Страница 99 из 101
Назарка с такой силой обнял отца, что у того хрустнули кости и он слабо ойкнул. Вот он — отец, родной, близкий человек! Степан понюхал Назаркину голову, и тот вдруг почувствовал себя маленьким несмышленышем, каким был там, в покинутой давно юрте...
— Совсем большой стал! — говорил Степан, придирчиво, в упор рассматривая сына. — Покрепче меня, пожалуй!
Мельком Назарка видел, как Нина взяла своего отца под руку и повела вдоль обрыва к пологому подъему в город. Между тем баржу подвели к сходням. Наваливаясь разом, матросы стаскивали с грузов покоробленные брезенты. Завиднелись кули, ящики, бочки, тюки. Пароход отдал чалку и приткнулся к барже с речной стороны. Из трубы его лениво курился дымок.
— Долго стоять будете? — поинтересовался Назарка и взял отца под руку.
— Завтра к вечеру, однако, дальше поплывем. Разгрузка не задержит: городские, поди, пособят, — ответил Степан. — Задерживаться нельзя. В верховьях банда шкодит. Потом на север двинемся.
— Ну, отец, идем ко мне! — пригласил Назарка. — Я у одной старушки живу, Матрены Павловны. Славная такая. Муж у нее ссыльный был, «сударский».
Пристань постепенно пустела. Красноармейцы расходились по домам. Команда «Революционного» и артель местных жителей, направленная Советом, приступили к работе...
— Вот мое жилье! — открывая дверь, сказал Назарка. — Проходи, отец!
Степан вошел, оглядел чисто прибранную комнату, задержал взгляд на полочке с книгами.
— Научился? — уважительно спросил он.
— Научился. А ты, отец?
Степан пожал плечами. Он расстегнул пряжку и повесил ремень на гвоздь. Назарка смотрел на него и диву давался: переменился отец, и походка другая, и движения не те, что были прежде. Вроде бы сдержанней стал, строже. На лице появилось много новых морщин, и волосы стали совершенно белые.
— Ну, рассказывай, отец, про свою жизнь, — попросил Назарка, усадив его на кровать.
Он ногой пододвинул поближе табурет, выложил на него махорку, бумагу и спички. Помог отцу стянуть с ног сапоги, от которых остро пахло дегтем. Сел рядом со Степаном, заглянул ему в глаза, погладил сильную жилистую руку. Старик с нескрываемой отеческой нежностью обнюхал голову, щеки, шею сына. Пригладил его черные волосы.
— Все рассказывать — ночи не хватит! — заметил Степан и занялся трубкой. — Много увидел, много узнал, думать научился!
В это время с подойником в руке в дом вбежала запыхавшаяся Матрена Павловна.
— Господи! У нас гость, а я с коровой завозилась! — скороговоркой произнесла она. — И ты, негодник, не предупредил! — упрекнула она Назарку. — Сейчас, сейчас! Быстренько сготовлю!
— Ничего, мы подождем, — степенно ответил Назарка. — Вы, Матрена Павловна, сначала с моим папашей познакомьтесь. В Красной Армии он!
Вскоре в просторной горенке был накрыт праздничный стол. Степан и Назарка прошли туда. Матрена Павловна в цветастом полушалке на плечах заняла место хозяйки у самовара. Назарка разлил спирт, вскинул рюмку и, чуть помедлив, сказал:
— За встречу, отец!
— За встречу и знакомство, Степан Иванович! — добавила Матрена Павловна, поклонилась и пригубила рюмку.
После ужина опять перебрались в Назаркину комнатку, где господствовал полумрак. В окно виднелась сочная полоса зари. Отец и сын уселись на кровать вплотную друг к другу. Степан запалил трубку. Назарка свернул папиросу, пристроил в коленях коробочку для пепла.
— Все же расскажи, отец, как жил, где воевал? — попросил Назарка.
Степан долго сосредоточенно молчал, пуская к потолку змеистые струйки дыма. Назарка решил больше не приставать к нему с расспросами. Отец сам заговорит.
— Могилу матери и девочек давно проведывал?— спросил вдруг Степан, всем телом повернувшись к сыну.
— Не пришлось пока, отец, бывать в тех местах, — извиняющимся тоном ответил Назарка.
— Худо это, — со вздохом промолвил Степан. — Однако скоро ни ты, ни я не найдем, где похоронили... От них след на земле должен остаться!
— Отец, обещаю: этим летом обязательно побываю за Хамагаттой. Сделаю все! Никогда не забуду мать и сестер!.. Скорей бы поймать Павла!
