Страница 3 из 54
Вон там начинаются его собственные следы. Рядом с почтовым ящиком, где он вышел из отеля. Но самого отеля там уже нет. Он переместился немного в сторону, и отпечатки других ведут туда. Мертвец возвращается в отель — пол на первом этаже весь в песке, телевизор включен. Приемная стойка тоже как будто немного ожила. Но никого нет, хотя он заглянул в каждую комнату. Мертвец смотрит с веранды на берег, на дюны, представляя, что вдалеке стоят люди и машут ему. Вот-вот снова выпадет небо.
Дорогая… Араминта? Кики?
Лолита? Звук все время получается не тот, правда? Сьюки? Людмила? Уинифред?
Мне снова приснился тот не-сон о вечеринке на факультете. И она опять там была, только на этот раз ты узнала ее, а я все пытался вспомнить, как ее зовут, вспомнить, кто из них она. Вон та высокая блондинка с аппетитной задницей или другая блондинка, маленькая, коротко стриженная, у которой все время приоткрыт рот, будто она постоянно улыбается? У нее был такой вид, будто она знает что-то важное для меня, но и ты тоже так выглядела. Забавно, да? Я так долго скрывал от тебя, кто она, а теперь сам не могу вспомнить. Но ты все равно знала с самого начала, даже если думала, что не знаешь. Я почти уверен — когда ты спрашивала меня, ты спрашивала именно об этой маленькой блондинке.
Вспоминаю, какой ты была, когда мы с тобой в первый раз переспали. Я целомудренно поцеловал тебя в щеку у дома твоей матери, ты пошла к двери, но обернулась и посмотрела на меня. На меня никто никогда так не смотрел. Никаких слов было не нужно. Я подождал, пока твоя мать погасит свет внизу, перебрался через ограду и полез на большой сикомор рядом с твоим окном. Ты выглянула оттуда, глядя, как я карабкаюсь, и сняла блузку. Я чуть не свалился с дерева. Потом ты сняла джинсы, и на трусиках у тебя был вышит день недели… Холидэй?.. их ты тоже сняла. Кудри у тебя были окрашены в рыжий с красными прядками, но волосы на лобке оказались черными и мягкими на ощупь.
Мы легли на кровать, и когда я попал, ты снова посмотрела на меня тем взглядом. Это не было недовольство, но что-то очень похожее на него, будто ты ждала чего-то другого или хотела немедленно чего-то добиться. А потом улыбнулась, вздохнула и как-то выгнулась подо мной. Как-то плавно и сильно подалась вверх, будто собиралась взлететь прямо с кровати, увлекая с собой меня, и я чуть не сделал тебе ребенка — в первый же раз! Мы никогда не умели как следует предохраняться, да, Элиан? Розмэри? А потом твоя мать во дворе, прямо под сикомором, по которому я влез в окно, закричала: «Сикомор! Сикомор!»
Я решил, что она видела, как я к тебе карабкаюсь. Выглянул в окно и увидел ее прямо внизу, она стояла, уперев руки в бока. Первое, что я заметил — ее груди, выпирающие из ночнушки, крупные и выпуклые в лунном свете, почти такой же красивой формы, как твои, только больше. Странно, подумалось мне, неужели я из тех, кто способен влюбиться в девушку — глубоко, по-настоящему влюбиться, я уже знал, что это навсегда, — и в то же время обращать внимание на груди почти уже пожилой женщины. На груди твоей матери. Это была вторая мысль. Третья — что твоя мать не смотрит на меня. «Сикомор!» — крикнула она еще раз, судя по всему, в бешенстве.
Ладно, подумал я, наверно, сумасшедшая. Оказалось, есть еще кое-что, о чем я не подумал, кое-что насчет имен. Я не сразу понял. И до сих пор сомневаюсь, чего именно я не понял… Айна? Джуэл? Кейтлин? но, по крайней мере, я хочу понять. Ведь я пока здесь, правда?
Жаль, что тебя здесь нет.
Ты знаешь кто.
Немного позже мертвец спускается к почтовому ящику. Вода сегодня совсем не похожа на воду. На поверхности бархатистый ворс, будто шерсть. Волны принимают странные, почти узнаваемые формы.
Море по-прежнему боится его и ненавидит, ненавидит, ненавидит. Оно всегда его ненавидело, всегда. «Трусишка-котишка, трусишка-котишка», — дразнится мертвец.
