Страница 17 из 21
– Сюда никто не придет? – спрашиваю я.
– Нет, начальник погнал к любовнице, а мастер – в запое. Раньше чем через три дня не появится.
Бутылка десертного вина выпивается быстро. Продавленная кушетка застилается тремя слоями брезента, чтобы вырывающиеся пружины не поцарапали наши бедра. Ради смеха я беру к нам под старый полосатый плед протез ноги и по очереди глажу ножку Нади и будущую ногу какого-то инвалида. Нам смешно, тепло и весело.
– Ты жениться не хочешь? – спрашивает меня Надя.
– На тебе?
– Ну да!
– И что мы потом с тобой будем делать?
– То же самое! – Надя весело улыбается.
– Тогда зачем жениться? – смеюсь я.
И мы оба смеемся. Я выбрасываю из-под пледа протез. Он с грохотом падает на деревянный пол мастерской.
– А чего у тебя такая маленькая грудь? – спрашиваю я.
– Лучше маленькая и твердая, чем большая и вялая! Поцелуй ее! Нежнее! Нежнее! Еще нежнее!
Я учусь. Хотя должен бы уже все уметь.
– Вот так! Вот так! – шепчет она. – А теперь тут! – И ее рука уводит мою руку вниз к ее бедрам.
Как легко повиноваться женщине! Легко и естественно!
Кто-то стучит в окно. Я замираю. Останавливаю взгляд на старом зеленом абажуре, объясняющем загадку зеленоватого света в окне. «Надо было выключить», – думаю я.
– Кто там? – кричит Надя.
– Вася есть? – прорывается внутрь хриплый мужской голос.
– Он дома, в запое! – кричит в ответ Надя.
Я поднимаюсь. Обхожу «электрокозел» и выключаю свет. Теперь все освещено раскаленной спиралью обогревателя.
Снова ныряю под плед. Замечательный зимний вечер продолжается. И мне не жаль, что, стремясь сюда, я столько раз падал и набивал синяки. Спуск может быть труднее подъема. Было бы ради чего или кого спускаться!
43
Аэропорт Борисполь. Ноябрь 2003 года.
Про вчерашний день можно было бы снимать кино. Мы со Светой Виленской возили Диму и Валю по магазинам. Надо было их приодеть перед Швейцарией. Поначалу они оба проявили полнейшее равнодушие к «haut couture», но Валя «проснулась» первая. Света завела ее в кабинку с зеркалом и заставила примерить коротенькую кожаную курточку с меховым воротничком. Когда Валя вышла в этой курточке из кабинки и нашла взглядом Диму, я все понял. Постепенно и Димка вошел в азарт. Конечно, благодаря Вале. Она сама заводила его в кабинку и заставляла примерять то один костюм, до другой, то свитер, то клубный пиджак. Мы остались без работы. Хотя последнее слово все равно оставалось за нашими кредитными карточками. Светлана победила меня щедростью по отношению к своей сестре – к четырем часам пополудни, по моим подсчетам, она выложила за материальные радости Вали добрых десять тысяч гривен. Я, дойдя до отметки «шесть тысяч», остановился и даже не поддался на совет Светы купить брату коллекцию из двенадцати итальянских галстуков.
И вот до начала регистрации рейса на Цюрих не больше двадцати минут. Мы сидим в кафе и пьем кофе с коньяком. Я то поднимаю взгляд на монитор с надписью «Вылет», показывающий полное меню городов, в которые сегодня отправляются самолеты, то опускаю и смотрю на сидящих напротив – на Диму и Валю. В какой-то момент я понимаю, что одеты наши брат и сестра гораздо богаче и лучше, чем мы со Светой. Озадаченный, я пытаюсь понять, когда у меня выпадет пара часиков на хождение по мужским бутикам. Но тут объявляют регистрацию.
Таможенник зеленого коридора с пониманием относится к Диме и Вале. Мы его предупредили заранее. Он улыбается и, не задав ни одного вопроса, возвращает двум пассажирам паспорта и билеты. А рядом уже ждет командир таможенной смены, который проведет их дальше и через паспортный контроль. Его задача – чтобы Дима с Валей не услышали от пограничного контроля вопрос «Цель вашей поездки?» Может, они бы и смогли спокойно ответить, но консультант-психолог, который помогал нам подготовить их перелет, строго советовал избегать моментов, которые могли бы подчеркнуть их несамостоятельность и несвободу.
