Страница 21 из 70
Залило и Снежинку, и меня.
Жаль платья, нарядное было… а пятновыводителя еще не придумали.
– Руки оторву, – пообещал Сержант Таку и добавил пару слов покрепче. Так хорошенько покрепче. Потом покосился на меня и сказал: – Извините, леди.
– Изольда.
– Леди Изольда.
Иглу вытащили, а рану посыпали горячим пеплом. Откудато волшебным образом возникла солома, и мешок опилок, и кувшин дегтя, и даже сырая глина.
– А льда на кухне не дали, – пожаловался Сиг, хлюпнув носом. – И не леди она.
– Леди, – возразила Лаашья. Она ловко обмазывала ноги Снежинки глиной. – Платье дорогой. Был. Раньше был. Туфель дорогой. С камушек.
Изгвазданные в глине пальцы вцепились в подол моего несчастного платья. И я вздохнула: потерявши голову, по волосам не плачут. Вряд ли Лаашья сделает хуже.
– Камушек! – Она сковырнула жемчужину и протянула Сигу. – Я такой муж дарить. Муж любить камушек.
– А у тебя, оказывается, муж был? Несчастный человек!
Сиг поднес жемчужину к левому глазу, потом к правому, лизнул и после всех манипуляций возвратил мне с поклоном.
С чего вдруг такая любезность?
– Быть. Хороший муж. Теплый. Спать теплый. Один мерзнуть. А с муж не мерзнуть. Я муж камушек дарить. На бусы. У муж много быть бус.
– Лаашья с Самаллы, леди Изольда. – Сержант возник рядом со мной, и причина Сиговой внезапной честности получила объяснение. – Это другой край моря. Ее народом правят женщины. И протектор там не лорд, а леди.
Феминистки, значит. Воинствующие.
Сержант протянул мне относительно чистую тряпку и миску с водой. Да, руки у меня все еще в крови, и надо бы отмыть, пока не засохла. Засохшая кровь тяжело отходит.
– Большой мать высоко сидеть.
…далеко глядеть и всех видеть…
– Женщин сильный. Мужчин слабый. Много говорить. Глупый, как Сиг.
– Попросил бы! – возмутился Сиг, но возмущение его было ленивым, похоже, на самом деле привык он к подобным высказываниям.
– Лаашья служить Большой мать. Быть хороший дочерь. Злой. Много бить. Много резать. Большой лодка иметь. Сестра. Много сестра! Один сестра хотеть лодка Лаашья. И бить Лаашья по голова.
Вода в миске становилась розовой, а Сержант подсказал:
– И на шею попало. Вы уж извините безрукого.
– Всякое случается.
Лицо у него невыразительное. Возраст и то не определить. Старше двадцати, но… тридцать? Сорок? Единственная яркая примета – шрам на лбу.
Сержант не причинит мне вреда и, если попросить, отведет в замок. Но кому я там нужна? И появиться в нынешнем виде… на платье глина, солома и кровь. И на шее кровь, и в волосах, кажется, тоже.
Леди Неудачница.
– Могу я узнать герб вашего дома? – Сержант ждал, пока я вытру руки. А кровь забилась под ногти, теперь останется черной каймой.
– Не знаю.
– Лаашья грустить. Лаашья знать. Сестра убивать муж Лаашья. Она говорить – муж слабый. Нет детей. Другой брать. А Лаашья этот хотеть. Теперь все.
Не знаю, к чему относилось это «теперь все» – к смерти супруга Лаашьи, который представился мне тихим подкаблучником, обожавшим воинственную женушку, носившим бусы из жемчуга, возможно, что и серьги? Он убирал, мыл посуду и в свободное время вязал носки на деревянных спицах. Или встречался с другими мужчинами, чтобы обсудить женщин.
– А имя вашего отца? Или мужа?
Сказать? Не поверят. Сочтут сумасшедшей. Соврать? А смысл…
– Что ж, – Сержант оказался понимающим человеком, – будем считать, что вы сирота.
Осталось спеть о сиротской горькой доле.
– Оставайтесь столько, сколько хотите. Вы под моей защитой. Сиг, лично отвечаешь за то, чтобы леди никто не причинил вреда.
– Ты не леди, – шепнул тот, когда Сержант отошел. – Знаешь почему?
Потому что я выгляжу не как леди. И разговариваю иначе. И даже не знаю герба своего мужа.
