Узы любви

— Скатывать перевязочные бинты и вязать носки? Я помогаю строить корабли!

— Да, но посмотри на себя, все руки в чернилах! Вокруг глаз морщины, оттого что ты целый день, прищурившись, разглядываешь цифры. Кетрин, настоящей леди не пристало трудиться в конторе! Не говоря уже о том, что ты общаешься с людьми низкого общественного положения: с этим сорванцом и сумасшедшим старым моряком. Ты меня приводишь в отчаяние, Кетрин!

— Ну что ж, мне очень жаль, но если я не могу быть леди и в то же время делать в своей жизни что-либо полезное для общества, то, сдается мне, вам придется и дальше отчаиваться, тетушка! Я собираюсь продолжать свою работу на верфях моего отца.

— Отлично! — уязвленная до глубины души Аманда Миллер подхватила перчатки и зонтик и ринулась к двери, рядом с ней засуетилась Амелия, заламывая руки и умоляя ее не сердиться.

В дверях Аманда остановилась и произнесла напоследок:

— Не говори потом, что я тебя не предупреждала! Кетрин вздохнула и принялась пить чай. Однако ей не удалось получить удовольствие от чаепития, потому что тетя Амелия, призвав себе на помощь всю свою храбрость, вернулась в комнату, чтобы внести и свою лепту в увещевание племянницы.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты и Аманда не ссорились! Ведь вы очень похожи друг на друга!

— Похожи? Пожалуйста, тетушка, не оскорбляйте меня!

— Кетрин, ты упряма и своевольна, как она, вот почему вы не можете без ссор общаться!

Девушка вздохнула и посмотрела на свою тетю. За последние восемь лет она ее полюбила. Одному Богу известно, какое это было глупое и робкое создание, но она была добра и отзывчива. Она так никогда и не вышла замуж, потому что ей не хватало красоты ее сестры Алисии и бульдожьей решительности Аманды. Семья Фритэмов была благородна по происхождению, но бедна, и потому тетушка Амелия вынуждена была жить за счет своих родственников. Кетрин понимала, что и с ней могло приключиться то же самое, не будь у нее отцовского состояния. Она жалела Амелию и старалась быть к ней снисходительна.

— Кетрин, я знаю, что, быть может, скажу сейчас то, что ты не хотела бы от меня услышать, но, надеюсь, это не слишком тебя раздражит. Я знаю, что должна согласиться с Амандой. Я знаю, что она очень досаждает тебе, но на этот раз, полагаю, она права. То, что ты делаешь, не… не… неприлично, — мужество ее покинуло, голос ослаб и затих.

— Тетя Амелия, я с уважением отношусь к вашему мнению, но поступать я буду так, как считаю нужным. Я уверена, что делаю именно то, что следует. Пожалуйста, не будем больше об этом!

Амелия вздохнула, зная, что, как всегда, ей не удалось выполнить свои обязанности:

— Конечно, раз ты так считаешь…

— Хорошо! Сейчас, думаю, мне следует проверить домашние счета. Сегодня у нас кто-нибудь будет к обеду?

— Мистер Стифенс и его дочь Лилиан.

— Как ужасно!

— Кетрин, пожалуйста, если бы ты хоть немного постаралась…

— Знаю, знаю, я могла бы подцепить почтенного мистера Стифенса! Вот только у меня нет никакого желания стать мачехой девочки, которая лишь на шесть лет младше меня, и еще меньше у меня желания стать женой этого алчного пустомели!

— Кетрин! — ахнула в ужасе тетушка.

Кетрин быстро вышла из комнаты и, размашисто шагая, прошла через холл в кухню. Про себя она подумала, что, пожалуй, если еще раз услышит это «Кетрин!», то завизжит изо всех сил. Временами ей казалось, что она никогда не слышала, как ее имя произносится с любовью.

Никогда? Эта мысль заставила ее внезапно остановиться. Она принялась вспоминать. Ее мать, возможно, произносила «Кетрин» с любовью, но не отец — он всегда был слишком занят. Старый Чарли Кези, одноглазый моряк, который подметал контору ее отца, да, он выказывал к ней любовь, вырезал ножом из дерева игрушки для нее, рассказывал ей разные морские байки, выслушивал ее жалобы, но она никогда еще не слышала своего имени, произнесенного юношей, который прошептал бы его нежным голосом, полным желания.

