Игры капризной дамы

Сергей Трахименок

Игры капризной дамы

Повествование первое

Заложники

«Смерть одного человека — трагедия, смерть миллионов — статистика…»

— Мне пора, пора, — сказал он, осторожно отстранившись от ее рук.

— Да, да, — сказала она, и, хотя в голосе ее почти не чувствовалась обида, он угадал ее мысли и произнес:

— Не надо, мы же договорились…

— Договорились, — ответила она упавшим голосом, — а знаешь?

— Что? — спросил он.

На этот раз она, уловив недовольство в его вопросе, сказала:

— Я тебе завтра скажу, — и, боясь, что он опять воспримет это как каприз, добавила: — Завтра… иди…

Он открыл наружную дверь и некоторое время прислушивался к звукам на улице. Было тихо, насколько может быть тихо в одиннадцать вечера в маленьком поселке на полторы тысячи жителей, в котором единственное вечернее развлечение — клуб — закрывается в половине десятого, после последнего киносеанса.

До калитки он добрался быстро, по улице пошел не торопясь, придерживаясь теневой стороны. Улицы в поселке не освещались, но на некоторых из них было светлее, чем в клубе. Прожекторы колонии, освещая ее периметр, несли свет к поселку. Полосу такого света ему предстояло пересечь. Это был последний участок, после которого ему можно спокойно встречаться с кем угодно.

По закону подлости, именно по этой освещенной улице шла компания молодежи. Он остановился, выжидая, когда они пройдут.

Три десятиклассницы из местной школы и парень, их сверстник, мчались на свет прожектора, как мотыльки на огонь свечи. Девчонки были в одинаковых приталенных пальто, когда-то в сельмаг завезли полный грузовик таких, на головах вместо платков особым образом повязанные шарфы — последний крик молодежной моды. На парне ладно сидел армейский бушлат — свидетельство его дружеских отношений с солдатами роты охраны колонии. На спине его, привязанная бельевой веревкой, болталась гитара.

Компания была опасна, но еще опасней долго задерживаться вблизи ее дома, и он двинулся дальше через освещенную прожектором улицу, как только молодежь прошла мимо.

В сенцах большого деревянного дома он постоял немного, стирая с лица выражение, которое могло его выдать, и заодно пытаясь окончательно избавиться от едва уловимого запаха духов «Быть может».

— Ну, наконец-то, — сказала жена, когда он появился на пороге.

— Случилось что-нибудь? — спросил тесть, оторвавшись от газеты.

— Все нормально, — ответил он, — надо было со второй сменой разобраться…

— А Петька-то уже давно дома, — не преминула вставить свое слово теща…

— Петька — контролер, — перебил ее тесть, — а наш ведь — начальник.

— Есть будешь? — спросила жена, вклинившись в разговор.

— Конечно, — ответил за него тесть, — не с гулянки пришел мужик, с работы…

— Петька умеет жить, — буркнула теща и ушла в соседнюю комнату, отделенную от первой ситцевой занавеской.

«Петька умеет, а я, значит, нет», — усмехнувшись, подумал он, садясь за стол.

Поужинав, он встал и, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Пойду покурю…

Надев шапку, накинув на плечи шинель, он вышел на крыльцо. Сев на перила, поспешно закурил сигарету и стал смотреть на косой луч прожектора, светивший от одной из караульных вышек колонии в сторону поселка.

Два прожектора, свет от которых направлялся не в зону, как обычно, а на поселок, были установлены недавно, после очередного побега.

На местной подстанции по вечерам проводились ремонтные работы и почти в одно и то же время на несколько минут отключали освещение.

Двух отключений хватило, чтобы понять — на следующий день будет третье. И на третий день один из осужденных за две минуты абсолютной темноты при помощи самодельной «кошки» и веревки преодолел и забор, и обесточенное заграждение. Когда свет вновь зажегся, то в зоне не наблюдалось ничего необычного, так как все необычное происходило за забором, в темноте.

Беглеца в конце концов задержали, а начальник колонии, именуемый, в соответствии с традициями, и осужденными, и администрацией, и жителями поселка Хозяином, приказал поставить дополнительные прожекторы, чтобы часовые на вышках могли видеть ночью не только зону, но и поселок…

Новшество это было воспринято караульными с радостью: теперь они смотрели не в квадрат зоны, а в сторону поселка…

Сигарета обожгла пальцы, и он, вздрогнув, выронил окурок. Достал из пачки другую, удобнее устроился на перилах и чиркнул спичкой по коробку…

Два года назад он женился. Год мотался по общагам и квартирам H-ска, пока приехавший к ним тесть не сказал:

— Хватит ерундой заниматься, приезжайте к нам… инженеры везде нужны… да и на еду тратиться не надо… Встанете на ноги, а уж потом и в город можно вернуться…

После того разговора он уволился с завода и приехал с женой в дом тестя в поселок с курьезным названием Тараканино. Тьмутараканино — так называл он его в первое время.

Тараканино было необычным поселком: в нем размещалась колония строгого режима. Колония была врагом директора совхоза «Тараканинский». Она перетягивала к себе работников. За работу там платили больше, да к тому же сотрудникам ее шли надбавки, которые в шутку звались доплатами за «боюсь».

В колонии было большое производство тары и мебели и не хватало специалистов. Уже через неделю после приезда не без помощи тестя его уговорили устроиться работать туда. А так как парень он был работящий и не пьяница, то уже через месяц сам Хозяин стал уговаривать его аттестоваться, чтобы получать больше и на одежду не тратиться. И тогда же, не без помощи тестя, он дал убедить себя, что это лучшее, что можно было сделать в его положении. Через три месяца его аттестовали, выдали форму, в которой он выглядел не лучшим образом. Шинель топорщилась на спине и была коротка, что делало его похожим на новобранца.

Он быстро втянулся в работу, сошелся с коллегами, перестал обращать внимание на просьбы и прощупывания осужденных. Но удовлетворения не испытывал, до сих пор не оставляло его чувство временности своего проживания в Тараканино…

— Витя, — раздался приглушенный голос жены, — простудишься.

— Иду, — ответил он и бросил окурок в снег. — Уже открывая дверь, он услышал звуки гитары и оглянулся. Как он и предполагал, часовой под крышей вышки, похожей на детский грибок, смотрел вниз в сторону поселка.

«Гитару слушает», — подумал он и вошел в сенцы.

А часовой на вышке что-то кричал девчонкам, стоящим рядом с гитаристом, по-русски, но с сильным узбекским акцентом. По всему было видно, что они были знакомы и пришли к вышке, точно зная, что их друг будет в это время на посту.

Пел, аккомпанируя себе на гитаре, парень в бушлате, волнуя всех безысходностью песни. Три пары девичьих глаз смотрели вверх на часового со стороны поселка, и одна — мужских — из-за угла барака второго отряда. Это был некий Шнырь, чернявый, ловкий парень лет тридцати.

Шнырь только что вылез из окна первого этажа на улицу, миновав таким образом встречу с дневальным. Хотя, что Шнырю дневальный. Дневальный — свой человек, ему не нужно даже говорить: ты меня не видел… Но — береженого Бог бережет, а не береженого — конвой стережет…