей нравилась ему, он не любил ее. Они не были созданы друг для друга. Кроме того, Роуэн окончательно осознал, что в любви важнее умение дарить, нежели брать, ибо лишь сердце любящего наполнено радостью до краев.

Роуэн прислушался к песне своего переполненного любовью сердца и к ритмичному перестуку капель теплого летнего дождя. И услышал тихие, надрывающие душу рыдания.

Рыдания?

Открыв глаза, Роуэн склонил голову набок. Может, он внушил себе, что слышит приглушенный плач? Нет! Вот он!

Роуэн с радостью понял, что снова перенесся в прошлое. Он услышал, как часы пробили одиннадцать ночи. И снова воцарилась тишина. Потом послышался плач, заглушенный раскатом грома. Роуэн торопливо направился наверх, в спальню Энджелины.

Дверь в ее комнату оказалась закрыта. Повернув ручку, Роуэн медленно, осторожно отпер дверь. В воздухе еще витал запах недавно горевшей свечи, но в комнате царил мрак. Когда сверкнула молния, Роуэн заметил лежащую на полу женщину, сжавшуюся в комок.

Энджелина!

Сердце Роуэна пронзила боль. Закрыв за собой дверь, он поспешил к этой женщине. Он опустился перед ней на колени и усилием воли заставил себя успокоиться, отнестись ко всему отстранение, как его учили в медицинской школе. Но, черт возьми, он никак не мог отстраниться! Телом и душой он принадлежал лежавшей у его ног женщине.

– Энджелина! – шепотом позвал Роуэн, нежно касаясь ее плеча.

Она отшатнулась, как испуганный зверек.

– Все в порядке, – ласково уговаривал Роуэн. – Это я.

Его голос проник сквозь окружавшую ее дымку боли и страха.

– Роуэн? – переспросила Энджелина. Она так охрипла, что говорила с трудом.

– Да.

Она схватила его за руку так сильно, что затруднился ток крови.

– Роуэн? – снова спросила она, не веря, что он рядом.

– Все в порядке, – заверил Роуэн. – Я здесь.

Он снова коснулся ее плеча. И снова Энджелина вздрогнула: на сей раз не от страха, а от боли. Насколько сильно она изранена? Роуэн снова заставил себя успокоиться. Он должен мыслить трезво, разумно. Сейчас ему нужен свет.

Когда Роуэн собрался отойти от Энджелины, она испугалась и в панике сжала его руку так, что ногти вонзились в кожу.

– Мне надо зажечь свечу, – пояснил Роуэн. – Сейчас вернусь.

Энджелина почувствовала, как его рука выскальзывает из ее пальцев, как он отдаляется от нее… Ее снова охватил страх. Ей хотелось крикнуть, попросить его, чтобы он не уходил, не оставлял ее на милость мужа-садиста, но это было бы чересчур больно. Когда кнут щелкал в тишине, рассекая ее плоть, она не плакала и не кричала, а теперь ее горло жгло как огнем.

Роуэн перебирал предметы на маленьком столике Энджелины. Церковная свеча перевернулась, молитвенник упал на пол. «Спички, – подумал Роуэн, шаря руками в темноте, – где-то здесь должны быть спички». Через несколько минут ему повезло: он нашел то, что искал. Чиркнув спичкой, Роуэн зажег ближайшую свечу. В золотистом свете он увидел яркие пятна крови на своих пальцах. Он – хирург, он видел литры крови, но, даже если слить всю виденную им кровь воедино, она не взволновала бы его так, как эти капли на кончиках его пальцев.

Энджелина жалобно, как-то нечеловечески застонала.

Роуэн взглянул на нее и увидел, что ее ночная рубашка разорвана в клочья, так, словно женщина побывала в когтях дикого зверя. Кружева были изодраны, изящная вышивка превратилась в путаницу ниток. Он подошел ближе и опустился на колени. В горле застыл комок. Словно зачарованный открывшимся перед ним ужасным зрелищем он потрогал рваный рукав рубашки.

Переворачиваясь с бока на живот, Энджелина снова застонала. Когда она оказалась на животе, взору Роуэна открылась ее спина. Он с ужасом уставился на рубцы, не веря, не желая верить своим глазам. «Нет, – подумал он. – Этого не может быть. Никто, даже такой безумец, как Гален Ламартин, не может быть таким жестоким». Но из открытых ран действительно сочилась кровь. Израненная женщина рыдала…

– Лежите спокойно, – прошептал Роуэн. Его сердце обливалось кровью. Он знал, что не может оставить Энджелину лежать на полу, но боялся причинить ей боль, пытаясь сдвинуть ее с места. Тем не менее, это было необходимо. Подхватив ее под шею и под колени, он передвинул женщину ближе к себе.

