Розовое дерево

— Я благодарю Бога, что ты здесь, — прошептал он. Миллисент кивнула. Все, что было между ними, ее решение остаться с Аланом — ничего это сейчас не имело значения. Она была нужна Джонатану. И она сделает все, чтобы помочь ему.

Доктор Мортон повернулся и с хмурым видом направился к ним.

— Бетси стало хуже, — тихо сказал он. — Это была ужасная зима. Так много болезней. — Он вздохнул и посмотрел на Джонатана. — Боюсь, у Бетси пневмония.

— Пневмония… — хмуро повторил Джонатан. Врач стал говорить, что нужно делать, но Джонатан прервал его:

— Минутку, доктор! Что вы говорите? Бетси грозит опасность? Она может… — Он остановился, не в силах произнести вслух эти слова.

— Пневмония — серьёзная болезнь, мистер Лоуренс, и я не буду вам лгать. Однако это не значит, что Бетси умрет. Она молодая и здоровая. У нее есть все, чтобы выздороветь. Но сегодняшняя ночь и следующий день будут кризисными. Вам нужно очень внимательно и очень осторожно ухаживать за ней. — Он повернулся к Миллисент. — Вы многое умеете делать. Не давайте ей переохлаждаться. Ей нужно как можно больше пить: высокая температура иссушит ее. И еще ей будет трудно дышать. Девочке нужно придать полулежачее положение. А пар увеличит влажность воздуха и облегчит ей дыхание.

Он объяснил, как сделать тент, удерживающий пар.

Миллисент кивала. Ее парализовал страх, и при взгляде на Джонатана она поняла, что и с ним происходит то же самое.

Когда ушел доктор, Милли спустилась вниз вскипятить воду, а Джонатан стал развешивать простыни на спинках кровати и над головой Бетси, сооружая некоторое подобие палатки. Он положил под голову девочки несколько подушек и натянул ей одеяло до подбородка. Когда вскипела вода, они отнесли ее наверх и поставили дымящиеся тазы под тент, рядом с кроватью. Пар поднимался вверх и заполнял пространство под тентом.

Сделав это, они отступили на шаг назад. Теперь им больше ничего не оставалось, кроме как ждать. Миллисент повернулась и пошла к лестнице.

— Нет, постой! — Джонатан схватил ее за запястье. Миллисент удивленно обернулась.

— Не уходи, — тяжело дыша, произнес он. На лице его застыли боль и решимость. — Останься со мной… хоть ненадолго. Ты мне нужна именно сейчас.

Миллисент какое-то время непонимающе смотрела на него.

— О чем ты говоришь? Куда, по-твоему, я иду?

— Домой…

— Джонатан Лоуренс! Вы действительно думаете, что я могу уйти в такую минуту? Спокойно пойти домой, оставив вас с Бетси?

— Я не знаю… Тебя же ничего не связывает с нами…

— Кроме моего сердца, — быстро ответила она. На его лице отразилась сразу целая буря эмоций, он подошел к ней, притянул к себе и крепко обнял.

— О, Боже, Миллисент, я люблю тебя! Ты так мне нужна. Что же мне делать? Что, если… что, если я потеряю ее, как Элизабет? У меня не останется никого…

— У тебя есть я…

— Так ли это?

Миллисент поняла, как нелепы были ее слова. Разве она с Джонатаном? Она сама отвернулась от него несколько месяцев назад. И не надо было удивляться тому, что он подумал, будто она собралась сейчас уходить домой. Она ведь давно оставила его и Бетси. Милли вдруг ясно и отчетливо осознала: какую боль она причинила ему, какое право имела пожертвовать и его жизнью тоже?

— Прости… — Голос ее охрип от подступивших слез. — Мне так жаль! Я не хотела делать тебе больно. — Она посмотрела ему в глаза. — Я никогда не уйду, пока Бетси не станет лучше. Обещаю — я буду здесь, рядом с тобой.

— Спасибо. — Не выпуская Милли из объятий, он поцеловал ее в волосы.

— Я же и не думала уходить, — мягко произнесла она после недолгой паузы. — Просто хотела пойти на кухню вскипятить еще воды и приготовить нам с тобой кофе. Боюсь, эта ночь будет долгой…

— Да, да, — Джонатан отпустил ее и отступил назад. — Конечно, иди.

Она направилась было вниз, но потом остановилась и, повернувшись, взглянула на Дхоиатаиа. Он неподвижно стоял у кровати дочери и грустно смотрел на лежащую в забытьи Бетси.

— С ней все будет в порядке, — твердо сказала Милли, и Джонатан обернулся на ее голос.

— Нет, правда, она выздоровеет! Я уверена в этом.

