Страница 5 из 10
– Куда она могла подеваться? И почему никого не предупредила? – Надя выглядела очень и очень расстроенной.
– Во всяком случае, можем быть уверены, что она не сбежала в Сектор, – решил приободрить ее я и показал на смятый балахон, валявшийся на кровати. – Косметику всю оставила и вот это…
Я поднял фиолетовый балахон и показал его Наде.
– Видишь? Помнишь, я рассказывал тебе про эту штуку. Без такого ни одна уважающая себя женщина в Секторе на улицу не выйдет. У них подчеркнуть бедра и зад считается неприличным. Ну, не то чтобы неприличным, неприличного у них, кажется, вообще не осталось, а немодным до неприличия… Всегда хотел посмотреть, как он устроен, как так получается, что они все или с узкими попами ходят, или в худшем случае на цилиндрики с сиськами похожи…
Я начал было разворачивать ткань балахона, надеясь обнаружить внутри какие-нибудь жесткие вставочки, пластмассовые пластинки или китовый ус, но Надя выхватила у меня балахон и бросила его туда, где он лежал.
– Прекрати, пожалуйста, – сказала она. – Надо ее найти.
– Так я ж и пытаюсь, – попытался оправдаться я. – Методом исключения. Теперь мы знаем, что в Сектор она, слава богу, не убежала. А в Тихой Москве просто так люди не….
Я хотел сказать «не исчезают», но вдруг заледенел внутри. Я вспомнил вчерашнее исчезновение Инстаграмов, рассказы знакомого рюкзачника и пугающие тягостные размышления, которым я предавался сегодня ночью. Причем все эти воспоминания и мысли уместились в одной кратчайшей доле мгновения. Накатили, так сказать.
Я уже говорил, что после Переворота куда-то подевались китайцы и карлики. И даже было непонятно, есть ли вообще теперь Китай или, скажем, Америка.
Но во-первых, одно дело какие-то там китайцы с карликами, а другое дело – конкретный человек, от которого остались только набор косметики в ванной и коричневые круги от цветочных горшков на подоконнике.
А во-вторых, просто об этом не хотелось думать, в самые первые дни Переворота исчезли не одни китайцы, а еще довольно много разных людей. Кое-кто уехал из Москвы на Юг, в лес, в провинцию, а кое-кто… Во всяком случае, больше их никто никогда не видел. Но об этом лучше не вспоминать. Все равно ответов не найдешь. А с ума сойти можно. Не зря же тихие никогда не вспоминают или, точнее, никогда не говорят об этом.
– Просто так люди – что? – переспросила Надя. – Не исчезают? Ты это хотел сказать?
– Ну да, – сказал я и на всякий случай отвернулся.
– Ты чем-то напуган?
– Нет, все нормально.
«Черт бы побрал их чуткость и проницательность!» – подумал я.
Не желая показывать глаза Наде, я отошел в дальний угол комнаты, присел на корточки и, как бы в дальнейших поисках, отодвинул от стены большую плетеную корзину с крышкой.
И отшатнулся, как будто увидел каракурта.
На стене была новенькая, аккуратная розеточка стационарного телефона.
13
– Не понимаю, – сказала Надя, – зачем было говорить, что у нее нет телефона, если у нее он есть?
Иногда Надя казалась старше меня на целую вечность, а иногда представлялась мне трехлетним ребенком, не понимающим, как кто-то мог взять с уличной скамейки оставленную им дорогую игрушку. «Она же моя! Ее никто не мог взять!» – говорит человеческий детеныш и лезет на четвереньках под скамейку. «Она, наверное, упала, моя машинка», – говорит он уже из-под скамейки, в то время как мать держится за сердце и на глазах ее проступают слезы, а отец стискивает зубы и смотрит вдаль, как в грозное будущее, сквозь которое он должен провести своего сынишку.
– Наденька, – ответил я, совмещая в себе и мать, и отца, – всякое бывает. Да может, она еще и нерабочая, эта розетка…
– Тут что-то не так. Я не пойму. Что я людям скажу? Девчонку дали мне под мою ответственность, я жалела ее, никому не говорила, когда она перестала ходить на работу. Она не могла так поступить со мной. С ней что-то случилось.
– А может, она просто познакомилась с парнем, влюбилась и не может расстаться?
