Любимая

– Д-да.

– Прекрасно. Хорошая девочка. Превосходная жена. – Он отпустил ее волосы, и боль слегка утихла. – А теперь, – продолжал он, – покажи, какая ты хорошая девочка и образцовая жена. Поклоняйся мне!

Она снова услышала его слова, не понимая их смысла.

– Я не понимаю.

– Поклоняйся мне, – повторил он. – Ты стоишь на коленях. Так молись мне. Так, как ты молишься своему Богу!

С первых дней их брака Энджелина поняла, что Гален Ламартин – озлобленный, больной человек, но истинное его лицо до сего дня оставалось скрытым от нее. Тошнота, преследовавшая ее и раньше, усилилась, и теперь она прилагала все старания, чтобы ее не вырвало. Ее охватила паника. Но, невзирая на страх, она гордо вздернула подбородок, отказываясь подчиниться его приказу. Нет, она не предаст единственное, что осталось у нее – свою веру!

Ее непреклонность не осталась незамеченной. Он обрадовался – тем слаще будет победа, когда она, наконец, уступит его требованиям.

– Нет, – твердо отказалась Энджелина.

– Я думаю, что ты это сделаешь… с радостью.

– Нет. Никогда.

Быстро, как молния, его ладонь ударила ее по щеке. Кожу словно обожгло огнем, на щеке проступили отпечатки пальцев. Раньше он никогда не бил ее по лицу, и теперь это явилось полной неожиданностью для Энджелины. Где-то в глубине ее сознания мелькнула мысль, что он становится совершенно неуправляемым, и надеяться больше не на что. Она услышала свой тяжелый вздох.

– Говори: «Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…» – потребовал он. На его лице не дрогнул ни один мускул, а взгляд был пуст и непреклонен.

Несмотря на охвативший ее ужас, Энджелина покачала головой:

– Нет. То, чего ты требуешь, – кощунство.

– Я требую лишь того, что принадлежит мне по праву. Я – твой господин, твой Бог. Я – единственный, кто может спасти тебя.

– Нет, – проговорила она. – Тебе не спасти даже себя самого.

Ее ответ разозлил его. Энджелина заметила, что его змеиные глаза сузились.

– Говори, – приказал он.

– Нет.

Он не сводил с нее глаз. И вдруг улыбнулся на секунду превратившись в обворожительного мужчину, по которому тайно вздыхала добрая половина дам в городе, которым открыто восхищались все.

– В таком случае ты можешь помолиться своему Богу о Хлое. – С этими словами он повернулся и направился к двери.

– Нет! – в ужасе воскликнула Энджелина, осознав всю серьезность его угроз.

Он не остановился. Даже не взглянул на нее.

Когда его рука легла на ручку двери, Энджелина взмолилась:

– Не уходи! Я все сделаю. Я скажу, что ты хочешь. Только не трогай Хлою.

Гален повернулся. На его лице ясно читалось удовлетворение. Он лениво подошел к ней вплотную. Энджелина стояла на коленях, и он возвышался над ней, словно ликующий победитель.

– Радуйся, Гален, – подсказал он.

Она обещала ему произнести это. У нее не оставалось выбора. И все же слова застряли у Энджелины в горле. Наружу рвались рыдания. Она сморгнула слезы.

– Я не повторяю своих приказаний, – его лицо застыло.

– Ра… радуйся… радуйся… Гален… – произнося это кощунство, выговаривая его имя, она почувствовала, как что-то умерло в ней. Раньше она считала, что ему не выдумать ничего нового, чтобы унизить ее. Как же она ошибалась! Он заставил ее содеять самое страшное… Женщина продолжала, и монотонный звук ее голоса заполнял пустоту, царившую теперь в ее душе… – Радуйся, Гален, Господь с тобою, благословен ты…

Когда она закончила молиться, Гален стоял, самодовольно разглядывая ее. Снова он продемонстрировал свою власть над ней. Вновь заставил ее подчиниться. И все же он выглядел разочарованным. Разочарованным, ибо, в конце концов, сумел сломать ее, ибо она подчинилась, когда у нее не осталось выбора. Не произнеся ни слова, он вышел из комнаты.

