Милые чудовища

«Это прекрасно», — вымолвил Лук.

— Что? — переспросила его тетушка, на рынке. — Лук, присядь-ка, дитя мое.

— Да, многие бы с этим согласились, — сказал Толсет, отвечая Луку. Хальса не сказала ничего, только нахмурилась.

Толсет и Хальса проехали через город, потом выбрались за ворота и очутились на дороге, которая вела назад, к Лэббиту, и дальше, на восток. По этой дороге ночью и днем двигались беженцы. В основном, женщины и дети, и все они были напуганы. Ходили слухи, что следом за ними идут войска. Поговаривали, что король в припадке безумия убил своего младшего сына. Лук видел шахматную партию: встревоженный мальчик с узким лицом и желтыми волосами, примерно его, Лука, ровесник, сделал ход черной королевой, а потом фигуры рассыпались по каменному полу. Там была женщина, она что-то говорила. Мальчик наклонился, чтобы собрать раскатившиеся фигуры. Король смеялся. У него в руке был меч, он опустил оружие, на клинке была кровь. Лук никогда раньше не видел короля, зато видел много вооруженных мужчин. Много мужчин с мечами, обагренными кровью.

Толсет и Хальса свернули с дороги и поехали вдоль широкой реки, которая больше походила не на сплошной поток, а на череду широких, мелких прудов. На противоположном берегу реки виднелись раскисшие от грязи тропки, терявшиеся в густых зарослях ягодного кустарника. Казалось, за ними кто-то наблюдает. Не покидало ощущение, будто рядом незримо присутствует кто-то живой, хитрый и любопытный, наполовину спящий, наполовину выжидающий; что-то тайное, невидимое гудело, словно сам воздух был напоен магией.

— Ягодки! Спелые и сладкие! — снова и снова выпевала девушка-торговка на рынке. Луку хотелось, чтобы она замолчала. Его тетушка купила хлеба, соли и твердого сыра, а потом сунула все это в руки Луку.

— Сперва будет не по себе, — говорил Толсет. — Болота Перфила настолько переполнены магией, что высасывают все остальные виды волшебства. Колдовать в болотах Перфила могут одни только колдуны из Перфила. А еще там полно насекомых.

— Я не желаю связываться ни с каким колдовством, — чопорно заявила Хальса.

И опять Лук попытался заглянуть в мысли Толсета, но опять увидел только болота. Белые цветы с мясистыми восковыми лепестками и плакучие деревья, свесившие свои длинные коричневые пальцы в воду, будто в надежде поймать рыбешку.

Толсет рассмеялся.

— Я чувствую, как ты смотришь, — сказал он. — Не смотри слишком долго, а то свалишься и утонешь.

— Никуда я не смотрю! — возразила Хальса. Но на самом-то деле она смотрела. Лук чувствовал, что она смотрит, точно так же он чувствовал, когда она поворачивала ключ в замке.

У болот был соленый, густой запах, как у миски бульона. Лошадь Толсета брела иноходью, ее копыта увязали в грязи. У них за спиной вода тут же заполняла углубления. Жирные, лоснящиеся мухи, трепеща крыльями, облепляли тростник, а в озерце прозрачной воды Лук разглядел змею, свернувшуюся зеленой лентой среди водорослей, мягких, как облако волос.

— Подожди меня тут и присмотри за Миком и Бонти, — сказала тетушка. — Я схожу на вокзал. Лук, да что это с тобой? Все в порядке?

Лук с мечтательным видом кивнул.

Толсет и Хальса все углублялись в болота, оставляя позади удобную дорогу, перфильский рынок и Лука. Это было совсем не то же самое, что путь до Перфила — в спешке, посуху, в пыли и пешком. Едва только Луку или кому-то из близнецов доводилось споткнуться или отстать, как Хальса устремлялась к ним, будто подгоняющая овец пастушья собака, и принималась их щипать и раздавать подзатыльники. Трудно было себе представить, чтобы злобная, жадная и вечно недовольная Хальса обладала способностью читать мысли других людей, однако она всегда каким-то образом прознавала, если Мик или Бонти находили что-то съедобное; отыскивала сухой кусок земли для сна и чувствовала, когда приближаются солдаты и пора юркнуть с дороги в кусты.

