Нежная лилия

Взгляд Нилла невольно снова обратился к Кэтлин. На фоне темной подкладки плаща ее измученное личико казалось особенно бледным. Одну руку она подложила под щеку, как наплакавшийся ребенок. Колечки черных волос оттеняли кожу, белую, словно лепесток лилии. Шелковистые густые ресницы бабочками трепетали на щеках, губы слегка приоткрылись во сне.

Можно было бы принять ее за Спящую Красавицу из сказки, если бы не блестящие дорожки слез, еще не высохшие на щеках, и то, как она съежилась, обхватив себя руками, словно ожидая следующего удара.

Удара вроде того, что нанес ей он, когда сказал, что родители ее умерли. Нилл почувствовал угрызения совести. Нет бы ему промолчать! Пусть бы на здоровье забивала себе голову всякой чепухой о матери с отцом, которых не видела никогда в жизни.

Так нет же, словно черт тянул его за язык. Теперь он обречен смотреть, как эта девушка истекает кровью от раны, только ранено было не ее тело, а то, что гораздо глубже — ее душа.

Он причинил ей боль, и все же нельзя было привезти ее в замок Конна, когда она ничегошеньки не знала! Как он мог позволить, чтобы она только там узнала бы горькую правду и чужие люди стали бы свидетелями ее горя?! Кому бы не захотелось полюбоваться, как станет убиваться дочь прославленного героя?! В Гленфлуирсе наверняка найдется немало таких, которые возненавидят Кэтлин за ее красоту, грацию, да и просто за то, что она дочь знаменитого Финтана Макшейна.

Только почему при одной мысли об этом вся кровь разом вскипает в его жилах? Что это — неужели гнев, который никогда не охватывал его прежде? Нилл попытался взять себя в руки. Для подобных сантиментов сейчас не время.

Он тяжелым взглядом уставился на огонь, перебирая в памяти каждое оскорбление, каждую презрительную усмешку, которые услышал за все эти годы. Даже несмотря на неизменную доброту Конна, в душе его вечно кровоточила рана и сердце его, измученное стыдом и ужасом из-за предательства отца, казалось, вот-вот разорвется на части.

На месте Нилла другой давным-давно уехал бы прочь из Ирландии, взял себе другое имя и начал новую жизнь, отринув мучительное прошлое, которое разъедало его душу и тело.

Но Нилл остался. Он сражался, как мужчина, который хочет восстановить поруганную честь. Ничто не в силах было заставить его сойти с этого пути. И не важно, насколько чудесной, мужественной или беззащитной окажется Кэтлин, — он не станет ее защитником.

Единственное, на что оставалось уповать Ниллу, — это на его веру в Конна, который вот уже почти тридцать пять лет правил мудро и справедливо. Нилл никогда не забудет, каким огнем горели глаза тана, когда он вложил в его руку письмо.

«Я верю тебе, как не верил никому и никогда, — сказал тогда верховный тан, сжимая руку Нилла. — С тех пор как от моей руки умер твой отец, я принял тебя как собственного сына. И вот теперь пришло время доказать свою преданность. Скажи мне, Нилл: правы ли были твои враги? Или же ошибались? Неужели же я верил тебе напрасно?» И после того как тан вложил в его руки несколько листков, скрепленных его печатью, Нилл поклялся, что скорее умрет, чем нарушит данную Конну клятву нерушимой верности. Одну из этих бумаг он должен был прочесть сразу же, как только выедет из замка, — в ней говорилось, что он должен сделать и где искать девушку. А во второй…

Нилл коротко выругался про себя. Конн велел ему распечатать второе письмо нынче ночью, как только Кэтлин уснет. Краска стыда за свою забывчивость бросилась в лицо Ниллу. Будь прокляты эти залитые слезами глаза и хорошенькое личико, если ради них он хотя бы на минуту смог забыть о своем долге перед Конном!

Распустив завязки кошеля, висевшего у него на поясе, Нилл поспешно вытащил оттуда свиток. Печать, скреплявшая его, в пламени костра блеснула, точно сгусток крови.

