Страница 68 из 70
Ювелирный магазин самоорганизуется в апартаментах нашей светлости.
Цепи и цепочки.
Изящные фероньерки. Тяжелые колье и жемчужные нити пятиметровой длины.
Браслеты. Кольца. Перстни. Серьги.
Гроздья драгоценных камней.
Золото. Платина.
И старичокювелир, дремлющий в кресле. На лысоватой голове его – квадратная шапочка, украшенная крупной черной жемчужиной, – такие носят гильдийные старейшины. Старичку помогают четверо парней, которые вносят сундучки с новыми и новыми украшениями.
Но все не то. Я нахожу чтото подходящее ко всем нарядам, кроме моего особенного. И когда я отчаиваюсь, старичок открывает глаза. Он смотрит на меня долго, както совсем уж пристально, затем подзывает помощника – кряжистого бородача, скорее похожего на бандита, чем на ювелира, – и чтото ему говорит. Со старичком пытаются спорить, но спор угасает быстро.
Мы ждем. Старичок – закрыв глаза. Я – в готовности разрыдаться уже по вполне очевидной причине. Ожидание заканчивается с возвращением бородача. Он несет не очередной сундук, но шкатулку самого простого вида и держит ее не то чтобы брезгливо, скорее с недоумением.
А мне любопытно. Я даже про слезы забываю, до того любопытно.
Старичок берет шкатулку в руки, баюкает, гладит и протягивает мне. Внутри ее – нечто тонкое, неимоверно хрупкое. Но я всетаки решаюсь взять это в руки.
Это ожерелье будто сделано изо льда. Сложное плетение нитей и редкие, некрупные, но совершенной огранки камни.
– Дешевка, – бормочет бородач.
А мне плевать. Это именно то, что я хотела. Старик улыбается. Он доволен, а я просто счастлива.
– Спасибо, – осторожно возвращаю ожерелье в шкатулку.
Старик кивает и поднимается, чтобы уйти.
– Погодите. У меня к вам одна просьба… – Идея приходит внезапно. – Вы не могли бы сделать…
Он слушает внимательно и отвечает:
– Послезавтра.
Кайя соврал: склеп открывался на море. Пара морских змей, вытесанных весьма грубо, охраняла кованые ворота. Сырой воздух и соль, которая скапливалась в пещере, разъедали металл, и ворота приходилось менять довольно часто. Последние поставили двенадцать лет тому. И с тех пор Кайя обходил это место стороной. На соляном полу оставались следы. И звуки разносились далеко, будоража покой мертвецов. Ворота открылись с протяжным скрипом, и море, отозвавшись на голос, хлестануло волной скалу.
От ворот до входа – три шага.
И тяжелый засов, казалось вросший в дерево.
Лестница с широкими грубыми ступенями.
Темнота.
Факел загорается не сразу, чадит и воняет, и пламя трепещет. Сполохи скользят по стенам, выхватывая пустые ячейки. Осталось всего десятка два. И через пару сотен лет придется закладывать новую шахту. Но это уже будет чужая проблема.
Два пролета. Факел всетаки гаснет, но здесь сложно заблудиться.
И белесые пятна мрамора.
У дальней плиты – Кайя скорее чует, чем видит, – ветка лилий, и, значит, дядя все еще приходит. Но лилии лучше, чем головы. За этой нишей – пустая, которую Магнус охраняет свято, правда, уже не спешит занять ее до срока.
Кайя останавливается у первой в череде могил.
– Здравствуйте, мама. – Плита влажная на ощупь. Шрамы букв читаются под пальцами. – Извините, что давно не заглядывал, но… вряд ли вы заметили. Хотя если всетаки заметили, то извините.
Не стоило сюда приходить. Не сейчас.
А когда?
Двенадцать лет было, чтобы с духом собраться. И то не хватило.
– Ваша светлость… – К плите отца прикоснуться Кайя не решился, как и вообще подойти близко, пусть разумом и отдавал себе отчет, что отец мертв и не представляет угрозы. Но слишком жива была память. – Я пришел сообщить вам, что женюсь. И что вы вряд ли бы одобрили мой выбор, но в които веки мне больше не нужно ваше одобрение.
Каждое слово давалось с трудом.
– И что когда у меня появится сын, я не повторю вашей ошибки. Я не стану обвинять его в собственных несчастьях.