– Ты шутишь. А меня вот что гложет. Почему в первый же день, когда она не явилась на работу, не пошла к ней домой? Почему не проверила, что с ней?
– Потому что ты знала, что в Тихой с девчонками ничего плохого не случается, – сказал я.
– Но что же делать теперь? Виновата во всем я. Значит, я должна и исправлять. Лене Адамовой я ничего не могу сказать. Она сдала девчонку под мою ответственность, попросила меня, как человека, об услуге. А сейчас она беременная, на шестом месяце, и расстраивать ее я не буду ни при каких обстоятельствах. И директору не могу сказать. Потому что он обещал держать Лену в курсе. А Анфису, может быть, даже уволит.
– Не уволит. Не такой уж он и зверь.
– Да, но Анфиса прогуляла неделю. А директор все-таки….
– Дерганый? Ты это хотела сказать?
Надя покраснела.
– Да, надо было ввести запрет на профессии, – пошутил я.
По глазам Нади было видно, что она не оценила шутки. Но оправдываться не стала.
– Надо ее искать! – сказала она. – Немедленно. Пока не случилась беда. Но где? А если она ушла куда-то в Тверь или на Украину? Как ее найти? Я никогда не была за пределами Тихой.
Надя имела в виду, что с момента Переворота никогда не покидала территории Москвы. Зато я покидал. Где я только не был.
Но мне очень не хотелось лезть не в свое дело. Это даже слабо сказано. Внутри меня словно сидел маленький испуганный человечек, выставлял вперед ручки и ножки, упирался в невидимую преграду и кричал: «Нет! Я не хочу! Это не мое дело!»
– Ну что! – Лицо Нади из виноватого и растерянного вдруг стало решительным и серьезным. – Поможешь мне?
– Смотри! – сказал я, показывая на подоконник. – Цветов нет. А на лестничной клетке полно. Значит, она вынесла их отсюда туда. А для чего? Чтобы поливать было удобнее. То есть попросила соседей…
– Про цветы мне понятно, – сказала она, – а про тебя – нет. Так как? Поможешь?
– Ну а как по-другому?
– Нет, ты ясно скажи, искать вместе со мной будешь?
– Да-да, давай начнем… – Я отвернулся. – Вот шкаф. Откроем и посмотрим. Вдруг там и телефонный аппарат найдем…
Я надеялся, что если мы поговорим о том о сём, как-то эта тема рассосется сама собой, и не надо будет мне говорить «да». Или «нет». Потому что и то и другое было плохо.
– Ты что, боишься? – ледяным голосом сказала Надя мне в спину. Я замер.
В шкафу было встроено зеркало, и я видел себя, похожего на побитую собаку. Да еще и с синяком. На жалкую побитую собаку. Не на мужчину. Ни у одного из тихих никогда не видел я такого затравленного взгляда. Что я за человек! Вся жизнь моя была неправильной! Кроме Нади, вся жизнь была дешевой, ненастоящей… А я сам… Черт меня побери!
Я едва удержался, чтобы не ударить кулаком в зеркало.
– Нет, – глухо сказал я. – Я не боюсь.
Потом я повернулся к Наде, но не выдержал ее взгляда.
– Да, я боюсь, – сказал я, глядя в сторону. – Боюсь. Мы оба это знаем. Но я помогу тебе. Я сам найду Анфису. Я приведу ее сюда за руку.
Тут я почти что в ярости повернулся и посмотрел прямо в глаза Нади, в которых был для меня весь мир, прошлое и будущее.
– Я обещаю, – сказал я.
– Ну тогда идем, поговорим с соседями, – спустя несколько секунд сказала Надя и взяла меня за руку, за два пальца, мизинец и безымянный, была у нее такая привычка.
Она снова казалась старше меня на целую вечность.
14
Легко сказать: «Найду и приведу за руку!» Но где ее искать? И как?
Несколько утешало то, что Анфиса скорее всего отправилась не в Сектор. Иначе она прихватила бы с собой балахон и косметику. Но это же и пугало. Значит, и здесь, в Тихой, уже не все так гладко? Человек может и здесь ни с того ни с сего взять, все бросить и куда-то рвануть? Исчезнуть? А может, ей помогли?
В общем, мы, как и собирались, первым делом пошли к соседям.
Соседи рассказали нам не много.