Когда он возвращается в отель, там сидят лули. Сидят и смотрят телевизор в фойе. Они гораздо больше, чем были в детстве.
Дорогая Синди, Синтия, Сенфенилла,
теперь здесь живет вместе со мной целая группа людей. То ли я попал в их место — если это место принадлежит им, — то ли сам принес их сюда, как багаж. Возможно, и то и другое отчасти правда. Это люди… то есть один человек, которого я знал в детстве. Наверно, какое-то время они исподтишка наблюдали за мной — они застенчивые. Неразговорчивые существа.
Трудно представиться, если забыл свое собственное имя. Когда я увидел их, я был поражен. Сел прямо на пол в фойе. Ноги стали как вода. Накатила эмоциональная волна, такой силы, что я даже не понял, что это. Это могло быть огорчение. Или облегчение. Но скорее всего — узнавание. Они подошли и встали вокруг меня, глядя сверху вниз. «Я вас знаю, — сказал я, — вы лули».
Они кивнули. Некоторые заулыбались. Такие бледные, такие опухшие! Когда улыбаются, глаза совсем исчезают. Но босые ступни у них маленькие и мягкие, прямо детские. «А ты мертвец», — сказал один из них. Тонкий мелодичный голосок. Мы начали разговаривать. Половина из того, что они говорят, полная бессмыслица. Они не знают, как я сюда попал. Они не помнят Лули Беллоуз. И смерти тоже не помнят. Сперва они боялись меня — пугливые, но любопытные.
Лули спросили, как меня зовут. Поскольку я не знал, они стали подбирать подходящее имя. Предложили Уолтера, но тут же отвергли. Я оказался «неуолтеристый». Сэмюэл, потом Милоу, потом Руперт. Некоторым из них нравился Альфонс, но память моя никак не откликалась на Альфонса. «Сикомор», — сказал вдруг кто-то из них.
Сикомору я никогда не нравился. Помню, как твоя мать стояла тогда под согнутыми зелеными ветвями, плавно метущими землю, как юбка. Это был такой сикомор! Самый красивый сикомор в моей жизни. На одной из ветвей, глядя прямо на меня, сидел крупный черный кот с длинными усами и щегольской белой манишкой. Ты оттащила меня от окна, уже успев накинуть футболку. Высунулась наружу. «Мам, я сейчас поймаю его, — сказала ты женщине под деревом. — Ложись спать, мам. Сикомор, киска, иди сюда!»
Сикомор пошел к окну по одной из веток, той самой, толстой, которая привела меня к тебе. Ты… Ариадна? Томасина?.. сняла кота с подоконника и закрыла окно. Опустила его на кровать, он свернулся в ногах и уютно заурчал. Но когда я проснулся ночью — снилось, что я тону, — он лежал у меня на лице, прижимаясь ко рту тяжелым бархатным брюхом.
Я всегда считал, что Сикомор — дурацкое имя для кота. Даже когда он состарился и стал ночевать в саду, он не стал похож ни на какой сикомор. Кот как кот. Он выскочил на дорогу прямо перед моей машиной, я успел заметить его, и ты видела, что я его заметил. Я понимал, это будет последней каплей — выкидыш, роман твоего мужа со студенткой, да еще и раздавленный кот, — и пытался свернуть, объехать его. Кажется, все-таки я его раздавил. Я не хотел, моя радость, моя любимая… Перл? Пэтси? Портия?
Ты знаешь кто.
Мертвец смотрит телевизор вместе с лули. Мыльная опера. Лули умеют так ловко сгибать антенну, что изображение становится вполне сносным, но звука по-прежнему нет. Один лули стоит рядом с телевизором и держит антенну в нужном положении. Мыльная опера какая-то странная, актеры одеты старомодно — так одевались дедушки и бабушки мертвеца. Женщины в шляпах «колокол», с густо накрашенными глазами.
Показывают свадьбу. Потом показывают похороны, хотя мертвец так и не понял, кто умер. Потом главные герои идут на пляж. Женщина одета в черно-белый купальный костюм, полосатый, закрывающий ее от шеи до середины бедер. У мужнины на брюках расстегнута молния. Они не держатся за руки. Кули вполголоса обсуждают фильм.
— Слишком мрачная, — говорит один о женщине на экране.
— Пока живая, — отвечает другой.
— Какой тощий, — еще кто-то показывает на мужнину. — Надо больше есть. А то ветром сдует.