Пара джентльменов, правда, признавались ей, что желают на ней жениться. Но никто еще не любил ее. Те джентльмены думали, «это будет удачный брак», «из нее получится достойная жена, с которой не стыдно будет показаться в обществе»… Она заставила себя стряхнуть все эти размышления и внутренне собраться. Хватит этих глупостей! Стоит столб столбом в этом холле и мечтает! Пора приниматься за работу!

Но когда Кетрин стала проверять счета, цифры в которых были выведены экономкой изящным, похожим на паутину почерком, у нее разболелась голова. Счета находились, как всегда, в порядке. Ребекка Вудс была добросовестной, никогда не ошибавшейся экономкой, что легко угадывалось даже по ее внешности, начиная с аккуратно уложенных седеющих волос и кончая подошвами ее не очень модных, но практичных туфель. Она была честна и верна хозяевам, зорким, орлиным глазом присматривая за служанками и зная все до последней крошки, где что лежит. Кроме того, она прекрасно готовила. Кетрин отлично понимала, что большего нечего было и требовать, но, все же, случалось, иногда она страшно скучала по Бетси Картер, домохозяйке ее детства, которая три года назад оставила работу.

Была бы сейчас здесь Бетси, она бы суетилась вокруг Кетрин, как заботливая наседка, принесла бы ей большой стакан молока и поднос с горой свежего и сладкого домашнего печенья. Кетрин вздохнула, припомнив время, проведенное ею в детстве в этой теплой кухне, где она слушала Бетси и училась у нее готовить, шить, латать порванные и прокаленные дырки. Насколько приятнее все это было часов, потраченных ею на уроки рисования, игры на фортепиано, светского разговора, каллиграфии, вышивки и чтения, на которых каждая ошибка сопровождалась резким ударом по кисти руки.

Обладая острым, проницательным умом и схватывая все налету, она преуспевала в школе для юных леди, которую держала мисс Харрингтон. Будь она юношей, стремящимся попасть в Гарвардский университет, ей пришлось бы изучать и греческий, но ей и без того преподавали латинский и французский, знакомили с началами геометрии, погружали в глубины античной классики и поэзии Шекспира, купированной, разумеется, чтобы не смущать вольностями скромность несведущих девушек. Этого образования было более чем достаточно, чтобы отпугнуть не одного робкого ухажера.

Однако подлинная причина, хотя Кетрин этого и не осознавала, была в том, что она сама внушала страх и неуверенность в себе большинству мужчин, знакомившихся с нею. Ее внешность была привлекательна, она была высока и обладала красивой фигурой с развитыми, зрелыми формами, скрывавшимися блузами с высокими воротниками и пышными кринолиновыми юбками. Ее лицо как будто вышло из-под резца античного скульптора — высокие широкие скулы, прямой нос, сильный и решительный подбородок, четкие линии рта. В чертах ее лица легко прочитывались настойчивость и непреклонность. Глаза ее были большими, странного, почти золотого цвета, какой бывает у темного меда. Ее густые вьющиеся волосы, которые она стягивала в пучок на затылке, были рыжевато-коричневыми и совпадали по цвету с глазами. Ее внешность была слишком непривычна для жителей Бостона, славившихся своими викторианскими вкусами и нравами. Кетрин не считали красивой, а ее поведение никак уж нельзя было назвать притягательным для любого молодого человека с романтическими представлениями о любви. Она казалась ледяной, безразличной и подавляла своими знаниями и образованностью.

Неудивительно, что молодые люди по большей части избегали ее. По мере того, как уходили годы, она становилась все более независимой, сдержанной и даже принялась носить одежду блеклых расцветок, типичных для старых дев: все темно-голубые, серые и коричневые тона. Мужчины, которые пытались ухаживать за ней, были скучны и лишены жизнерадостности, они полагали, что Кетрин, подобно им, рассматривает брак как обычную деловую сделку без всякой романтической чепухи.

К несчастью для них, в душе Кетрин сохранилось достаточно теплоты, о чем мало кто и подозревал, и брак по расчету ее не прельщал. Она уже почти заключила, что не в состоянии кого-либо полюбить, но и в этом случае не собиралась выходить замуж по расчету. Это и было причиной, по которой визит мистера Генри Стифенса вызвал в ее душе протест, и она с раздражением подумала про себя: «И за Стифенса я не выйду тоже!»