Страница 6 из 11
Раньше мне казалось: собака не может быть противной. Собака – она и есть собака. Но оказывается, собака собаке рознь. Даже Джек, злобный и беспощадный, вызывал у меня чувство уважения и объективного восхищения. А Эмка… Я все ждала, когда у нее кончится течка и ее можно будет вымести метлой.
Наконец брачный период окончился. Фома к Эмке остыл, я бы даже сказала – стал избегать. Прятался от нее в будку.
Эмка уходить не собиралась. Она скорее всего забеременела и собиралась вынашивать детей, моих собачьих внуков. Что я буду с ними делать? Топить я не способна и нанимать кого-то для этой цели – тоже не способна. Что меня ждет? Родится семь щенков, маленьких шакалов. Через какое-то время еще семь. Придется открывать питомник.
Я взяла метлу и выгнала Эмку за ворота. Она убежала, потом вернулась через двадцать минут.
Я позвала рабочего Семена, он соорудил на Эмкиной шее самодельный ошейник и отвел ее в соседнюю деревню. Эмка вернулась к вечеру.
Я пошла к сторожу Юрке, тридцатилетнему красавцу. Я сказала:
– Юрка, вывези мою собаку на сто первый километр. И выпусти ее возле деревни.
– Раньше на сто первый километр проституток вывозили, – напомнил Юрка.
– И посмотри, чтобы там рядом поле было.
Я рассчитывала, что Эмка приспособится.
– А это чья собака? – не понял Юрка.
– Приблудная.
– Да чего бензин тратить? Давайте я ее почищу, и все, – легко предложил Юрка.
– Как? – Я испытующе глядела на красивого Юрку.
– Ну как… – не ответил он.
– Ты что, с ума сошел? – испугалась я. – Просто вывези и все. Сколько ты хочешь получить?
Юрка назвал скромную цену.
– Я дам тебе в два раза больше, – пообещала я.
– Ладно, – согласился Юрка. – Завтра с утра подъеду.
Всю ночь я не спала. Меня мучили угрызения совести. Выкинуть беременную собаку на произвол судьбы. Но с другой стороны: я не люблю, когда за меня решают. Я Эмку не приглашала. Это она сама решила у меня поселиться. А теперь она решила у меня рожать. Но у меня тоже есть свое мнение, свои желания и свои планы. Получается, что все вокруг меня – волевые и целеустремленные. И даже бездомная сучка диктует мне свои условия.
Но я тоже волевая и целеустремленная. Я могу чего-то НЕ ХОТЕТЬ.
Я зажмуривала глаза, пытаясь заснуть. И не могла. Слова – это слова. Доводы – это тоже слова. А в натуре беспомощная беременная сука.
Утром приехал Юрка.
Я вынесла Эмке сардельки, покормить в последний раз. Эмка есть не стала. Она что-то чувствовала. И я видела, что она нервничает. Мне тоже было не по себе.
А Фома? Он вышел из будки, съел Эмкины сардельки и ушел обратно. Вид у него был непрошибаемый. Он как бы говорил: твои дела – это твои дела. Моя хата с краю.
Фома все видел и понимал, но он не защитил Эмку, даже не проявил сочувствия, и это после всего, что было между ними.
Все-таки мужики – сволочи. Это у них в натуре.
А может быть, собака не обсуждает действий хозяина. Хозяин – главнокомандующий. Все остальные – солдаты.
Юрка подхватил легкую Эмку и сунул ее в багажник.
Машина ушла.
Мне было тяжело на душе, хотелось развеять мрак.
Я отправилась гулять, широко и ходко покрывая расстояния. Фома бежал впереди, пребывал в прекрасном настроении. Он забыл Эмку. Она превратилась в сизый дым. Я подумала: «Ну, если ему все равно, то мне-то чего…»
Через неделю я встретила Юрку. Он шел в магазин за пивом.
– Ну, отвез? – спросила я.
– А как же ж?
– Чего не позвонил?
– Всю неделю пил.
Я молчала, ждала продолжения.
– Знаете, как она на меня посмотрела?
– Кто?
– Ну, Эмка же ж… Она смотрела, как будто говорила: не покидай меня, моя последняя мечта…
– А деревня там рядом была?
– Ну… – ответил Юрка.
– Была или нет?
– Ну а как же ж…
– А поле было?
– Само собой. Какая ж деревня без поля?
