Страница 4 из 14
И Меррон прикусила губу, запирая очередной вопрос.
Ступени вывели в небольшую пещеру, за которой открывалась другая, и третья... и значит, правду говорили, что человек, не способный прочесть тайные знаки, которые есть в каждой пещере, в жизни не отыщет обратной дороги.
А значит, их с Даром тоже не найдут.
Он шел и шел, быстро, так, что Меррон приходилось бежать. А бегать в темноте - не самая лучшая идея. И камни норовили толкнуть, подставить подножку, задеть острым известняковым клыком, которые во множестве росли на потолке... Меррон терпела.
Должен же был он остановиться!
Остановился, махнул, показывая, что именно эта пещера его вполне устраивает. Сумку бросил. И сам упал.
- Дар? - нельзя паниковать. Это приступ, как тот, который на чердаке случился. И плохо ему было давно, только терпел, тянул и вот дотянул, бестолочь этакая. Мышцы судорогой свело, как каменные стали. И дышит через раз, но рычит, пытается Меррон оттолкнуть.
- Успокойся. Я не собираюсь к тебе приставать. Ни сейчас, ни вообще. Нужен ты мне больно. Я просто расстегну куртку, и тебе дышать легче станет... и мышцы попробую размять. Будет неприятно. Когда отпустит, я уйду. Обещаю. А пока - терпи.
Она точно знала, куда нажать и что сделать, чтобы ему стало легче.
И получалось.
Только когда Меррон хотела уйти, не позволил. Вцепился в руку, прижался щекой и поцеловал еще.
Вот и как его понимать?
Глава 2. Векторы движения
Неумение врать ещё не повод говорить правду.
Жизненный девиз честного человека.
Травинка коснулась кончика носа.
- Вставай, я знаю, что ты не спишь, - Меррон провела травинкой по щеке.
Не спит.
С той самой минуты, когда она поднялась - Меррон всегда сначала поднималась, потом уже открывала глаза и, подслеповато щурясь, долго топталась на одном месте. Вспоминала, что за место и как она сюда попала. Зевала. Хмурилась. Трясла головой, избавляясь от остатков сна. Она была беспечна, и как такую из поля зрения выпустишь?
Но если открыто следить, нервничает.
- Ну вставай же, - она забралась под одеяло и ткнула пальцем в живот. Сержант перевернулся на бок, уступая нагретое место.
К реке ходила. Купалась. Волосы мокрые, и на шее капельки.
- Вода хорошая, - сказала Меррон, отбирая остатки плаща. - Теплая совсем. Парная. Я раньше любила, чтобы на рассвете поплавать... особенно, если по первому туману. У нас на запруде еще кувшинки были. Они только ночью цветут, знаешь?
Знает. И что нос у нее холодный, тоже знает.
Сама вот мерзнет, дрожит, но не признается, бестолковая женщина, с которой Сержант совершенно не умеет общаться. Ни с ней, ни с другими, от него даже обозные девки, которые особой разборчивостью не отличались, стремились отделаться побыстрей, хотя вроде бы никого и никогда не обижал.
- Или вот на рассвете... закрываются и уходят под воду. Бетти мне плавать не разрешала. Во-первых, потому что леди принимают ванну, а не в запрудах плещутся, во-вторых, у кувшинок очень толстые стебли, как сети, легко запутаться и утонуть. Некоторые и тонули. Деревенские про таких говорили, что их водяницы уволокли. Суеверия...
Засунула-таки ледяные ладони под рубашку.
- Ты опять горячий. Как ты себя чувствуешь?
Обыкновенно. Хорошо даже, когда она рядом.
- Сегодня снова, да?
Наверное. Но стоит ли переживать о том, чего нельзя изменить.
Приступы случались с периодичностью в два дня. Но зато проходили легче и быстрей. Тогда, в пещере, Сержант слег почти на сутки, не столько из-за самого приступа, сколько из-за непонятной несвойственной ему прежде слабости.
Меррон была рядом.
И в следующий раз - тогда накатило на равнине. Два холма и поле, усеянное осколками камней. Ни пещеры, ни даже трещины, чтобы укрыться. А ей не объяснить было, что оставаться на открытом месте опасно, что надо уходить, к холмам, к лесу, видневшемуся вдали. Он бы отлежался и нашел.
