Карта времени

— У меня довольно денег, чтобы купить твою ночь, но мы оба достойны лучшего, чем грязный задний двор.

Услышав такие речи, Мэри Келли подскочила от изумления, но улыбка Эндрю внушала ей доверие.

— Я снимаю комнату в Миллерс-корт, но, боюсь, вы сочтете ее не слишком роскошной, — ответила она кокетливо.

— Мне там понравится, можешь не сомневаться, — заверил ее молодой человек, чрезвычайно довольный таким оборотом.

— Только у меня там муж, — предупредила женщина. — Он не любит, когда я, что называется, беру работу домой.

Для Эндрю это известие стало самым большим потрясением за весь вечер. Ему стоило немалых усилий скрыть разочарование.

— Думаю, у тебя хватит денег, чтобы его переубедить, — усмехнулась Мэри, наслаждаясь его растерянностью.

Так Эндрю открыл для себя рай, таившийся в убогой каморке. В ту ночь все переменилось: он ласкал ее так нежно, касался ее нагого тела с таким благоговением, что Мэри Келли, к своему удивлению, почувствовала, что ледяной панцирь, надежно скрывавший ее ранимую душу, начал таять. Сладостный вирус его поцелуев проникал в нее все глубже, и проститутка превращалась в женщину, истосковавшуюся по любви. Вступив в лабиринт, по которому суждено блуждать влюбленным, Эндрю без труда нашел укромный уголок, где пряталась настоящая Мэри, и она выбралась на свободу, сбросила путы, словно ассистентка фокусника, восставшая из куба, наполненного водой. Теперь их сердца горели одним пламенем, а когда девушка заговорила о весне в Париже, где она несколько лет назад работала натурщицей у художников, и о детстве в Уэльсе, на Рэтклифф-хайвей, Харригтон понял, что удивительное, неведомое прежде чувство, что наполняло все его существо, и есть та самая любовь, о которой говорили поэты. Как дрожал от воспоминаний ее голос, когда она говорила о петуниях и гладиолусах на парижских улицах и о том, как, возвратившись в Лондон, просила звать ее на французский манер, чтобы вновь и вновь воскрешать образ потерянного рая; и сколько в нем было неподдельного ужаса и тоски, когда Мэри рассказывала о том, как на Рэтклифф-хайвей вешали пиратов и их тела долго болтались над Темзой. И в этом немыслимом сочетании нежности и прямоты, сладости и горечи была вся Мэри Келли, самое удивительное из созданий Божьих. Когда же она спросила, чем он зарабатывает на хлеб, коль скоро, по всей видимости, решил выкупить разом все ее ночи, Эндрю рискнул сказать правду, и не только потому, что не хотел начинать со лжи, но и потому, что правда — внезапное чувство, вспыхнувшее при взгляде на портрет, недолгие поиски и чудесная встреча в самом опасном квартале города — казалась такой прекрасной и удивительной, что могла соперничать с самыми романтическими книжками о любви. Покидая Миллерс-корт, он, все еще ощущавший вкус ее поцелуев, старался не смотреть на мужа Мэри Джо, который все это время ждал на холоде, подпирая стену.

Когда Гарольд привез молодого господина домой, на улице уже светало. Слишком взволнованный, чтобы заснуть, полный мыслей о Мэри, Эндрю бросился на конюшню и оседлал одного из отцовских жеребцов. Встретить утреннюю зарю, гарцуя по Гайд-парку в лучшее время суток, когда на траве сверкают капли росы и кажется, будто мир обезлюдел! Разве можно было упустить такую возможность! Через несколько минут молодой человек уже летел неистовым галопом по окружавшему особняк Харрингтонов парку с громким смехом и торжествующими криками, словно солдат в миг победы: на прощание Мэри Келли поглядела на него взглядом, полным любви. Тут пришло время взять свои слова обратно и извиниться перед читателем за неуместный скептицизм: при помощи взгляда можно выразить очень многое. Человеческие глаза — что бездонный колодец, чего в них только нет. Эндрю несся по парку, окрыленный не изведанным доселе волнующим и благодатным чувством, которое мы называем счастьем. Бедняге казалось, будто весь мир залит дивным светом, озарявшим его душу, будто камни, трава, деревья, кусты и даже пронырливые белки источают сияние. Но не пугайтесь, я не собираюсь утомлять вас и самого себя подробным описанием каждого гектара парка Харрингтонов; его ландшафт на самом деле был однообразным и вполне заурядным: самые обычные кусты, деревья и камни, и даже белки — самые что ни на есть обыкновенные, не говоря уже о прочих мелких грызунах, которым конский топот помешал заниматься своими делами.