Мы с Юркой разошлись. Я шла и думала: то почистить собирался, а то неделю пил. «Не покидай меня, моя последняя мечта»… Все-таки Юрка романтик. Об Эмке я старалась не думать.
* * *
Прошло три месяца. Я уехала отдыхать с друзьями на международный курорт. В Словению. Там было много итальянцев. Женщины выходили к ужину в бриллиантах.
Я углядела нашего известного политика. Он жил по соседству с моим дачным поселком, через речку.
Вечером мы усаживались в холле, играли в лото. Надо было убить время. Между столиками сновали какие-то мутные личности южного типа. Итальянцы приезжали не только отдыхать, но и воровать.
Я вкратце рассказала об Эмке. Она во мне сидела и мучила меня. Хотелось ее как-то исторгнуть, хотя бы словесно.
– А… Я ее знаю, – проговорил Политик. – Бездомная сучка. Коричневая. Да?
– На шакала похожа. Эмка, – уточнила я.
– Мы ее звали Жучка. Она у нас полгода жила. Я одеяло ей отдал. Жена кормила.
– А дальше?
– А дальше стало тепло. Мы ее вывезли. В машину закинули и вывезли.
– А почему не оставили? – спросила я.
– А на хер она нам нужна? У нас своя собака.
У меня отлегло от души. Значит, я не одна такая. Значит, мое поведение – практически норма. И слава Богу…
Где-то ходит сейчас бездомная Эмка. Ловит в поле мышей. Никто не хочет стать ее хозяином. Судьба – типично женская.
Интересно, собаки чувствуют свое одиночество? Или у них другой порог восприятия? В конце концов, радость бытия распространяется и на бездомных…
* * *
Однажды мы с Фомой гуляли в липовом парке. Смеркалось.
Впереди я увидела человека с крупной собакой. Я испугалась за Фому. Мне не нравится, когда его «друт и трепают», – как говорила моя маленькая внучка. Это значит: дерут и треплют.
– У вас собака агрессивная? – крикнула я издалека.
– Идите, не бойтесь, – отозвался хозяин. – Она старая…
Мы с Фомой приблизились, и я увидела перед собой старую собаку.
На ее морде искрилась седина. Взгляд был суровый, слегка отрешенный. Собачьи колени были величиной с теннисные мячики. Под животом висел еще один теннисный мячик.
– Что это? – спросила я.
– Яйцо опустилось, – ответил хозяин.
Я сочувственно покачала головой.
– Я вывел его погулять перед сном. Он протечет. Ему будет легче спать.
– А сколько ему лет? – спросила я.
– Семнадцать. По человеческому исчислению больше ста.
– Откуда вы знаете?
– Это все знают. Один к семи.
Я быстро сосчитала в уме возраст своего Фомы. Ему пять лет. Значит, по человеческим меркам, пятью семь – тридцать пять. Мужчина в самом расцвете.
Фома осторожно стал обходить собаку в надежде познакомиться и пообщаться, поиграть, например. Но от собаки исходил холод, запах смерти, запах исхода. Она даже не обернулась на Фому. Жизнь была ей неинтересна. Собака устала окончательно и бесповоротно.
Фома это понял и деликатно отошел. Потом отбежал подальше. Ему хотелось вырваться из этого пространства скорби.
– Вы снимаете дачу? – спросила я. – Или вы здесь живете?
– Мы снимаем дачу для Гермеса. И живем с ним, – сказал человек. – У моей жены тоже артроз, колени болят. У них с Гермесом одни болезни.
Я сочувственно покивала. Мне хотелось глубоко вздохнуть.
Я отошла и только после этого глубоко вздохнула.
Я шла и думала: неужели когда-нибудь… Потом решила не додумывать эту мысль до конца. Зачем думать раньше времени?
У Маршака есть строчки: «Смерть пришла, как дело…» и жизнью завладела.
Приходит срок. Программа переключается на свою заключительную фазу. Человек, равно как и собака, живет по новой программе. И это не страшно. Смерть приходит, как дело.
Если бы можно было заглянуть за черту. Может быть, ТАМ хорошо, и жалеть надо тех, кто остается…
* * *
Кого я еще люблю?
Свою внучку Сашу. Моя внучка – это я, начатая сначала. Не сегодняшняя, измызганная жизнью. А та, которой меня задумал Бог.