Тишина. А чего он ждал? Ответа? Ответ отца Кайя мог бы представить в мельчайших деталях. Каждое слово. Интонация, что режет больнее слов. Взгляд, под которым остро ощущаешь собственную ничтожность. Гранитный клинок чужой воли, вскрывающий разум. Бесполезность сопротивления. И вопрос, на который до сих пор нет ответа: за что?
Не следовало приходить.
И уж тем более не следовало сбегать, поджав хвост.
У ворот ждал Магнус. Он держал охапку лилий, бутылку вина и связку толстых восковых свечей.
– Мириться приходил? – поинтересовался дядя. – Или проверял, на месте ли мой братец? Ну да, с его паскудным характером и воскреснуть станется…
Кайя мотнул головой и отмахнулся, но от дяди не так просто отделаться.
– Садись, – Магнус указал на скамейку, спрятанную за змеиной спиной, – и выпей. Полегчает.
Вино было кислым, но и вправду слегка полегчало. Во всяком случае, речь вернулась.
– Думаешь, он слышал? – Кайя очень на это надеялся.
– Ну… как знать?
– Если слышит, то бесится. Хорошо бы.
– Может, и так. А может, и нет. Совсем туго приходилось?
Еще один отложенный разговор. И можно не отвечать, дядя не будет настаивать – до сих пор он избегал задавать вопросы о том времени – но, вероятно, пришла пора.
– К тому, как обычно… я привык.
Научился зализывать раны. Выталкивать из памяти часы и дни, когда он был рядом. Жить, улавливая те минуты, когда его всетаки не было.
Минута – порой достаточно, чтобы отдохнуть.
– Потом… он решил, что я виноват. Она умерла от простуды, а виноват все равно я. Мы на границе стояли. А он вызвал вдруг. И не объяснил почему… и уже потом не отпускал. Мать не вмешивалась. Она ведь никогда и ни во что не вмешивалась.
– А меня не было.
Кайя кивнул. Никого не было. К счастью, он достаточно хорошо изучил отца, чтобы, получив письмо, отправить Урфина к Мюрреям. Эдвард все правильно понял.
Жаль, что самому Кайя бежать было некуда.
– Еще немного, и я бы его убил. Или он меня, что вероятней.
Вино закончилось. И надо бы уходить. Прошлое надежно заперто в склепе, и Кайя сказал все, что хотел сказать.
– Знаешь, – дядя погладил восковые лепестки лилий, – я почти и не помню, что со мной было, но если о чем и жалею теперь, так о том, что вас бросил.
– Но ты же вернулся.
– Ну да… большей частью.
Три дня.
Я спокойна.
Нет, честное слово, спокойна. Ну, почти. Главное, без истерик. Свадьба… подумаешь, свадьба. Это же не запуск орбитальной станции. Проехаться по городу. Постоять красиво. И помахать подданным ручкой. Они посмотрят на меня. Я – на них.
И разойдемся, довольные друг другом.
Ну не выгонят же меня из замка, если вдруг чтото не так пойдет?
На всякий случай спрашиваю у Кайя. Он долго смотрит на меня, пытаясь вникнуть в суть проблемы, потом решает ее проверенным уже способом – сгребает нашу светлость в охапку.
– Все будет замечательно, сердце мое.
Верю. Наверное. Он же льстец. И предвзято ко мне относится.
– Ты понравишься им. Ты до того хороша, – мурлычет Кайя на ухо, – что, будь ты чужой невестой, я бы вспомнил о своем праве первой ночи.
Комплимент меня озадачивает настолько, что я перестаю бояться.
– А оно у вас есть?
Кайя кивает.
– И часто ты…
Вот оно мне надо знать? Я не ревнивая… была не ревнивая. Но Кайя расценивает вопрос посвоему.
– Иза, я, конечно, чудовище…
Да неужели? Кто ему такое наврал?
– …но женщин не насилую.
В этом я и не сомневалась.
– Но иногда случается, что просят этим правом воспользоваться. Особенно на Севере. Там почитают за честь, если высокий гость обращает внимание на девушку. Она сразу вырастает в цене. А на Юге строго с чистотой невесты.
Полагаю, не той, которая достигается посредством хорошей бани.
– И в случае… проблемы, чтобы избежать позора, родители… или невеста обращаются к лорду за помощью.