Через час безумной и счастливой скачки Эндрю осознал, что до возвращения в скромное жилище Мэри остается почти целый день, а стало быть, нужно придумать себе какое-нибудь занятие, чтобы не сойти с ума от мучительного ожидания, ведь, когда ждешь встречи с возлюбленной, время, увы, не начинает идти быстрее, а, напротив, коварно замедляет ход. Харрингтон решил навестить своего кузена Чарльза, с которым охотно делил лучшие моменты своей жизни. На самом деле Эндрю хотелось узнать, заметит ли брат произошедшую с ним перемену. А еще удостовериться, что белки и вправду источают сияние.

IV

В столовой особняка Уинслоу накрывали завтрак для молодого хозяина, который, по обыкновению, еще нежился в постели. Слуги поспешно расставляли на громадном столе под одним из широких окон корзинки со свежими булками, вазочки с печеньем и мармеладом, до краев полные кувшины молока и грейпфрутового сока. Большую часть этой снеди предстояло выбросить, поскольку кузен Эндрю, в чью честь, собственно, и устраивалось пиршество, не был замечен в грехе чревоугодия, а по утрам и вовсе страдал отсутствием аппетита. Эндрю, в доме которого были приняты не менее обильные трапезы, никогда не мог понять, в чем смысл подобной расточительности: за один-единственный бисквит, который его брат отложил бы, едва надкусив, обитатели Уайтчепела вполне могли кого-нибудь убить. Позволительно ли считать такие мысли знаком пробуждения гражданской сознательности или хотя бы сострадания к ближнему? Едва ли. Эндрю Харрингтон был из тех, кто предпочитает заботиться о своем саде, не выглядывая за ограду. Больше всего на свете Эндрю занимала тайна его собственного «я», день ото дня он старательно распутывал клубок своих чувств, настраивал душу, словно музыкальный инструмент, тщась достичь идеального звучания. Уследить за собственными ощущениями было совсем не просто, они были прихотливы, капризны и стремительны, словно стайка рыбешек в пруду, но молодой человек понимал, что тому, кто не разобрался в себе, нечего рассчитывать на благодушие внешнего мира. Не говоря уж о том, что копаться в себе, с изумлением предаваясь новым, не изведанным доселе чувствам, было на редкость увлекательно. Возможно, где-то в самых дальних закоулках этого запутанного лабиринта и вправду таилась разгадка великой тайны по имени Эндрю Харрингтон.

Взяв из вазы, полной фруктов, яблоко, молодой человек расположился в кресле и приготовился ждать, когда его двоюродный брат соизволит вернуться в сей мир. Поставив ноги в пыльных от скачки сапогах на низенькую скамейку, он лениво откусывал от спелого плода, воскрешая в памяти поцелуи Мэри Келли и страсть, с которой оба они пытались утолить накопившийся любовный голод, как вдруг на глаза ему попалась утренняя газета. Заголовок на первой странице «Стар» большими буквами извещал об убийстве Энн Чэпмен, проститутки из Уайтчепела. Заметка расписывала злодеяние во всех анатомических подробностях: помимо матки, как сказала Мэри Келли, у жертвы вырезали мочевой пузырь и влагалище. И сняли с руки дешевые колечки. Обстоятельства убийства по-прежнему оставались тайной, покрытой мраком, однако, допросив уличных девиц в Ист-Энде, полиция объявила о появлении первого подозреваемого, сапожника-еврея по прозвищу Кожаный Фартук, который отбирал у девушек ночную выручку, угрожая им ножом для раскройки. Эндрю тряхнул головой. Статью сопровождала жутковатая иллюстрация, на которой полисмен освещал фонарем окровавленное тело женщины, распростертое на земле. Он совсем позабыл о том, что его рай находится посреди кромешного ада, что женщина, которую он полюбил, — ангел в окружении демонов. Ужасы, описанные в газете, казались совершенно немыслимыми в роскошной столовой богатого особняка, где самым страшным преступлением считалась пыль, не вытертая вовремя нерадивой прислугой. Харрингтон стал подумывать о том, чтобы дать Мэри побольше денег — пусть в случае чего откупится от шантажистов, но по всему выходило, что душегуб обладал отличными навыками в хирургии, а значит, вероятно, был медиком, хотя не следовало сбрасывать со счетов и меховщиков, поваров, цирюльников — одним словом, всех, кто привык управляться с ножом. Еще в газете писали, что придворному ясновидящему королевы Виктории якобы приснилось лицо убийцы. Эндрю вздохнул. Получалось, что ясновидящий, никогда не встречавшийся с преступником, знал о нем больше, чем он, тот, кто видел его прямо перед убийством.