– Они все – твари. – У Сига нашелся собственный ответ. – Им плевать и на людей, и на лошадей, и вообще на всех. А ты Снежинку лечишь. Сержант ее очень любит.
– Сильно. Лаашья так муж любить. Но Лаашья уметь жить один. Сержант не уметь. Мужчина. Глупый. Сердце слабый.
Снежинка легла, положив голову на колени Сержанту, и тот, разбирая гриву на пряди, напевал ей чтото ласковое. Они нужны друг другу и, значит, будут вместе.
А я? Я и в этом мире, получается, лишняя?
Глава 12
Добрые намерения
Поиск истины часто заканчивается поиском убежища!
Высказывание неизвестного правдолюбца после неосторожных разоблачений
Когда с тоскливым грохотом рухнула дверь, а на пороге появился Кайя с вопросом: «Где моя жена?» – Урфин первым делом подумал, что кошмары его становятся все более изобретательными. Следом пришло понимание, что жизнь он прожил в общемто неплохую, насыщенную событиями, но по крайне неудачливому стечению обстоятельств – других объяснений визиту Кайя не имелось – короткую. Оставшиеся мгновения Урфин потратил на то, чтобы повернуть гудящую голову налево.
Кровать была пуста.
И справа тоже пуста.
Свесившись с кровати – это едва не стоило содержимого желудка, – Урфин убедился, что, кроме пыли, под ней ничего нет.
Да и вообще, судя по провалам в памяти, вчера он был способен лишь на то, чтобы дойти и красиво рухнуть на перину… и вроде бы шел не один… Кайя его провожал.
А он провожал Кайя.
И гдето у картинной галереи они устали провожаться и присели. Нашелся еще кувшинчик вина… и солнце всходило. Новый день – достойный повод. А потом ктото добрый помог подняться и добрести до кровати. Кто?
Мужчина. Точно мужчина. У женщины не хватило бы сил.
– Что… ппроисходит? – Урфин поднялся на четвереньки. Хвала Ушедшему, он был одет, пусть даже одежда изрядно помялась. И пятен сколько… вино белое… вино красное, терпкое, тифисское крепленое. Розовое тоже имеется. А вот это явно от масла. Но масло вчера вроде бы не пили.
Кайя сдернул с постели за шиворот, как щенка, и легонько – ему так представлялось, что легонько, – встряхнул:
– Очнись. Мне помощь нужна. Изольда пропала. Кормак сказал, что ты знаешь, где она.
– Откуда?
Старая скотина не упустила случая нагадить. Изольда пропала… Зачем?
– Отпусти, – попросил Урфин. – И пусть принесут воды. Со льдом. И ведро. И лучше выйди, ладно?
Хуже рвотных капель могла быть лишь двойная доза рвотных капель, разведенная в двух литрах воды. Урфин пил, пытаясь отрешиться от едкого тухловатого вкуса напитка. Хрустели на губах льдинки. И холод мешал средству сразу войти в кровь. Это дало несколько секунд, хватило, чтобы упасть в кресло, зажать меж колен ведро и сгорбиться над ним.
В это мгновение Урфин ненавидел себя.
И Кайя, который требовал выпить «за недолгую разлуку».
И Изольду. Не могла исчезнуть попозже?
Кормака… и весь растреклятый мир, не желающий отпустить Урфина.
Рвало его долго, обстоятельно, и Урфин вяло подумал, что, возможно, это и не самый изящный способ самоубийства, зато определенно – весьма мучительный. Дурнота прошла, оставив дрожь в руках и коленях, взопревшую спину, но способную мыслить голову.
Изольда исчезла?
Куда, Ушедий, она могла исчезнуть?
Тень от замка накрыла двор. Огромная, она еле вмещалась между высокими стенами и чернила камни. Лишь зубцы сохраняли яркий влажный блеск. По стене вышагивали часовые, чьи фигуры были далеки и трудно различимы.
Известен всем мой господин, и смело я пою
О том, что он непобедим в застолье и в бою…[2]
У Сига оказался приятный голос, куда приятнее, чем у дворцового менестреля. Да и репертуар отличался изрядно.
Ярко горел костер. Промасленное крыло навеса скрывало от меня небо и поблекшее солнце. Повозки, поставленные углом друг к другу, служили вполне приличной защитой от ветра. Редкие капли дождя залетали в огонь и шипели, сгорая.