Все еще стоя на коленях, Энджелина смотрела вслед мужу. Она ощущала, как в ней волной поднимается гнев. На этот раз это чувство не было целиком направлено на Галена. Теперь она ненавидела себя точно так же, как и его. Слезы, давно наворачивающиеся ей на глаза, теперь хлынули ручьем и потекли по щекам, одна из которых все еще горела от удара. Энджелина медленно согнулась и повалилась на пол, скрючившись, как ребенок в утробе матери.

Раньше она боялась, что Хлоя услышит ее плач. Сегодня вечером ее это уже не волновало. Она была безутешна и думала лишь о себе. Кончиками пальцев Энджелина дотронулась до четок и, вытянув руку, сжала их, словно хватаясь за руку друга. Это был друг, которого, после того, что только что произошло, она не заслуживала, но в поддержке, которого нуждалась, как никогда.

Роуэн услышал плач. На этот раз он знал, что не ослышался, что это отнюдь не игры воспаленного воображения. Более того, рыдания совершенно отчетливо доносились сверху. Или он знал это? За последние несколько минут Роуэн ощущал слабые приступы тошноты. Он счел их реакцией на прочитанный дневник. Все, что было написано там, все, что читалось между строк, кого угодно заставило бы дурно почувствовать себя. Сейчас он понял, что тошнота была вызвана чьей-то болью. Болью Энджелины?

При одной мысли об этом он похолодел, несмотря на то, что вечер выдался на редкость жарким. Положив дневник рядом с магнолией, Роуэн направился вверх по лестнице. С каждым шагом жалобный плач звучал все отчетливее. Да, кто-то рыдал, и Роуэн сердцем понял, что это – Энджелина. Он прибавил шагу и пулей взлетел по лестнице. Прислушался. Звук доносился из одной из спален слева. Но из какой?

На этот вопрос оказалось ответить легче, чем он думал. Когда Роуэн пошел по коридору, он заметил, что одна из дверей чуть приоткрыта. На пол падал серебристый луч света. Сердце Роуэна екнуло, потому что он прекрасно помнил, что ни разу за все время пребывания в доме не включал свет в этой комнате. Перед самой дверью он застыл в нерешительности. С одной стороны, он хотел знать, что происходит, и в то же время побаивался этого знания. Любопытство, как он и ожидал, пересилило. Как мог он оставить в беде Энджелину?

Роуэн осторожно распахнул дверь.

Большую часть комнаты, выдержанной в зеленых и розовых тонах, занимала гигантская кровать под кружевным пологом. В углу стоял алтарь, рядом находились тазик для умывания и кувшин цвета слоновой кости. Керосиновая лампа, стоящая на маленьком столике, заливала комнату теплым, неярким светом. Ничто из обстановки не привлекло внимания Роуэна. Единственным, на что он смотрел, не отрываясь, была женщина, скорчившаяся на полу. Сердце, которое минуту назад готово было вырваться из груди, теперь ушло в пятки.

Повинуясь инстинкту, Роуэн двинулся к ней. Она лежала спиной к нему, черные волосы разметались в беспорядке. Ее поза, являвшая собой олицетворение безутешного горя, испугала Роуэна. Он не мог больше слышать этих рвущих душу рыданий, от которых невозможно укрыться.

– Энджелина? – тихо позвал он.

Она не откликнулась. Но он и не ждал ответа. «Неизвестно, что хуже, – подумал он, – совсем не иметь возможности проникнуть в прошлое, или же, пробравшись туда, не суметь хоть что-то сделать…»

Энджелина жалобно, полузадушено всхлипнула, и Роуэн, подойдя ближе, наклонился и заглянул ей в лицо. Она лежала, свернувшись калачиком. Спереди на платье расплывалось багровое пятно. Из рассеченной губы сочилась кровь, а на неестественно бледной щеке алели следы пальцев.

Роуэн глазам своим не верил. Это зрелище причиняло ему боль. Он смотрел на раны, нанесенные Галеном Ламартином. На секунду Роуэну показалось, что он никогда больше ничего не сможет чувствовать. Но скоро способность к восприятию вернулась. Он ощутил ужас: неужели можно так жестоко обходиться с такой нежной, красивой женщиной? Затем им овладел гнев, а вслед за ним вспыхнула, словно пламя, кроваво-красная ярость, зовущая к мести. Сила этих чувств испугала его. Ни разу в жизни Роуэн не испытывал желания причинить боль живому существу. Это противоречило бы некогда произнесенной им клятве Гиппократа. И все же он не представлял себе, что сотворил бы с Галеном Ламартином, окажись тот в его власти.