Я обнимаю Диму.
– Я к тебе прилечу! – обещаю я.
– А мама?
– И мама.
Света прижимает к груди Валю, и обе, кажется, плачут.
– Ты за ней присмотришь? – спрашиваю я брата, показывая взглядом на Валю.
– Я ее ни на шаг не отпущу! – В глазах Димы мелькает вдруг такая жесткая воля, что я на мгновение пугаюсь. – Я за нее… все что угодно.
– Все что угодно – не надо, – шепчу я ему. – Надо знать меру.
Он отрицательно мотает головой.
44
Киев. Июль 2015 года. Воскресенье.
За окном с самого утра светило солнце, но потом, как в скандинавской сказке, наползла на небо злая и огромная туча и стало темно. Я прошел в ванную комнату и посмотрел в окно. Это торцевое окно – единственное во всей стенке. Его пробили по капризу жены одного из предыдущих президентов. С улицы, конечно, окно смотрится по-дурацки, зато из него видны купола Андреевской церкви. И сейчас, в этом предгрозовом освещении они особенно красивы.
– Кофе сюда принеси! – Я на мгновение отвлекаюсь от роскошного вида и оборачиваюсь к помощнику, тенью бродящему за мной по квартире.
Подоконник здесь широкий и гладкий. На нем можно бы и обедать иногда. В полном одиночестве. Это такая ценность – одиночество. Чтобы понять, чтобы оценить состояние одиночества, надо дообщаться с людьми до рвотных рефлексов, до мгновенной и нескрываемой реакции на конкретные физиономии. И потом, после этого, завтрак в полном одиночестве – это ни с чем не сравнимое удовольствие.
Я смотрю на ставшие матовыми от предгрозового затмения купола. Между мной и куполами вдруг возникает движение. И странный звук, словно из детства, прорывается в реальность. Это град! Огромные градины лупят по медному карнизу, бомбят Десятинную. Редкие туристы, только что стоявшие возле памятника Проне Прокоповне, убегают к пивной палатке, под синей брезентовой крышей которой уже скопилось достаточно людей. Я поднимаю глаза на холм напротив слева. Там стоит страшноватая восстановленная Десятинная церковь, которая когда-то похоронила под своими обломками сотни киевлян, прятавшихся от монголо-татар.
Градины размером с лесной орех продолжают сыпаться с неба. Интересно, не это ли явление природы подбросило идею изобретателям бомбардировщика?
Серебряный кофейник замечательно смотрится на зеленоватом мраморе подоконника. Я отхожу на пару шагов назад и наклоняюсь, чтобы и купола, и кофейник были в одну линию. Красиво!
Помощник наливает кофе, приносит и горячий круассан.
Мягкий, пышный круассан растворяется во рту. Смена вкусовых ощущений – истинный праздник. Вчерашний вечер оставил на память вкус пятидесятилетнего коньяка «Мартель». Вкус сохранился до утра. Реальная причина – я просто не чистил зубы. И с утра не хотел. Но потом, через полчаса, после града и кофе, я их почищу.
– Господин президент, – раздается за спиной осторожный голос помощника, – Николай Львович звонил.
– Ну? – спрашиваю я не оборачиваясь.
– Просил передать, что идет град.
– Да? – усмехаюсь я. – Это все?
– Нет. Очень просил о встрече – на десять минут. Сейчас.
Исправляется, думаю о Коле Львовиче. Позавчера я его спустил с лестницы. Он зашел ко мне в спальню в полпервого ночи с какими-то «бумажками на подпись». Ночью никогда ничего подписывать нельзя. Это я уже на своем опыте усвоил. Сознание спит или хочет спать, а ты хочешь побыстрее освободиться – и нет ничего проще, чем подписать что-нибудь почти не читая.
Колю Львовича я принимаю тут же в ванной. В руках у него – кожаная папка. Интересно, что за документики там лежат сегодня.
Я стою спиной к куполам и думаю: надо бы предложить ему сесть. Выбор небольшой – унитаз и биде. Унитаз с крепкой крышкой, биде – без.
– Присаживайся! – Я киваю ему на унитаз.
Он оборачивается. На лице у него с трудом скрываемое раздражение.
– Давай-давай, садись! – настойчиво повторяю я.