Медовый месяц

— Что эта такое? Откуда?

— Из нашей местной газеты. Главная новость недели. Текст помещен на первой полосе.

— Но там говорится о несчастном случае… А как же… Я ничего не понимаю… — Я в самом деле ничего не понимала.

— Официальное заключение гласит: смерть твоего мужа и моего сына, Машенька, наступила в результате неосторожного обращения с огнестрельным оружием. А если говорить более простым языком, то он случайно выстрелил себе в сердце из моего наградного пистолета. Оружие — вещь опасная, если неосторожно с ним обращаться. Такое случается. Иногда.

— Но каким образом?! Ведь выстрел был в спину… и мое горло… и вообще…

— Тебе показалось, выстрел был в сердце, поэтому он умер сразу, не мучаясь. А что касается твоего горла, то у тебя случился сильный приступ астмы. Тебя поместили в больницу. Скоро тебе станет лучше, и ты сможешь уехать домой. И мы тоже уедем.

— Вы?

— Мы с Людмилой. Врачи сказали, что через пару дней ее можно будет перевозить, и тогда мы улетим на самолете в Израиль. Там живет мой старый друг. У него своя клиника. Он сможет помочь ей, надеюсь, что сможет… В любом случае оставаться здесь после всего, что случилось, мы не можем. Я уже продал квартиру и заказал билеты на самолет. Я ждал только, когда тебе станет лучше. Больше меня ничто и никто не держит в этом городе.

— Но как же твоя работа? — Я все еще не верила в то, что он говорит.

— Я подал заявление об отставке. С сегодняшнего дня я больше не прокурор. Здесь я оставляю только могилы. Живых в этом городе больше не осталось, для меня не осталось… Представляю, что будут писать газеты после моей внезапной отставки и скоропалительного отъезда, какие пойдут слухи, домыслы. Но мне это будет уже безразлично. Мы с женой будем далеко. Скажи мне, когда ты сможешь улететь в Москву. Я провожу тебя на самолет. Наверное, твоя мама очень соскучилась по тебе, — сказал он, вставая с кровати и приглаживая волосы. — До свидания, Машенька. Сейчас тебе надо отдохнуть, а завтра я приду к тебе, и мы поговорим о твоем отъезде.

Потрясенная, я не могла вымолвить ни слова, и только когда он был уже возле дверей, смогла задать вопрос:

— А как же все эти убийства? Кого в них обвиняют? Кто убийца? Я имею в виду… для следствия… Какова официальная версия?

— Разве я тебе не сказал? — он обернулся ко мне и удивленно приподнял бровь. — Странно, я был уверен, что сказал в самом начале, забыл, наверное… Вчера вечером в своей камере повесился некто Кротов Виталий Викторович, 1975 года рождения, обвиняемый в убийстве пятерых женщин. Перед тем как покончить с собой, он оставил записку, в которой признавался во всех совершенных преступлениях. Так что дело закрыто за отсутствием обвиняемого. Правосудие восторжествовало, убийца сам вынес себе приговор, не справившись с муками совести. Об этом уже пишут все газеты и говорят по телевидению. Так что в этом кровавом кошмаре поставлена точка. — Он открыл дверь и, уже перешагнув порог, добавил: — Советую тебе поспать, ты устала. Я приду… позже. — И он ушел, осторожно прикрыв за собой дверь…

