Страница 14 из 74
— А кто были эти враги? Они были очень страшные? Огромные русские великаны, да? Людоеды, да? В шкурах медведей?
— Нет, — качала она головой и смеялась, и ее смех был больше похож на хрип и шипенье. — Вовсе нет. Они были детьми. Детьми в смешных красных галстучках.
— Детьми? Разве тебе их не было жалко?
— Нет. — Она переставала смеяться. — Эти дети были очень опасны. Вместе они были куда страшнее великана…
-
3
Он собирается меня угостить — и я не буду с ним спорить. Я не стану платить за себя, пусть понимает, как хочет. Моих денег хватает ровно на обратный билет. На билет Берлин — Киев — и ни на что больше… Предполагалось, что здесь у меня будет студенческая стипендия и бесплатная комната… Предполагалось, что я буду учиться в Берлинском университете. Теперь предполагается, что мне нужно убираться домой. Предполагается, что у меня где-то есть дом… На билет от Киева до Севастополя мне уже не хватает. Но от Киева до Севастополя я как- нибудь доберусь… Я могу устроиться в дельфинарий — Амиго будет доволен. Я наверняка имею право на какие-нибудь специальные льготы… Льготы для повзрослевших сирот, которым приходят из Берлина фальшивые письма. Льготы для повзрослевших сирот, у которых умерли все друзья. Естественной смертью.
Льготы для повзрослевших сирот, которые остались одни.
Эрвин идет к барной стойке, чтобы заказать нам но пиву. Я хочу темное. Бурое. Как это пятно на белом конверте.
Белый конверт, по которому размазано бурое, не дает мне покоя. Конверт у меня в руках. От него нужно избавиться.
Мусорная корзина в сортире берлинского кабака сойдет.
…Они блуждали во тьме. Они полагали, что познать истину им помогут железные камеры, проволочные шлемы или магнитные стены. Они пытались читать глупые мысли друг друга, надев на головы колпаки из фольги…
Они блуждали во тьме — пока однажды один из них случайно не наткнулся на Истину.
…Он падает криво, на использованные тампоны, яблочные огрызки и скомканные салфетки, разорванным краем вниз. Складывается пополам и тут же расправляется с хрустом. Он неподвижен, но внутри него что-то тихо шуршит. Как будто ползет по бумаге скользкое насекомое… Еще секунда — и оно выпрыгивает из конверта аккурат на прокладку с ярко-красным пятном. Оно тоже красное — и это не насекомое.
Это пластиковый прямоугольник. Кредитная карточка Visa. Вслед за карточкой из конверта вываливается свернутый вчетверо красный листок.
Остальные бумаги утрамбованы слишком плотно, в тугую желтоватую пачку. Они не собираются выпадать.
Я смотрю на кредитную карточку и на красный листок. На засаленные множеством рук, размякшие от времени бумажные края, торчащие из конверта. Не доставать же из мусора.
Ну ведь не доставать же из мусора.
4
«Агенту N
совершенно секретно архивные документы (подборка)
Все архивные документы представлены в подлинниках и пронумерованы.
Документы строго конфиденциальны.
Документы запрещается демонстрировать или передавать третьим лицам.
К документам прилагается банковская кредитная карта Visa Electron. Карта уже активирована (пин код 1942).
Средства на карте могут расходоваться исключительно в целях выполнения задания «Первый отряд».
Суть задания «Первый отряд»: расшифровка послания; выяснение целей, диспозиции, численности и состава вражеской стороны; в случае необходимости — предотвращение агрессии с вражеской стороны; в случае необходимости — диверсионная и подрывная деятельность на вражеской территории.
Обо всех результатах докладывать куратору лично, используя шифр.
Контактные данные куратора [email protected] /* */…»
— …Это что? — Он подходит сзади совершенно бесшумно, но с нарочитым грохотом ставит передо мной кружку темно-бурого пива.
Я складываю вдвое красный листок.