Хальса думала о матери и братьях. Думала о том, какое лицо было у отца, когда солдаты пристрелили его за амбаром; о сережках в виде змей; о том, что поезд на Квал подорвут диверсанты. Она должна была оказаться в этом поезде и знала это. Она злилась на Толсета за то, что увез ее неизвестно куда, и на Лука — из-за того, что Толсет передумал насчет него.

Каждую минуту, ожидая возвращения тетушки, Лук видел заостренные крыши волшебных башен, подпирающих небо и словно бы ожидающих его. Он видел их прямо перед собой, сразу за рынком, а потом они вдруг уменьшались, и Лук уменьшался вместе с ними и обнаруживал, что снова очутился рядом с Толсетом и Хальсой. Их путь лежал вдоль канала с тихой, густой, как деготь, водой, заворачивал в гущу кустов, чьи ветки гнулись под тяжестью ярко-желтых ягод, а затем выворачивал обратно.

Тропа пересекалась с другими тропами, поуже и поизвилистей, почти заросшими и выглядящими весьма таинственно. Наконец они миновали рощицу душисто пахнущих деревьев и оказались на спрятанном от посторонних взоров зеленом лугу, который на вид был ненамного больше, чем рынок в Перфиле. Вблизи башни выглядели не такими уж великолепными. Они обветшали, поросли лишайником и, судя по виду, могли рухнуть в любой момент. Башни стояли гак близко друг к другу, что между ними можно было натянуть бельевую веревку (если, конечно, колдуны вообще снисходили до такой вещи, как стирка). Обитатели башен предпринимали кое-какие усилия по их укреплению: некоторые сооружения были снабжены длинными, причудливо изгибающимися опорами из наваленных камней. Лук разглядел двенадцать башен, похожих на жилые, все остальные представляли собой развалины или и вовсе каменные груды, из которых успели выгрести все, что могло послужить в качестве стройматериалов.

К лугу сходилось еще несколько путей: старые грунтовые дороги и каналы, утопавшие в сплетениях ветвей, которые нависали так низко, что лодка не прошла бы, не зацепившись. Даже пловцу пришлось бы пригибать голову. На полуобвалившихся стенах старых башен сидели дети и глазели на подъезжающих Толсета и Хальсу. Поодаль горел костер, и худой человек помешивал что-то в котле. Две женщины сматывали клубок грубой бечевки. Они были одеты, как Толсет. «Тоже слуги», — подумали Хальса и Лук. Очевидно, колдуны очень ленивы.

— Слезай, — скомандовал Толсет, и Хальса с радостью соскользнула с конской спины. Потом Толсет и сам спешился, снял с лошади упряжь, и кобыла вдруг превратилась в полуголую смуглую девочку лет четырнадцати. Она разогнула спину и вытерла грязные руки об трусы. Казалось, собственная нагота совершенно ее не смущает. Хальса уставилась на нее, разинув рот.

Девочка нахмурилась.

— Хорошо себя веди, — сказала она, — а то превратят во что-нибудь еще похлеще.

— Кто? — спросила Хальса.

— Колдуны из Перфила, — ответила девочка и рассмеялась. Смех напоминал лошадиное ржание. Остальные дети тоже захихикали.

— О-о-о, Эсса катала на себе Толсета!

— Эсса, ты привезла мне подарочек?

— Как лошадь она симпатичнее, чем как девчонка.

— Да заткнитесь вы! — рассердилась Эсса. Она подняла камушек и метнула его. Хальса восхитилась скупостью ее движений и меткостью броска.

— Ой! — вскрикнула мишень, потирая ухо. — Больно же, Эсса!

— Спасибо, Эсса, — сказал Толсет. Она сделала поразительно грациозный книксен, особенно учитывая, что еще минуту назад у нее было четыре ноги и никакой талии. Рядом на камне лежали сложенные рубашка и облегающие штаны. Эсса оделась. — Это Хальса, — сообщил Толсет детям, мужчине и женщинам. — Я купил ее на рынке.

Воцарилась тишина. Хальса густо покраснела. В кои-то веки она не нашла слов, чтобы ответить. Она поглядела на землю, потом вверх, на башни; и Лук тоже поглядел — надеялся разглядеть колдуна. Окна башен были пусты, но он ощущал присутствие колдунов, чувствовал, что они наблюдают. Болотистая земля под ногами была пропитана магией, а башни испускали магию, как печка испускает потоки тепла. Даже к детям и слугам колдунов из Перфила пристало немного магии, словно их в ней замариновали.