Осталась.
И оставалась раз за разом. Вопросов не задавала. Сама протягивала скальпель, опалив лезвие над огнем. Ворчала, что он - сумасшедший.
Терпела.
Доверяла, не понимая, что Сержант не стоит доверия.
- Может, поешь все-таки? Хотя бы немного?
Капли на шее Меррон высохли, и нос согрелся. Пора было вставать.
А поесть... в последнее время его мутило от запаха еды. И это было неправильно.
Все было неправильно.
Ему за тридцать. Критический возраст давным-давно пройден. Изменения невозможны. Это же не ветрянка... тем более, что кровь все еще красная, а кожа достаточно мягкая, чтобы скальпель ее вскрыл.
Правда, давить приходится изо всех сил.
До границы недели две пути. Нейтральная зона начнется раньше, сейчас, наверняка, полоса шире обычного, и это хорошо... если получится дойти.
Должен.
Позвать Ллойда... он или поможет, или позаботится о Меррон насколько это возможно.
Накатило у реки. Наклонился, зачерпнул воды - и вправду теплая, как парное молоко, то, которое с пенкой и запахом живого - и не удержался на ногах.
На этот раз шло волнами.
Кажется, не получилось не закричать. Не помнил. Падал, как раньше - в песок, в седую траву, которой осталось жить неделю или две. Людям - и того меньше.
Тоже был берег, узкая полоса. Раскатанное дно и застрявшая подвода. Шелест рогоза. Визг подстреленной лошади. Тяжелая конница грохочет, взбивает грязь на переправе, взрезает стальным клином шеренгу пехоты. Падают стрелы. Отвесно. С неба. Они живут там, в тучах вороной масти, потерянные перья с железной остью. Пробивают щиты. Воду. Впиваются в рыхлую землю, сеют войну.
Хорошо.
Дар закрывает глаза не потому, что страшно - страх давно ушел - но ему надо услышать эту музыку. Никто не верит, что она есть.
Никто не видит алого.
И огненных кошек, которые играют с людьми. Кошки зовут Дара, и он должен пойти за ними. Сегодня или никогда... сегодня.
- Лежать! - Сержант оттаскивает под защиту телеги.
Зачем?
- Сдохнешь по-глупому.
И хорошо бы. Жить по-умному не выходит. Дар пробует вывернуться: кошки ведь рядом. Ему всего-то надо два шага сделать, но не отпускают. Колено Сержанта давит спину, и та вот-вот хрустнет.
Кошки смеются.
- Не дури...
От удара по голове в ушах звенит. И музыка обрывается. Уходят кошки, туда, где конница добивает остатки пехоты, уже безо всякой красоты, деловито, буднично. И над стенами городка поднимается белый флаг.
Не спасет.
Дару не жаль тех, кто прячется за стенами, как и тех, кто стоит перед ними, за чертой осадных башен, штурмовых лестниц и баллист. Все обречены. Каждый по-своему.
На землю из носу льется кровь, но ее слишком мало, чтобы кошки вернулись. Они предпочитают лакать из луж, а не лужиц. Дару нечего им предложить.
Бросают.
Не прощаются до вечера, а именно бросают. Вообще-то Дар ненавидит вечера, особенно такие, по-летнему теплые, с кострами, мошкарой, что слетается к кострам, с черной водой, которая словно зеркало. Но сегодня ненависти нет. Наверное, уже ничего нет.
Жаль, что днем умереть не вышло.
Сержант идет позади. Присматривает. И сопровождает. Сначала туда... потом назад. Док уже расставит склянки, разложит инструмент. Он тоже будет молчать, только губы подожмет, запирая слова. Устал.
Все устали.
А ночь вот хорошая. Звезды. Луна. И дикий шиповник отцветает, сыплет на землю белые лепестки.
- Почему все так? - Дар повернулся к Сержанту.
- Надо же, заговорил-таки. И давно?
Да. Наверное. Дар не помнил, когда осознал, что снова способен разговаривать. Дар вообще не помнил время.
- И чего молчал?