Страница 95 из 101
Парень извлек из-за пазухи ровдужный мешочек, долго развязывал его, осторожно высыпал медные патроны, испещренные пятнами бледной зелени. Из гильз полушариями высовывались самодельные свинцовые пули. Назарка скосил глаза на смертоносные кругляши, и у него заломило раненое плечо. Возникло чувство неприязни к этому глуповатому трусливому парню. Сколько же пало красноармейцев, выцеленных из этих мясистых рук?..
— Почему поступил в белый отряд? — отрывисто спросил Назарка, отодвигаясь от стола.
— Князец Гермоген велел, — оробев от сурового тона «начальника», запинаясь промямлил Бетюр. — В хамначитах у него был. Он велел в отряд идти. Товары разные давал. Берданку и припасы дал... Воевать-то страшно было! Худо стрелять в людей, да разве ослушаешься хозяина! Бай Гермоген здорово сердитый!
— Тойон корову за долги не стал забирать, — досказал Басыкка. — Сена одолжил на бескормицу, когда сын в отряде был.
— Где сейчас Гермоген?
— Наслежники сказывали, больной он лежит, совсем немощный: встать даже не может, — пояснил старик.
— Хитрый тойон! — вставил свое Бетюр. — Сам не воевал. Нас другому командиру отдал!
— Сколько? — поинтересовался Назарка, когда парень сложил патроны обратно в мешочек.
— Семнадцать. И еще — пять осечек. Пустые гильзы дорогой бросил. Одной пулей в глухаря стрелял. Совсем близко сидел.
— Вот что, приятель! — приказал Назарка. — Поедешь в город! Найдешь там человека по фамилии Чухломин. Он занимается в бывшем остроге. Или зайди в Совет, его всякий покажет. Сдашь берданку и патроны. Бумагу там подпишешь, что ничего худого Советской власти больше не сделаешь — и тебя отпустят. Понятно?
Бетюр глядел прямо в глаза «начальника» и усиленно кивал головой, стараясь в точности запомнить Назаркины слова. По бокам его, точно охранники, стояли отец и мать.
— Ружье к седлу привяжи, как в юрту входил, — стволом назад! — продолжал Назарка. — В городе долго не задерживайся, не броди там без надобности, чтоб старики твои не волновались... Записку передашь.
Он достал тетрадь, вырвал из нее листок, очинил карандаш. Потом жестом попросил хозяев отступить в сторонку — дать простор свету.
— Табаарыыс, — тихо, неуверенно окликнул старик «начальника», занятого писанием. — Правду, нет ли, толкуют, будто кто из хамначитов против красных воевал, у того покосы отнимут?..
— Не верь! Врут!
— Табаарыыс! — немного погодя опять подал голос Басыкка. — А если из отряда другой человек придет? Амныс[65] попросит...
— Пусть едет прямо в город!
— Бумагу надо?
— Не надо!.. Ну, вот! Запомни фамилию: Чух-ло-мин! — по слогам продиктовал Назарка. — Ему отдашь... Собирайся и поезжай! А я спать буду: шибко устал!
И он протянул повеселевшему парню сложенное вчетверо донесение...
Назарке снился город в осаде. На изъеденный пулями вал из балбахов остервенело лезли белобандиты, вопили дикими, истошными голосами. Вот они очутились совсем рядом, были видны разинутые пасти, выкатившиеся глаза... Назарка рывком вскочил, сбросил с себя нагревшееся одеяло. В распахнутую настежь дверь лезли вооруженные люди. Кто-то, видимо, наклонил голову, и солнечный луч ударил прямо в лицо.
«Бандиты!» — огорошила мысль. Назарка инстинктивно метнулся за камелек, волоча за маузером одежду. Пронизанная светом пыль золотистой занавесью взвилась над земляным полом. И тут послышался удивительно знакомый голос:
— Назарка!.. Ребята, смотрите — наш Назарка!
Ошеломленный со сна сумятицей, ослепленный солнцем, Назарка незряче уставился на кричавшего и непроизвольно сделал шаг ему навстречу. Он отбросил маузер с зацепившейся за рукоятку гимнастеркой, широко развел руки и почувствовал рядом грудь друга.
— Костя, — промолвил он тихо, словно все еще не верил себе. — Наконец-то!
В юрту набились красноармейцы. Раздавались удивленные выкрики:
— Назарка!.. Дружище! Откуда?.. Как сюда попал?.. Жив-здоров?
