Страница 10 из 10
— Может, и слежу, — продолжила женщина петь в том же ключе. — А чего не проследить за таким милым и симпатичным? Это от безделья первое средство.
— Где муж-то?
— Уехал, — вздохнула Маруся, правда, без особого расстройства. — Может, свернешь с дороги-то, а?
— Нет, Марусь, ну договаривались же. — Хаустов скорчил досадливую гримасу. — В твоем доме — никогда.
— А в твоем? — поддразнила она его и рассмеялась хрипловато.
От этого ее смеха с хрипотцой, от того, как она при этом кончиком языка касалась верхней губы, у Хаустова сводило низ живота. Сегодняшний день не стал исключением, но он все равно решил держаться. Муж Маруси был известным ревнивцем, мог запросто устроить ей проверку и, сказав ей, что уезжает на весь день, мог залечь где-нибудь в кустах с биноклем и вести оттуда наблюдение.
Нет, Хаустов не самоубийца. Ни на какую волнующую блажь он не поддается, он поедет сейчас завтракать, а потом…
— Слушай, Маруська, а что если нам через часок в том самом месте, а?
— Не-еет, через часок я не могу. А ты куда? Во «Вкусняшку»?
Маруся знала, что он время от времени мог сорваться из дома, убежать просто-напросто от гастрономических изысков своей толстухи Тайки.
— Туда.
— Ну ладно, пока, — свернула она внезапно разговор и снова рассмеялась. — Тогда жди сюрпризов, Серенький!
Хаустов в сердцах бросил телефон на пассажирское сиденье. И разразился такой омерзительной бранью в адрес всех без исключения женщин, что, кажется, даже плюшевая собачка, пришпиленная к ветровому стеклу, опасливо вжала голову в плечи.
Что же они делают с ним все, а?! Да за что же ему такое наказание?! Дома Тайка — толстая, упрямая и нелюбимая давно — все нервы измотала. Алинка — молодая еще в сущности баба и довольно привлекательная — без конца крепкой задницей перед его глазами крутит. А он даже глянуть лишний раз на нее боится. Потому как толстый цербер стережет их обоих. Тут еще Маруська на голову свалилась. Теперь явится в кафе, сядет за соседний столик и станет вытворять что-нибудь эдакое, отчего у Хаустова сердце разрывается…
Она ведь в прошлый раз что удумала?! Заявилась во «Вкусняшку» в мини-юбке, размером с салфетку. Села за столик напротив Хаустова и начала попеременно ногу на ногу забрасывать. А белья-то на ней и не было! Хорошо, что в кафе, кроме него и бармена, что находился за спиной у Маруськи, никого больше не было, а то конфуз бы вышел.
Закончилось все тем, что Хаустов, не доев, помчался в туалет, а она за ним следом. Они заперлись изнутри и через пять минут, выбравшись оттуда, ловили на себе восхищенно-понимающие взгляды бармена.
Тоже еще умник! Очень Хаустову нужно его восхищение.
Ему, как только все с него схлынуло, тут же гадко сделалось. Совесть сразу же на барсучьих лапах подкралась и давай цепляться и душу корябать.
Ну, зачем же так-то, Сережа? Среди бела дня, принародно буквально, а! Хрен с ней, с Тайкой, давно уже ты на нее забил, а муж-то Маруськин чем виноват, а? Ты же у него в гостях бываешь, ты же ему руку при встрече жмешь, ты же с ним на охоту ходишь…
Он даже напился, помнится, от всего того, что потом давило, душило и царапало. И зарок себе дал: больше на поводу у Маруськиных пороков не идти. И даже мямлил ей что-то такое по телефону.
А она что же, снова собралась в кафе без трусов явиться? Не-еет, милая девочка, теперь его не возьмешь. Он вот сейчас запросто свернет от парковки возле «Вкусняшки» к шлагбауму. Ему ведь никто не помешает в город уехать позавтракать? Нет! Так он и сделает. Каким бы волнующим не было твое гибкое и молодое тело, он больше принародно его брать не станет. Хочется Маруське, пускай за ним следом в город едет. Квартирка для таких целей на окраине у Хаустова имеется. Так что…
— А ты настырный, Серенький, — прошипела негодующе Маруська, минут через пять позвонив. — В город едешь?
— В город, в город, малыш. И я не настырный, а осторожный.