Вот и все. Мы уезжаем. Через час с небольшим самолет взмоет в небо, и все останется позади. Все, что связано с этим городом, где я родился и вырос. Где был счастлив и где я умер… да, умер, потому что тот человек, в чьей оболочке я нахожусь сейчас, не я. Кто он? Да какая, собственно, разница? Этот человек имел сына, умного, красивого, взрослого, а теперь его нет. Этот человек имел работу, которую любил и в которой достиг определенных успехов, а теперь ее нет. Этот человек имел друга, которому верил и который всегда мог прийти на помощь в трудные минуты, а теперь его нет. А потом он влюбился в девочку, в которую не имел права влюбляться. И тем самым предал женщину, которая столько лет была с ним рядом и которая любила его. Предал своего сына, который сначала тоже любил его, а потом стал ненавидеть. А он ничего этого не замечал, хотя и наивно считал себя умным и проницательным человеком. Когда сын был маленький, они были близки, а когда тот вырос, они отдалились друг от друга, хотя оба не сразу это заметили. А когда заметили, то было уже поздно. К тому же отец увел у него жену. Подло так увел, за спиной. Сын узнал об этом и возненавидел обоих. Он хотел доказать всем и самому себе, а прежде всего отцу, что он лучше его, умнее, мужественнее, талантливее во всем… что он самый-самый. И доказал. Он убил четырех женщин. Хотел убить и отца, но по ошибке едва не лишил жизни свою мать, которую действительно любил. А потом пытался задушить свою жену, но не успел. Отец застрелил его, в спину… Вот и все. Неплохой сюжет для триллера. Если бы снять фильм по этой истории, он бы наверняка пользовался успехом. Люди любят кровь и слезы, конечно, только на экране, а не из их собственных глаз… А потом этот человек сделал все так, как будто ничего и не было. Просто стер один фильм на кассете и записал на его место другой. С похожим сюжетом и действующими лицами, но совсем с иным смыслом и трактовкой. И пускай все это обман. Этому человеку плевать, хотя раньше он терпеть не мог лжи и старался всегда поступать честно. Наивный! Теперь ему все равно. А впрочем, нет, не все равно. Ради памяти сына, который лежит глубоко в земле. Конечно, он грешен, он отнял четыре человеческие жизни, но он мой сын, и я не хочу, чтобы все считали его чудовищем. Бог сам разберется с его душой, какое наказание ей назначить. А я не хочу помнить человека, который убил четырех женщин и едва не задушил пятую. Это совсем другой человек. Я с ним не знаком. А я буду помнить того младенца, с розовой забавной мордашкой и огромными любопытными глазами, которого я взял на руки, встречая жену из роддома. Того упрямого и смешного карапуза, который так спешил научиться ходить самостоятельно, то и дело спотыкаясь и падая, совершал свои первые на земле шаги. Буду помнить того мальчика в полосатой матросской курточке и кепке, который крепко держал меня за руку и спрашивал, слизывая розовым языком подтаявшее мороженое: «Пап, а пап, а почему слоны не разговаривают? Они же такие большие. А попугаи маленькие, намного меньше слонов, а умеют говорить. Они что, умнее слонов? Объясни, папа, ты ведь все на свете знаешь!» Я буду помнить того мальчика, который впервые в жизни пошел в школу, прижимая к груди огромный букет гладиолусов, казавшихся больше его самого. Мальчика, который рыдал из-за первой в своей жизни двойки, а потом смеялся от счастья и, размахивая дневником, хвастался пятеркой с плюсом по математике, единственной во всем классе! Того подростка, подолгу рассматривающего в зеркале свои едва заметные усики над верхней губой, проверяя, не стали ли они хотя бы чуть-чуть виднее. Мальчика, который просил показать ему приемы рукопашного боя, потому что он хотел быть таким же сильным и смелым, как папа, и нравиться девчонкам. Того уже вполне взрослого молодого человека, который звонил из Москвы по телефону и так громко и радостно кричал, что даже в ушах звенело: «Мама, папа, вы слышите меня? Я поступил в университет, сам поступил, самостоятельно! Без чьей-либо помощи! И сдал экзамены на все пятерки! Правда я молодец?» Правда, конечно, правда, сынок, ты молодец, таким я тебя и запомню и сохраню в своем сердце. Навсегда… А сейчас мне надо попрощаться с девочкой, которую ты любил и которая была твоей женой, совсем недолго, всего одно лето, медовый месяц, короткое лето длиною в целую жизнь. Эту девочку я любил, не имея на это никакого права, вернее, думал, что люблю. На самом же деле мое чувство к ней было всего лишь солнечным ударом, недолгой ярко вспыхнувшей страстью, которую пробудило во мне это лето. Она улетает скорее всего навсегда, и мы вряд ли когда-нибудь увидимся. Мне немного грустно от этого, но не больно. Так и должно быть, так нужно. Я сказал ей, что люблю ее. Еще одна ложь, в довершение ко всему. Но я не мог не сказать эти слова, потому что ей необходимо было их услышать. Я понял это по тому, как засияли ее глаза, затуманенные дымкой печали, и разрумянились бледные щеки. Она выглядит очень измученной, хотя и старается держаться, она молодец, моя милая мужественная девочка. Она сильно похудела за эти дни и осунулась, под глазами залегли темные круги, да и сами глаза стали другими. В них поселилась тоска и скорбь. Она очень изменилась за это лето — и внешне, и внутренне. Но внешние изменения пройдут, она снова станет красивой и румяной. А вот душа ее еще не скоро сможет отогреться, слишком тяжел и крепок слой льда, покрывающий ее. Но дай бог, чтобы он как можно скорее растаял. Я буду молиться за нее на святой земле Иерусалима. И за ту женщину, которая сидит сейчас в своем кресле и смотрит прямо перед собой неподвижным застывшим взглядом. На ее губах иногда возникает улыбка, а это значит, что в том мире, где она сейчас находится, ей хорошо, а это главное… Я буду также молиться за тех, кто ушел из жизни так внезапно и так жестоко, их имена я запомню навсегда. За своих друзей. За того, кто покинул меня много лет назад, и того, кто ушел совсем недавно. Я буду молиться за того мальчика в полосатой матроске, который спрашивал меня про слонов и попугаев, с непоколебимой верой и обожанием глядя мне в лицо, запрокинув голову и щурясь от яркого солнца, чтобы лучше меня видеть. Я и сейчас слышу его голос. Звонкий и слегка шепелявый из-за недавно выпавшего переднего молочного зуба.