Люди в драной, залатанной одежде, навечно пропахшей дымом костров, обнимали, тискали, ощупывали, осматривали парня, передавая его из рук в руки.
— Здравствуйте, здравствуйте! — только и успевал повторять Назарка, и с лица его не сходила широкая счастливая улыбка.
Хозяева, напуганные шумной суматошливой встречей, безмолвно взирали на незнакомцев. Они лежали неподвижно, боясь привлечь к себе внимание.
— Видишь: гость наш — улахан табаарыыс[66], — шепотом заметил Басыкка жене. — Бетюр скоро вернется к нам!
Хозяйка по собственному опыту знала, что подобные встречи заканчиваются грандиозным чаепитием. Когда страсти в юрте малость поулеглись, Хоборос встала, на полную мощность расшуровала камелек и залила водой все наличные котлы и чайники.
— Вот и встретились, Назар! — взволнованно произнес Фролов, снял свою папаху и обнял Назарку. — Не галдите, товарищи! — остановил он бойцов. — Иначе ничего путного из Никифорова мы не выудим!
— Правильно! Рассказывай, Назарка, все по порядку с самого начала, — сказал Коломейцев и, пододвинувшись, освободил на ороне место.
— Остался я один. Скучно, конечно, даже плакать хотелось. Потом в комсомол приняли. Все за меня голосовали! Чухломин теперь председатель Чека. Попросил, чтобы помогал ему, пока рана заживет. Сейчас в Чека работаю. Чухломин у себя оставить хочет...
— Выходит, про нас уже позабыл? Быстро! — с оттенком обиды в голосе произнес Костя.
— Дисциплина и революционный порядок — прежде всего! — строго заметил Фролов. Он задумчиво курнул папиросу и улыбнулся. — Сейчас трудно даже поверить, каким он во взвод к нам попал — маленький, пугливый, и все для него в диковинку... У другого в его годы мамкино молоко на губах не обсохло, а этот в бою уже побывал, врукопашную с противником сходился, для погибших товарищей могилы киркой долбил и слезы к глазам не допускал... Из таких вот негнучие люди и вырастают! Убить его можно и в цепи заковать. Но заставить от своего отступиться или согнуться перед кем-нибудь — ничем не заставишь! — Фролов привлек Назарку к себе, похлопал по плечу. — Работай, малыш, там, где ты нужнее. Ничего в том зазорного нет!
Хозяйка между тем легким движением рук раздвинула красноармейцев и начала заставлять стол посудой. Но потом, заколебавшись, глазами пересчитала бойцов и громко произнесла:
— Э, чаюйте кому как ладно!
Нелегкая переправа утомила красноармейцев. Многие, склонившись над кружкой, клевали носом и вяло двигали челюстями.
— Спать! — когда котлы и чайники были опорожнены, властно скомандовал Фролов.
Через несколько минут помещение заполнилось мерным дыханием, всхрапыванием, невнятным бормотанием. Разместились вповалку на полу. Выждав, когда бойцы утихомирились, Назарка потихоньку выбрался на улицу. На дворе он потянулся, полной грудью вдохнул густой таежный настой.
Под навесом, охраняемые часовыми, дремали захваченные враги. Назарка присел на обрубок бревна, принялся испытующе разглядывать белобандитов. Почему они не сложили оружие по призыву якутского правительства?.. Новая военная форма сразу привлекла к себе внимание. Пленные зашевелились, задвигались, исподлобья оглядывали Назарку. А он сидел, упершись локтями в колени, молчал и покуривал.
— Комиссар, не пожалей табачку на закурку! — сорванным голосом просипел мужчина, сидевший ближе остальных.
Назарка охотно, точно давно ожидал подобную просьбу, протянул отощавший кисет, бумагу и спички. Бледное, испитое лицо мужчины, покрытое редковатой щетиной, показалось знакомым. Назарка всмотрелся пристальней и вспомнил, что когда-то встречал этого человека. Поворошил в памяти прошлое. Точно. Они виделись на усадьбе Павла, в юрте, где обитал забытый богом и людьми старый тойон Уйбаан. Тогда Назарка ходил к Павлу по настоянию матери. До них докатились слухи, что был большой бой и Степан Никифоров, отец Назарки, погиб... Кажется, этот русский был ближайшим помощником Павла. Верно, и в Бордоне они были вместе. Кто-кто, а он-то осведомлен, в каком направлении повернул его командир, и знает место явки.
65
Амнистия.
66
Большой товарищ.