— Ну, ну… Поезжай.
— А ты?
— А я мужа стану ждать, обещал скоро подъехать.
Вот те раз! А он про что?! И он про то же! Прямо на провокацию смахивает. Муж, значит, обещал скоро подъехать, а жена следом за соседом в кафе рванула с намерением соблазнить его в тамошнем туалете. Ой, что-то не нравится ему все это, сильно не нравится. Надо быть осторожнее. И бдительность притупившуюся за ноздри пощипать, чтобы очнулась та после долголетней спячки и поработала на хозяина, как бывало когда-то…
Глава 5
— Что-нибудь еще станете заказывать?
Хрупкая официантка с большими печальными глазами, прямо такими же, как и у его Полинки, тронула его за плечо.
— Нет, — мотнул отяжелевшей головой Панов. — Спасибо, нет. — И добавил, будто и впрямь перед женой отчитывался: — Я ухожу скоро.
Перед женой отчитывался он каждый день. И даже в день по несколько раз. Когда на работу собирался, когда на обед не мог приехать, когда должен был задержаться, а иногда и просто так, по ходу дня чем занимается — всегда он ставил ее в известность. Не потому, что она от него это требовала. А просто потому, что привык к этому с раннего детства. Родители требовали с него отчета, чтобы не волноваться. Он и старался их не волновать. И жену свою старался не волновать тоже. Потому и звонил ей за день раз десять. Только…
Только ни черта не волновалась за него его жена. Ни по поводу его опозданий с работы, ни что он мог остаться без обеда, ни по какой другой причине она за него не волновалась. Никогда!
Антон Панов тяжело вздохнул и неожиданно для себя поймал официантку, отходившую от стола, за локоток.
— Можно вопрос? — извиняющимся тоном спросил Антон, когда девушка испуганно отпрянула.
— Д-да, пожалуйста.
Ее ресницы испуганно метались вверх-вниз. Ну, прямо, правда, как его жена. Такая же пугливая, черт бы побрал все на свете.
— Вот скажите… Кстати, меня Антоном зовут, а вас? Не Полиной, нет? — он хмельно хихикнул.
— Почему непременно Полиной? — не поняла она и глянула на него с досадой, как, наверное, всякий раз смотрела на подзагулявших посетителей крохотного полуподвального ресторанчика.
— Жену мою так зовут. Полина — моя жена. Которая… А, не важно! — он махнул рукой, едва не свалив пузатый бокал на низкой ножке, в котором еще плавилось янтарем немного коньяку.
— Что вы хотели спросить? — тоном школьного завуча спросила официантка.
Антон даже напрягся, вглядываясь. Так и казалось, что девушка сейчас кончиком указательного пальца поправит на переносице невидимые постороннему глазу очки.
— Вы так и не сказали, как вас зовут, — мягко упрекнул он. — Я назвал себя, а вы нет.
— Оля… Меня зовут Оля, — не меняя тона, представилась она.
И потерла все же переносицу. Может, и правда громоздились на ней очки-невидимки. Такие большие, в роговой оправе, коричневого цвета в черных прожилках, очки. Может, она как-то смогла сделать их невидимыми, чтобы не стесняться их непрезентабельного вида.
У него вот не получалось сделать так в детстве, когда он таскал такие на своем носу. И дико стеснялся, когда его дразнили очкариком. И все мечтал, чтобы очки его, которые необходимо было носить для исправления детского косоглазия, вдруг стали невидимыми.
Господи, о чем он думает сейчас? О чем?! Про очки какие-то вспомнил! Нелепо так, глупо и не нужно. У него, кажется, семья рушится, а он…
— Скажите, Оля, за что меня можно не любить?! — выдавил Панов через силу. — Что во мне такого отвратительного? Я не урод, не гомик, зарабатываю так, что только можно позавидовать. А она… Она отворачивает лицо, когда я хочу ее поцеловать. Вот так отворачивает!
И Антон отодвинул подбородок к плечу. Потом замотал головой, зажмурившись.
— Она не просто не любит меня, Оля! Она… она, мне иногда кажется, ненавидит меня! С трудом терпит. Я же все готов для нее сделать, все! Я ради нее на все пойду! Если ее кто обидит, я его разорву в клочья! Просто оставлю этого человека инвалидом, если он посмеет мою Полинку…
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.