Страх

Он долго ее рассматривал и отдал Пашке со вздохом.

— Как будто похоже, а может, и не очень похоже.

— Алексей Иванович, — сказал Пашка с рыданием в голосе, — что же вы хотите, чтоб я спокойно смотрел, как он уедет? Через месяц вернемся на базу, а его и след простыл. Исчез Климов, затерялся среди двухсот миллионов человек, ведь второй встречи не будет. Где он укроется, в Красноярске или Магадане, в Кишиневе или Мичуринске, или еще где, откуда я знаю.

— Успокойся, Паша, — скачал я. — Задерживать мы его действительно не имеем права. Значит, ему не надо давать основания бояться. Приехал, увидел тебя, ты его не узнал, вот и все. А через месяц вернемся на базу, там и поговорим. Если ты будешь держать себя в руках, уедет он спокойный и будет нас поджидать.

— А глаз из-под палатки? — спросил Паша. — Чувствует он, чувствует. Телепатия, что ли, тут такая. Ты же сам чувствовал, что он весь как струна.

— Ты мистику не разводи! — рассердился я. — Конечно, он нервничает, встретив тебя. Конечно, следит за тобой, подглядывает. А ты развей его подозрения. Убеди его, что ты ничего не заподозрил. Мужик ты на возрасте, что ж ты, сдержать себя не сможешь?

— Ладно, — сказал Пашка хмуро, — сейчас уйдем в маршрут, а вечером перетерплю. Ну и месяц мне предстоит!

— Нет, — сказал Алексей Иванович, — так, я думаю, мы больше его не увидим. Убежит.

— Телепатия? — спросил я.

— Не знаю, — сказал Алексей Иванович. — Есть или нет телепатия — это пусть специалисты разбираются. А вот то, что по взглядам, по интонациям, по жестам один человек угадывает, что думает и чувствует другой, это я знаю точно. Конечно, если у обоих нервы напряжены, если оба взволнованы. Иногда сам не знаешь, себе самому объяснить не можешь, а чувствуешь состояние другого человека по неуловимым признакам, по еле заметным деталям. Я убежден — Разгуляев чувствует, что мы его опознали.

— Так что же, — сказал Паша, — значит, мы дали ему понять, что он опознан, и отпустили его: лети, мол, голубчик. Месяц времени у тебя на устройство дел. За этот месяц мотайся куда подальше.

— Черта с два, — сказал Алексей Иванович и стукнул кулаком по кормовому пастилу.

Я посмотрел на него и опять удивился. Не корректный научный сотрудник был передо мной, и не лесной созерцатель, знаток звериных повадок и птичьих голосов, а волевой, энергичный человек, умеющий драться и побеждать.

— Надо ему просто в лоб сказать: мы вас узнали и мы вас не выпустим.

— Так мы же не можем его задержать! — выкрикнул Пашка.

— Не выдержит, убежит, — спокойно сказал Алексей Иванович. — Выдаст себя. Не может не выдать.

Глава шестая

РАЗГОВОР НАПРЯМИК

Мы вышли на берег, подтянули повыше лодку и занялись обычными утренними делами, как будто так нам и полагалось, не сомкнув глаз за целую ночь, начинать тяжелый трудовой день. Разожгли костер, вскипятили чайник, сварили суп из консервов, нарезали хлеб. Из палатки не доносилось ни звука. Либо Разгуляев действительно спал, либо думал и передумывал причины нашего странного поведения. Завтрак уже был готов, когда палатка зашевелилась и из нее, низко пригибаясь к земле, вышел Платон Платонович, босой, в тельняшке и брюках. Выйдя, он выпрямился и широко, с наслаждением потянулся. В одной руке он держал мыло, пасту, зубную щетку, в другой — коротенькое вафельное полотенце. Потягивался он долго, с наслаждением; потянувшись, пожелал нам доброго утра и пошел к озеру умываться, ступая осторожно, чтобы не повредить о камень босые ноги.

Мы разлили суп по котелкам, присели за наше подобие стола, все трое с одной стороны, оставив валун для гостя. Делать уже, собственно говоря, было нечего, но мы все возились, придумывая то одно, то другое хозяйственное дело. Надо было создать видимость, что мы не разговариваем, потому что заняты.

