Страница 41 из 70
— Прошу тебя, не уходи никуда. Тебе со мной нельзя. Я скажу отцу, что вернулась, а потом буду ждать тебя на крыльце, — она благодарно поцеловала его в щеку и скрылась за деревянными воротами. Глобу ничего не оставалось, как расплатиться и выйти из машины. Теперь он стоял совершенно один, в кромешной тьме, перед высоким забором из гладких, словно отполированных досок. Надо добавить, что ко всем прелестям этой «дивной ночи» шел проливной, как из ведра, дождь. Никаких шансов на то, чтобы выйти сухим из воды, у Глоба не было. Он подергал ручку запертых ворот, но постучать не решился, памятуя о вскользь упомянутом строгом отце. Ничего не оставалось, как вспомнить интенсивные занятия на огневой полосе. Он резко подпрыгнул, ухватился за верхний край «преграды», молниеносно подтянулся на руках, перекинул свое тренированное тело через забор и спрыгнул на землю. Что удивительно — она действительно ждала его на крыльце, пытаясь фонариком высветить место его приземления.
— Ну, ты даешь! — совместно пережитые эмоции давали ему право обращаться к ней на «ты». — Откуда ты знала, что я полезу через забор? — Он пытался снять набухшую ветровку, с которой ручьями стекала вода.
— Если бы не полез — значит, не судьба. Отец практически не ходит. Но он мастер на все руки и сделал дистанционный замок, который открывает и закрывает только сам — я же целый день на работе. Объяснять все это было бы долго. Вот и загадала: перелезет через забор, значит мой. А на нет и суда нет. — Она говорила шепотом, боясь потревожить чуткий сон отца, и одновременно снимала с него мокрую одежду так, как это делают только жены со своими мужьями, любя и не стесняясь.
Потом она завела его в маленькую темную комнатку, насухо вытерла чистым полотенцем, после чего они совершенно естественно оказались вместе на широкой тахте. И то, что раньше видели его глаза, теперь ощущали руки, лишь подтверждая необходимость и неизбежность этой близости. У Леночки было столько пленительных впадинок, соблазнительных возвышенностей и сладостных ложбинок, что на их изучение ушла практически вся ночь. Ее кожа была восхитительно нежна, упруга и чиста, а все тело дышало такой отзывчивой теплотой, что Глоб, хоть и считал себя достаточно искушенным в плотских утехах, не переставал удивляться тому, с каким упоением он предавался все новым и новым порывам страсти и нежности. Они практически не спали, но никакой усталости он не чувствовал…
— Дальше-то куда? — Голос водителя вернул Глоба к реальности: тот выехал на нужную улицу и явно нуждался в подсказке.
— Давай прямо, после светофора возьми правее. Там за домом с булочной на первом этаже повернешь во двор. — Минут через пять машина остановилась у железных ворот с надписью «Стадион». Глоб щедро расплатился с водителем, прошел через гостеприимно распахнутую калитку и исчез в одноэтажном здании. Эту чистую, уютную сауну с парковкой держал Валера, земляк Глоба. Здесь, и он точно это знал, его никто бы не смог найти и потревожить.
— Миша, здравствуй, дорогой! А что же не позвонил? Я бы парилочку подготовил, — Валера, как всегда заискивал, но был явно рад приходу человека, который обычно оставлял столько денег, что после этого неделю можно было не работать.
— Да, так получилось. Извини. Решил в последний момент. Я воспользуюсь маленькой сауной? — не дожидаясь ответа, Глоб прошел в небольшое помещение, в котором, впрочем, было все, что нужно, для отдыха и расслабления: уютная парилка, небольшой бассейн, комната отдыха с двуспальной кроватью, небольшой зал, где можно было выпить и закусить. Он заказал бутылку виски, маслины и сыр, разделся, аккуратно сложив вещи в шкаф, закутался в простынь и позвал Валеру.
— Миша! Уже несу, дорогой! — Валера вошел в сауну с подносом, на котором уместился нехитрый заказ Глоба.
— Сядь на минуту, — Глоб открыл бутылку, налил себе полный стакан, немного плеснул в бокал Валеры (знал, что тот любит опрокинуть рюмку-другую), чокнулся и залпом осушил свой стакан. — Валера! Что бы здесь ни произошло, не удивляйся. Это, на всякий случай, положи в сейф. Если со мной что-то случится, все оставишь себе. Родных и близких у меня нет, — с этими словами он передал Валере пухлый конверт с деньгами.