Она застонала.

– Знаю, – прошептал он, чувствуя ее боль, как свою собственную.

Несмотря на то, что Роуэн старался быть осторожным, он задел спину Энджелины, причинив ей адскую боль, от которой она вскрикнула. Рукав его рубашки немедленно вымок в крови.

– Извините, – он ласково положил ее на мягкую постель.

Энджелина хотела поблагодарить его, но с потрескавшихся губ не сорвалось ни звука.

– Тш-ш… Не двигайтесь.

Не двигайтесь. Эту просьбу было очень легко исполнить. Когда она пыталась пошевелиться, ныла каждая мышца в ее теле. Да, она не будет двигаться. Будет лежать очень тихо. Может, тогда огонь перестанет жечь ее спину. Когда рубашка начала соскальзывать с ее плеч, Энджелина с трудом приоткрыла глаза и попыталась придержать распахивающийся ворот.

– Это нужно снять, – пояснил Роуэн, расстегивая единственную уцелевшую после ярости Галена пуговицу. – Мне нужно посмотреть, насколько тяжело вы ранены.

Роуэн ждал разрешения. Когда глаза Энджелины вновь сомкнулись, а рука безвольно упала, он не понял, согласилась ли она принять его помощь или же просто опять соскользнула в свой мир, наполненный болью. Как бы то ни было, он опустил рубашку с ее плеч. Как врач, как мужчина, он видел достаточно обнаженных женских тел, но ни разу не видел такой безукоризненной фигуры. Идеально выточенные плечи, талия, которую он мог бы охватить ладонями, небольшая, но полная грудь, темно-шоколадные соски, контрастирующие с фарфорово-белой кожей. Как и раньше, Роуэна захватило чувство собственности. Это женщина принадлежала ему. Сейчас и навсегда.

Перевернув Энджелину набок, Роуэн снял рубашку с ее спины, оставив обрывки ткани висеть вокруг талии. Три воспаленные раны, нанесенные, как полагал Роуэн, ремнем или кнутом, пересекали ее нежную кожу, превращая спину женщины в подобие говяжьей отбивной. Кое-где кровь еще сочилась, хотя местами она уже запеклась красной кровавой коркой. Роуэн старался не думать о том, как были нанесены эти ужасные раны, а сосредоточиться на том, что необходимо сделать.

Лишь теперь он в полной мере осознал иронию происходящего. Его чемоданчик врача, полностью упакованный, остался за сто с лишним лет отсюда. Что он может сделать, чтобы помочь Энджелине? Вода. По крайней мере, У него есть вода. Он может промыть раны и приложить к ним холодный компресс.

Тут Роуэн увидел стоящий возле умывального тазика кувшин и про себя взмолился, чтобы там была вода. К счастью, она там оказалась. Налив немного воды в миску, Роуэн огляделся по сторонам в поисках чистого кусочка ткани. Не найдя ничего лучшего, он оторвал рукав от ночной рубашки Энджелины.

Почувствовав это, Энджелина зашевелилась.

– Извините, – прошептал Роуэн и, смачивая ткань водой, добавил: – это не будет жечь. Это просто вода. Но вам станет лучше, порезы будут меньше болеть.

– Порезы, – повторила Энджелина, пытаясь вдуматься в его слова. Но тут приятная прохлада уменьшила жгучую боль. Женщина застонала, на этот раз от облегчения. И тут, словно холодная вода оживила ее, она снова вцепилась в руку Роуэна. Обезумев от отчаяния, Энджелина произнесла: – Не позволяйте ему снова избивать меня!

– Не позволю.

Затем, позабыв о себе, она взмолилась:

– Уходите! Иначе он убьет вас, – но при этом, умоляя Роуэна уйти, она вцепилась в него так, словно от этого зависела ее жизнь.

– Никуда я не уйду.

Роуэн промыл раны так хорошо, как только мог. Во время этой процедуры Энджелина слегка постанывала, тихо вскрикивая, когда боль становилась невыносимой. Она с удивлением осознала, что временами стонет не от боли, а оттого, что Роуэн очень нежно прикасается к ней. После той жестокости, жертвой которой она только что стала, после варварских прикосновений мужа это казалось необычным. Энджелине хотелось, чтобы эта нежность продолжалась вечно. Она догадывалась, что со временем ей удалось бы забыть все перенесенные мучения.