— Это что, из приемной комиссии? — Он кивает на листок. — Твой результат?
Я складываю листок еще вдвое и говорю ему «да».
— Ну и что? Там есть комментарий куратора? Обычно кура- гор иностранных проектов оставляет свой комментарий… Он что-нибудь тебе написал?
Я говорю ему «да».
— Да, — говорю, — он оставил небольшой комментарий. Он полагает, что мне нужно более тщательно изучить источники. И еще поработать над языком. Тогда я смогу претендовать на стипендию…
— Не расстраивайся. — Эрвин выразительно пододвигает ко мне кружку пива. — У тебя обязательно все получится.
— Да, конечно. Эта стерва в приемной сказала мне то же самое.
— А,Мадина!..Не принимай близко к сердцу. Чем больше она старается вести себя как настоящая немка, тем больше похожа на гадалку на восточном базаре.
У него злое лицо. Красивое и злое, тогда, в дельфинарии, я этого не заметила. Немного слишком тонкие губы. Немного слишком стального оттенка глаза.
— А ты что там делал? — спрашиваю его по-немецки. — Учишься в университете? Ты же вроде бы дрессировщик?
— Я как раз оформлял академический отпуск.
Врет.
— И какой у тебя факультет?
— Биофак…
Врет.
— …Специализация — морские млекопитающие.
Я отпиваю из кружки пару глотков. Кисловатая, плотная, как взбитые сливки, пена щекочет язык. Пиво наверняка вкусное — но это сложно прочувствовать, когда сводит живот.
— Если не можешь сказать правду, лучше просто молчи, — говорю я ему по-русски. — Не люблю, когда врут. Мне от этого больно.
— Где больно? — Он пристально на меня смотрит.
Из всех, кому я говорила про это, лишь Подбельский реагировал так же. Подбельский — и еще Амиго, когда, наконец, понял что такое «правда» и «ложь». Остальные смущенно хихикали, суеверно косились, переводили разговор на другое, отпускали дурацкие шуточки, предлагали сыграть в «верю — не верю», не смотрели в глаза…
Эрвин смотрит на меня пристально. Слишком пристально. Взглядом врача. Он смотрит и ждет ответа — и, как тогда, в детстве,
Подбельскому, я показываю ему, где мне больно. В середине меня, там, где сходятся ребра. Чуть выше пупка, но внутри, глубоко внутри.
— Там, где солнечное сплетение, — говорю я ему по-немецки.
— Там, где дух, — отвечает Эрвин по-русски.
Мне нравится его русский. Идеальный. Но очень трогательные ошибки.
— Ты хотел сказать, «там, где душа»?
— Там, где дух, — повторяет Эрвин.
Он улыбается. Он смотрит в середину меня. Чуть выше пупка. Через тонкую ткань футболки.
Внутри, глубоко внутри, чуть выше пупка, а потом и чуть ниже тоже, становится тепло и щекотно. Словно я качаюсь голышом на тарзанке. Словно я падаю с высоты. Словно я только что вышла из моря, и по животу ползут соленые капли, стекают и тают, испаряясь на крымском солнце…
Он смотрит, и второй раз за день я чувствую себя так, словно забыла одеться. Я пью все свое пиво залпом, торопливо глотаю, не успевая распробовать вкус.
— Если хочешь, я попробую усыпить твоего духа, — говорит Эрвин.
Ну вот, начинается. А я думала, он не такой… Сейчас он предложит какую-нибудь тупую игру. Он будет тасовать ложь и истину, пытаясь усыпить мою бдительность…
— Ты не понимаешь, Эрвин. Обмануть невозможно. Пожалуйста, не надо пытаться. Иначе я сразу уйду.
— Я и не говорил, что собираюсь обманывать. Я говорил, что попробую усыпить. Впрочем, ты можешь идти.
Он молча вынимает из кармана мобильник, набирает номер, улыбается кому-то невидимому:
— Hey, Zuckerschnecke! Hast du bisschen Zeit für mich?..