— Не беспокойся, Миша! Ты же знаешь, у меня, как в Сбербанке. И даже надежнее! Парилка через час будет готова! Может, еще что-нибудь? Девочек позвать? — Валера взял конверт и остановился у двери, готовый выполнить любое пожелание клиента.
— Нет, ничего не надо! Спасибо, — Валера вышел, а Глоб прошел в душевую, тщательно вымылся, насухо растерся полотенцем, сел в кресло, выпил еще один стакан виски, достал приготовленный заранее пистолет, приложил его к виску и нажал на курок.
Глава XXVI
Тимофеев
Президент Уральской республики смотрел из окна своего кабинета на родной Екатеринбург. Он предпочитал этот город всем прочим мировым столицам. Здесь Дух был какой-то особый. Он вспомнил, как много лет назад говорил молоденькой симпатичной девчушке, мечтавшей уехать в Москву, чтобы делать там большое кино: «Уедешь отсюда — погибнешь». И ведь не ошибся. Та молоденькая девушка превратилась с годами в жадную до денег аферистку, растратившую отпущенный ей Богом талант на служение бесам.
Да, для Тимофеева Урал был не просто местом рождения. Это была его Родина, которую он безгранично любил, которой был всецело предан и которую был готов защищать до самого последнего вздоха. Он родился и вырос здесь, здесь впервые сел за парту, влюбился, начал работать. Здесь он ощутил нежность прикосновения теплых маминых рук, восторг первого поцелуя, счастье первой близости, радость отцовства. И именно здесь он хотел умереть. Так и в завещании своем написал. Все-таки ему уже под семьдесят. И хотя сердце работает нормально, давление вроде бы не беспокоит, да и мужская сила все еще присутствует, свою последнюю волю он решил зафиксировать на бумаге, для порядка, чтобы потом проблем меньше было.
Он вообще любил порядок, организованность, дисциплину, но при этом не был ни ретроградом, ни рабом раз и навсегда установленных правил. Наверное, именно за эти качества его однажды отметил Александр Исидорович Грибов. Кто он такой? Да! Сейчас мало кто из металлургов помнит это имя. А в свое время это был человек № 1 в цветной металлургии, начальник соответствующего главка союзного министерства, величина и авторитет. Вот он и заметил Ваню Тимофеева, молодого инженера, веселого, умного, талантливого, неравнодушного.
Вообще, Грибов был очень интересным дядькой, обладавшим не только феноменальными знаниями, но и безграничным чувством юмора. Иван Николаевич вспомнил, как вместе с Александром Исидоровичем ездил в Италию, для обмена опытом. Встретили их очень хорошо, Грибова на фирме давно знали и искренне уважали за его легендарное прошлое: он прошел всю войну, причем не где-нибудь, а в бомбардировочной авиации. Из его эскадрильи только троим удалось уцелеть в мясорубке нескончаемых боев и сражений Великой Отечественной. Сам Александр Исидорович не очень любил вспоминать то время, когда потерь было больше, чем приобретений. Но то, что он мужественный и смелый человек, было видно даже спустя годы, даже тогда, когда ему перевалило за семьдесят и он страдал диабетом. Вот за все эти качества и ценили его итальянцы. А наши просто любили — за то, что заботился о рабочих, был внимателен к инженерам, вникал в трудности руководителей. И это доброе отношение к нему сохранилось, даже когда он был уже не у дел, ни на что не мог повлиять и никем не руководил, а скорее сам нуждался в опеке и помощи.
Тогда в Италии Грибов его здорово удивил, ведь прежде Тимофеев с ним в основном только по работе сталкивался. А здесь, за границей, какая работа? Ну, походили недолго по фабрике, уяснили, что отстали, но отметили при этом и тот факт, что отставание было больше техническим, а вот в плане подготовки и эрудиции наши специалисты могли бы поспорить с итальянцами. Но главное во время таких визитов — совместное застолье, к чему итальянцы относятся очень серьезно. Вот и на этот раз их угощали традиционным итальянским обедом, с обязательной пастой в качестве первого блюда и вином. Но Грибову это не понравилось. Он с тоской в глазах посмотрел на Тимофеева и тихо, стараясь никого не потревожить, своим уже немного скрипучим старческим голосом спросил: