8–9–8

— Вот ничего и не говори.

— …но отцовских обязанностей он не исполнял.

— Это не так.

— Ты же сама жаловалась, что он был нытиком!..

Подслушивать разговоры взрослых — себе дороже. Неровен час обогатишься совершенно ненужными тебе знаниями. Неудобными. Царапающими душу. Заставляющими ворочаться в постели и напрасно призывать такой желанный сон. А сна все нет и нет, нытик — ужасное слово, оно сгодилось бы для любого постороннего человека, но только не для отца. Другие слова, которые его характеризуют, — тоже не лучше. «Чтец на фабрике», в то время, как он мог быть боксером в полусреднем весе, на Кубе каждый второй — боксер. Он мог отпустить бороду и примкнуть к соратникам Фиделя, стать его правой рукой, заменив погибшего романтика Че.

Фидель и Че вызывают у Габриеля самые теплые чувства.

«Узнать о них как можно больше» — таков его девиз.

Это именно те знания, которые нужны Габриелю, они комфортны, расширяют кругозор, пробуждают мысли и формируют взгляды. Эмоции, которые они несут, всегда положительны. Да и как можно иначе относиться к личному мужеству, самоотверженности и самопожертвованию, к благородной идее обустроить социально справедливое общество, где всем будет хорошо. Где никому и в голову не придет грабить банки, а до этого — расправляться с кошками, ведь кошкам тоже гарантирована социальная справедливость. Несомненно, Фидель и Че — великаны. Герои и полубоги на манер греческих. И отчего только они не слишком нравятся Фэл?

Выяснять это Габриель не собирается. Выяснять — означало бы вступить с теткой в состояние, близкое к конфронтации, выслушивать аргументы и выдвигать контраргументы, спорить, отстаивать свою точку зрения. Идти по этой дороге у Габриеля — миротворца и конформиста — нет никакого желания. К тому же спор все равно выйдет письменным, как и само общение с Фэл.

Общаться с ней по-другому нет никакой возможности, уж очень она далеко.

Несмотря на это, образ Фэл не тускнеет в сознании Габриеля, напротив, поддерживаемый регулярными письмами, становится все более выпуклым и четким. Влияние Фэл так велико, что Габриель решается даже самостоятельно заняться радиоастрономией и астрофизикой. Благо, в библиотеке отца нашлось несколько книг, посвященных этим замечательным отраслям науки. Габриель с замиранием сердца открыл их, подальше трех абзацев в предисловии не продвинулся —

до того они оказались сложными.

Заумный текст, чудовищные пятиэтажные формулы; определения, смысл которых ускользает, сноски, от которых возникает боль в затылке и хочется в туалет по малой нужде, — и как только Фэл со всем этим справляется?

Вот если бы у Габриеля были ярко выраженные математические способности!..

Но особых способностей у него нет, он ни в чем не преуспел. Он знает массу терминов, но не в состоянии хоть как-то классифицировать и систематизировать их. Малейшие трудности в осмыслении того или иного предмета заставляют Габриеля уходить в сторону или подниматься над ним на приличествующую случаю высоту. Всегда разную. Важно только, чтобы с этой высоты суть предмета выглядела цельным, радующим глаз пятном —

полосой прибоя

реликтовым лесом

виноградником в утренней дымке.

Любая подробность в ландшафте тяготит Габриеля: очутившись в полосе прибоя, можно легко порезать ногу о раковину, в реликтовых лесах полно змей и смертельно ядовитых насекомых, а с виноградных листьев гроздьями свисают склизкие улитки.

Уж лучше — парить.

С книгами и справочными материалами по Фиделю и Че дела обстоят гораздо проще: тут все понятно, никаких формул, никакой астрофизики. Повествование в духе «Графа Монте-Кристо», Габриель обожает такую литературу. И славно, что в библиотеке отца она преобладает. «Перечитать все» — довольно амбициозный план, но к шестнадцати годам Габриель должен справиться.

По мере того как он взрослеет, срок корректируется. Переносится на более позднее время, речь уже идет не о шестнадцати годах, а… м-м-м… двадцати. Потом — двадцати пяти, ведь помимо книг существует множество других вещей.

Жизнь, в конце концов.