Платон Платонович мылся долго, так, как моются в озерах или реках люди, не привыкшие обходиться без водопровода и умывальника. Он фыркал, сморкался, отплевывался и даже повизгивал от холодной воды. Была минута, когда он, кажется, подумывал окунуться, но, еще раз попробовав ногой воду, поежился и не решился. Наконец он растерся полотенцем и, все еще поеживаясь от холода, быстро, но осторожно ставя босые ноги, побежал в палатку.

Он все делал обыкновенно, все делал так, как должен делать человек его типа, его характера, его привычек. Наверное, он десятки раз видел, как умываются поутру горожане в реке или озере, и исполнял все так, как положено, как типично. Немного слишком старательно исполнял, переигрывал.

Впрочем, может быть, это мне только казалось. Мне все казалось в нем подозрительным.

Наконец, свеженький, розовый, с мокрыми волосами, он подошел к нам.

— Я боялся проспать, — сказал он, усаживаясь на валун. — Надо пораньше к Яковлеву попасть.

— Так что, окончательно решили сегодня ехать? — спросил Глухов, глядя в сторону и отправляя в рот ложку за ложкой.

— Конечно, — сказал Разгуляев. — Я свеж и бодр. Лошадка тоже, наверное, отдохнула. До яковлевской группы километров тридцать, они в Ивантеевке стоят. Часа за четыре я на своем рысаке дотрясусь, даже если с отдыхом, все равно получится часов пять. А зря время тратить нечего.

— Придется тратить, — сказал Глухов. — Никуда мы вас отсюда не пустим.

Он сказал это просто, не подчеркивая, и мы все трое продолжали есть суп, как будто ничего особенного и сказано не было. Продолжал есть суп и Разгуляев. Слова Глухова, видимо, не сразу дошли до его сознания. Отправив в рот две или три ложки, он вдруг нахмурился и удивленно посмотрел на Алексеи Ивановича.

— То есть как — не пустите? — спросил он, и на лице его было написано, что он ждет какой-нибудь шутки, хочет посмеяться вместе со всеми.

Алексей Иванович доел суп, оставшийся в котелке, отставил котелок, достал платок, вытер губы, достал сигарету и не торопясь закурил.

У меня появилось странное чувство, пожалуй похожее на страх. Не какой-нибудь реальной опасности я боялся, да ее и не существовало. Нас трое, а он один. Оружия у него как будто не было, а у нас — двустволка. Нет, физическая опасность нам не угрожала, и чувство, которое я испытывал, не было физическим страхом. Было другое: пока еще мы находились в простом, понятном, обычном мире. Три геолога завтракают, собираются идти в маршрут, с базы приехал хозяйственник, привез зарплату, поест, сядет на лошадку, поедет дальше. Это был обыкновенный, привычный, милый мне мир. Но вот сейчас скажет Алексей Иванович следующую фразу, и мир станет другим. Это будет мир преследования и борьбы, мир чудовищных преступлений и чудовищной подлости, мир, где будет насилие, может быть, драка, может быть, стрельба, где действуют не закон и порядок, а только личный ум, изобретательность, сила. Я понял, что хоть мне и двадцать семь лет и хоть я без пяти минут геолог, а до сих пор не испытал ничего, что выходило бы за пределы юношеского благополучия. Войну я пробыл с матерью в эвакуации, а что потом? Школьные дела: спросит учитель или не спросит, выдержу экзамен или нет. Служба в армии, три года на заводе. Самое сильное волнение, которое я испытал в жизни, было волнение за то, пройду я по конкурсу в институт или не пройду. Обо всем, что выходит за рамки обыденного, я читал только в книгах и всегда думал, что острые положения, обнаженная борьба, наверное, приукрашены писателем, что в жизни все бывает обыкновеннее, проще, и если даже случится необычайное, то следует просто обратиться в милицию.

Но вот необычайное случилось, а милиции нет, и обращаться в милицию не с чем, и придется самим нам в глухом лесу вести борьбу с настоящим злодеем, вести борьбу умом. а может быть, и физической силой. Нет, не страх я испытывал. Я не боялся вступить в неизвестный мне мир, я испытывал нервное напряжение и взволнованность, потому что сейчас должны были вступить в действие необыкновенные законы и я еще не знал, каким я в этих новых условиях окажусь.

И фраза Алексеем Ивановичем была сказана, и мир, в котором существовали мы, четверо, стал другим.