— Этот волк еще живой и на свободе? — хмуро спросил Степан. Морщинки на его лице как бы углубились, обозначились резче. — Его ненасытная утроба требует крови! В поисках ее он рыскает по тайге, а вы не можете его уничтожить! Эх, вы!
— Никуда он от нас не уйдет! — уверенно произнес Назарка. — Простые якуты поверили Советской власти. Воевавшие против нас теперь приходят к нам, отдают оружие и просят прощения. Вокруг Павла стало пусто!
Покуривая и плавно показываясь, Степан вспоминал бои под Якутском, тяжелый поход к слободе, штурм Амги по глубокому снегу. Назарка внимательно слушал, и тут его осенило. Он, кажется, придумал, каким путем выведать у Станова место сбора остатков цыпуновской банды...
— Отец! — перебил он и спрыгнул с кровати. — Ты очень устал. Тебе нужно отдохнуть. Ложись и спи!
— А ты куда? — не скрывая удивления, осведомился Степан и тоже слез с постели, поискал глазами сапоги.
— Я работаю в Чека, отец! — скупо пояснил Назарка, просовывая голову в воротник гимнастерки.
— Чека знаю! — коротко произнес Степан и ничего не стал выпытывать у сына. Лишь угрюмо посоветовал: — Байбала быстрее ловите! Уничтожающий женщин и детей потерял право жить.
Заря с зарей уже обнялись. Небо на востоке наливалось румянцем. К зениту протянулись развернувшиеся веером копья-лучи. Долину реки до краев наполнил белый, как распушенная вата, туман. В лесу, возвещая час птичьей побудки, мелодично цвинькнула синица. И тайга тотчас наполнилась голосами.
Назарка сполоснул под умывальником лицо и, вытираясь холщовым полотенцем, спросил:
— Помнишь, отец, у нас в юрте под рукомойник ты приспособил чайник, медный и старый-старый?
Степан грустно улыбнулся и качнул головой.
— Я ничего не забыл, сын, — тихо проговорил он. — Наверное, и юрта уже развалилась, и пашня заросла листвяшками... Некому за землей ухаживать.
Назарка помог Степану раздеться, уложил его в постель, закутал колючим солдатским одеялом.
— Спи, отец! Я постараюсь не задержаться.
Степан послушно закрыл глаза и затих с полуулыбкой на губах. Назарка осторожно притворил за собой дверь, постоял на крыльце, полной грудью вдыхая пряный захолодевший воздух, и, спрыгнув на дернистую землю, ходко пошагал к бывшему острогу.
— Ваську Сыча ко мне! — приказал он в караулке дежурному.
В ожидании бывшего артомоновского адъютанта Назарка расхаживал по кабинету, засунув руки глубоко в карманы, и насвистывал марш.
— К вам можно, товарищ уполномоченный комиссар? — раздался от порога смиренный голос Сыча.
От былой Васькиной удали не осталось и помину. Закурчавившаяся бородка придавала его лицу благообразное, иконописное выражение. Движения стали округлые, плавные. Ходил он мелкими шажками, стараясь ступать бесшумно. Кашляя, прикрывал рот ладонью. Если угощали папиросой, брал двумя пальцами, с силой выдувал дым в сторону, отгонял его рукой, чтоб не докучал собеседнику. Говорил негромко, вразумительно, с расстановкой.
— А, Вася! — встретил его Назарка. — Проходи, садись!
Сыч сел на предложенный стул, настороженно посмотрел на следователя. Необычное радушие озадачило его. Назарка придвинул ближе табурет, поставил на него ногу, навалился грудью на колено. В упор заглянул в Васькины глаза, бегучие, будто шарики ртути.
— Вот что, Вася, — таинственно понижая голос, начал Назарка и протянул Сычу кисет. — Молод ты, но много уже худого сделал людям, много зла сделал рабоче-крестьянской власти. В Якутск скоро вас отправят, революционным трибуналом судить будут. За ваши зверства спросят! — И он со скорбным видом провел ребром ладони по шее.
Назарка говорил, а лицо Сыча наливалось синеватой бледностью, глаза расширялись. Забытая самокрутка чадила в пальцах, и нарастающий цилиндрик пепла упруго выгибался кверху.
— Страшно умирать, Вася, а? — проникновенно продолжал Назарка. Надо было полностью подчинить Сыча своей воле, сделать его послушным. — Ты ведь, поди, крепко любил жизнь, погулять, повеселиться любил! И вдруг... расстрел!