Нилл украдкой покосился в сторону Кэтлин, невольно вспомнив о ее невинном любопытстве — как она гадала, уж не его ли тан предназначил ей в мужья. Глупость какая, чертыхнулся он. И все-таки, как он ни злился на себя, в этой мысли было какое-то колдовское очарование. А что, если Конн, при всей его мудрости и к тому же хорошо зная, что Нилл согласится жениться, только повинуясь его прямому приказу, задумал связать его нерушимыми узами с женщиной? Этот брак доказал бы всему Гленфлуирсу, что кровь благородного Финтана все еще жива. Она будет струиться в венах следующего поколения воинов, даруя им волшебную силу знаменитого предка. На мгновение что-то вдруг шевельнулось в его груди. Искушение? Он и сам этого не знал.

Нилл вдруг заметил, что комкает письмо, словно боясь увидеть то, что в нем написано. Еще совсем мальчишкой он хорошо понял, что иные слова могут ранить сильнее, чем лезвие меча. Он научился не доверять словам.

Нет, Конн не мог обмануть его доверие. Он единственный, кто любил его. Конн знал о клятве, данной Ниллом. Тану и в голову не пришло бы сыграть с ним подобную шутку. И все-таки, что могло быть в этом проклятом письме, кроме разве что сообщения о предстоящей свадьбе?!

Собрав все свое мужество, Нилл сорвал печать, развернул свиток и поднес его поближе к огню. Он прочел выведенные ровным почерком тана слова, и ужас и отвращение охватили его.

Этой женщине на роду написано стать причиной разрушения и гибели моего дома — такую судьбу предсказал ей самый мудрый друид из всех живущих на земле. В ее власти — все силы зла. Могущество этих темных сил так велико, что даже родители ее испугались и приказали отослать девочку в монастырь. Смерть сотен и тысяч храбрых воинов, все ужасы войны — вот что принесет с собой Кэтлин-Лилия всем, кто живет в Гленфлуирсе, если у тебя не хватит мужества выполнить последнее, что я решил поручить тебе, сын мой. Ты давно стал воином, стало быть, уже успел узнать, что в иных случаях, как это ни ужасно, смерть бывает необходима. Так убей же эту девушку, пока она спит, — и ты спасешь жизнь других людей. Никто в целом мире не будет знать о том, что ты совершил, кроме твоего тана. И благодарность будет вечно жить в моем сердце.

Убить ее?! Судорога отвращения стиснула горло Нилла. Нет, ни за что! Неужели Конн мог подумать, что он способен хладнокровно совершить подобное злодейство? К тому же все в Гленфлуирсе знали, что тан поклялся Финтану заботиться о его дочери. Прославленный воин поручил Кэтлин заботам тана, согласившись отправить ее в монастырь.

«Ты единственный, кому я могу доверять». Слова тана эхом отдались в памяти Нилла, и он вдруг вспомнил темное облачко, которое не раз туманило лицо тана незадолго до того, как он дал Ниллу это проклятое поручение. Что за ужасы предвидел он в будущем для себя и своего народа, раз решился нарушить слово чести?!

Ниллу вдруг показалось, что мир вокруг него погрузился в тишину. Слышен был только бешеный стук его сердца.

Смерть. Ниллу не раз приходилось встречаться с ней на поле битвы. Тогда все было понятно, но сейчас… Ведь то, что приказал ему Конн, — это же убийство!

Пот выступил на лбу Нилла. В ушах эхом отдавался глухой голос тана: «Кто же мудрее, храбрее, мой мальчик? Тот, кто с угрюмой безнадежностью идет навстречу неизбежной смерти? Или тот, кто находит в себе мужество остановить резню прежде, чем брызнет первая кровь?»

Что же делать? Нарушить слово чести или сдержать его и тем самым навлечь неисчислимые бедствия на всех, кто живет в Гленфлуирсе? Ведь замок, лишившись хозяина, обречен на гибель!

Так вот, значит, в чем состояло испытание, последняя проверка преданности Нилла! Вот почему Конн послал именно его! Остановить реки крови, прежде чем они прольются.

Если рассудить, Конн предоставил ему возможность спасти сотни человеческих жизней, пожертвовав одной. Но хотел ли этого сам Нилл?

Он вдруг вспомнил, как Кэтлин карабкалась по камням, спускаясь к морю, и лицо ее светилось детской радостью. Она была полна жизни — больше, чем кто-либо, мрачно подумал Нилл. А клятва, которую он дал аббатисе? Клятва, которую нарушил Конн, — это его личное дело. Но честное слово Нилла касается только его одного.