Жизнь то и дело отвлекает Габриеля от терапевтического чтения. Нужно уделять время учебе и бесконечному, высасывающему все соки общению. Мать, тетка-Соледад и бабушка с их бесконечными визитами в Страстную неделю, чертов огузок Молина… Хорошо еще, что Мария-Христина выпорхнула из гнезда и больше никто не донимает Габриеля презрительным «недоумок». Его одноклассники до этого не додумались. Они считают его странным, считают ботаником, выскочкой с первой парты, который вечно лижет задницу учителям. Ничего подобного Габриель не делает, просто добросовестно пересказывает то, что когда-то вычитал в книгах, — память у него отличная. Друзей у Габриеля нет, приятелей тоже, — после Кинтеро с медвежонком и болванами Мончо и Начо такого счастья ему и даром не надо, почему же они не хотят оставить его в покое?

Не хотят.

Будучи в скверном расположении духа, одноклассники обзывают Габриеля «зубрилой», а однажды даже сговорились отлупить его. Ничего у них не вышло, хотя силы были явно неравны: пятеро против одного. Габриель не убежал в слезах, не стал кричать, звать на помощь и яростно сопротивляться, — он (спокойно и методично) приспособил к действительности несколько картинок из самоучителя по греко-римской борьбе — тех, где были изображены подсечки и захваты.

Самоучители занимают четыре полки в угловом шкафу.

Иностранные языки, йога, шахматы, контактные виды спорта, музыкальные инструменты (гитара, фортепиано, саксофон и — почему-то — педальная арфа и редко встречающийся арабский уд); семафорная азбука, карточные игры, радиолюбительство, аквариумистика, постройка моделей судов, «Как самому вырастить орхидею».

«Как самому вырастить орхидею» — чрезвычайно полезная книга, еще и потому, что Габриель нашел в ней сложенный вдвое пожелтевший листок. Листок разграфлен и густо исписан четким почерком человека, привыкшего во всем полагаться на бумагу. Скользить по ровным (одна к одной) буквам — сплошное удовольствие.

Mareva — № 4

Corona — Corona

Cervantes — Lonsdale

Laguito № 1 — Lancero

Laguito № 3 — Panetela

Prominente — Doble Corona

Julieta № 2 — Churchill

Dalias — 8–9–8

Robusto — Robusto

Piramide — Torpedo

Exquisito — Doble Figurado

Perla — № 5

А в самом низу листка мелкими буквами указано имя — Хосе Луис Салседо и, еще более мелкими, — адрес, начинающийся с «Гавана, Куба».

Левая колонка не представляет трудностей для восприятия, в ней указаны марки сигар — не все, конечно; в коллекции, за которой ухаживает Габриель, их намного больше. В правой колонке почему-то упоминаются копьеносец, торпеда, Черчилль и даже похлебка из курятины.[13] Габриель отправляет Фэл листок с записями и просьбой прокомментировать их.

«Твое любопытство и жажда новых знаний не могут не радовать меня, —

отвечает Фэл. —

Записи делал твой отец, но ты, наверное, и сам это понял. Думаю, они относятся к тому периоду, когда он работал на Кубе и только-только открывал для себя мир сигар. В левой колонке — их марки, но ты, наверное, и сам это понял. А в правой — те же названия, только на сленге. Так называют эти сигары местные производители и курильщики. К примеру, сэр Уинстон Черчилль отдавал предпочтение „Джульетте № 2“. И, говорят, что за жизнь он выкурил триста тысяч сигар, в основном — этих самых. А „Далиас“ получили название „8–9–8“ потому, что их укладывают в коробку в три ряда — по восемь, девять и восемь штук, всего — 25. О „Марева“ могу сказать, что это самый популярный сорт кубинских сигар, а „№ 4“ происходит от товарного названия сигары данных размеров под маркой „Монтекристо“. Это то, что я знаю наверняка… Относительно других наведу справки, если это так тебе необходимо. И еще: я пришлю тебе один занятный справочник по сигарам, изданный в Англии. Всех вышеперечисленных сведений в нем нет, но есть много чего другого, не менее интересного. Что касается имени и адреса: должно быть, это какой-то знакомый твоего отца, мне о нем ничего не известно. Целую тебя, дорогой мой. Твоя Фэл.

13

Lancero — копьеносец (исп.), Panetela — похлебка (исп.) и т. д.