Джонатан грустно улыбнулся.

— Когда ты рядом, по-другому просто не может быть!

На кухне Милли поставила кипятиться новое ведро воды, а потом приготовила кофе. Она налила две чашечки и понесла наверх. Всю ночь они попеременно дежурили у постели девочки. Милли несколько раз подогревала воду в тазу под тентом, принося с кухни один за другим кипящие чайники. Когда стало очень жарко, а простыни намокли от горячего влажного пара, они сняли их. Позже, когда дыхание Бетси опять стало тяжелым и прерывистым, они снова повесили теперь уже новые простыни и опять наполнили таз кипятком. Им пришлось проделывать эту процедуру много раз за ночь.

Милли боролась с высокой температурой, протирая лицо и запястья Бетси смоченным в холодной воде полотенцем. Она несколько раз сменила влажные наволочки и сырую ночную рубашку девочки. Каждый раз, когда Бетси просыпалась, она начинала говорить бессмысленные фразы, но иногда бред прекращался, и речь ее становилась вполне ясной и понятной. Миллисент и Джонатан сидели рядом, и когда уже ничего не оставалось делать, кроме как сидеть, смотреть и ждать, они это и делали. И тоже вместе. Время от времени кто-то из них, слишком уставший, чтобы героическим усилием заставлять веки не слипаться, засыпал, и тогда другой следил за Бетси более внимательно.

Ночь казалась бесконечной. Жар Бетси не спадал, а кашель не ослабевал. Наконец, наступило утро, и, хотя самочувствие не улучшилось, но Милли и Джонатан все равно испытали облегчение — оттого, что в комнате стало светло и темнота больше не давила на них.

Пришла миссис Рафферти и удивилась, увидев, что Миллисент еще здесь и что она и Джонатан провели всю ночь у постели Бетси. Она повздыхала, поохала и побежала на кухню готовить для них завтрак. Ни Джонатан, ни Милли не хотели есть, но с готовностью выпили еще кофе. Всю ночь они разговаривали о самых разных вещах, стараясь хоть как-нибудь отвлечься и не думать о грозящей Бетси опасности. Они обсудили все, что можно: детство, игры, праздники, любимые блюда, говорили на любые темы, за исключением самой главной — их болезненных сложных отношений. Но когда наступило утро, разговор сам собой иссяк. Они были слишком утомлены, да и дневной свет нарушил ту близость, которая возникла между ними в темноте ночи.

Оба молчали. Милли облокотилась на спинку кровати и, положив голову на руки, задремала.

— Миллисент! Миллисент, проснись!

Она резко открыла глаза. Непонимающе оглядываясь, она пыталась понять, где находится и что происходит. И почему рядом с ней Джонатан Лоуренс? Всё вспомнив, она вскочила и взглянула на Бетси. Девочка спала на высоко взбитых подушках, а тента над ее кроватью не было.

— Милли, — взволновано прошептал Джонатан, беря ее за руку, — пойди, послушай, как она дышит.

Милли, наконец, совсем пришла в себя и, наклонившись над Бетси, прислушалась. Потом посмотрела на Джонатана огромными, полными надежды глазами.

— Лучше?..

— Тебе тоже так показалось? — снова прошептал Джонатан. В его глазах стояли слезы. Лицо было бледным, на щеке краснело пятно, очевидно, от прижатой ладоии, он оброс щетиной, но радость, светящаяся в глазах, делала его самым красивым мужчиной, которого когда-либо приходилось видеть Миллисент.

— Да, да! Я тоже так думаю!

Милли ввглянула на лицо девочки, и ей показалось, что оно ухе не такое пылающее. Дрожащей рукой она потрогала лоб Бетси. Он был влажным, но ухе не таким горячим, скорее, даже прохладным.

— У нее упала температура!

Джонатан вслед за Миллисент потрогал лоб Бетси, и когда почувствовал, что жара нет, то едва сумел приглушить возглас радости. Схватив Милли, он поднял ее в воздух и стал кружить.

— С ней все будет хорошо! С ней все будет хорошо! Они смеялись и визжали, как дети. Они обнимали друг друга, и Милли поцеловала Джонатана в щеку. Она почувствовала себя такой счастливой, что казалось, может взлететь, и ощущала счастье Джонатана, словно свое собственное. Он спрятал лицо у нее на груди, и она почувствовала его слезы и подрагивания его тела. Милли крепко обняла его и прижалась, а он выплакивал свой страх и свое облегчение. Никогда в жизни она столь остро не чувствовала рядом такую близкую, родственную душу, не ощущала себя частичкой другого человека, как это было теперь с Джонатаном Лоуренсом.