Одиночество

В середине марта ударили морозы. Зазвенели сосны, и затрещали стены избы. Филипп Петру Ивановичу дал валенки, шубу, запас белья, мешок сухарей и патронов к винтовке. На рассвете Сторожев и Филипп были уже далеко.

К полудню поднялся ветер, деревья сурово шумели, в просеках кружила поземка. Лошадь иной раз глубоко проваливалась в сугробы. Ехали весь день. Когда начало темнеть, Филипп остановил лошадь, отошел к деревьям и позвал Сторожева.

— Вот видишь высокую сосну? Иди и иди на нее. Дойдешь, сверни налево и держись с полчаса лощиной. Когда упрешься в дубняк, иди прямо через него. Выйдешь на опушку, перейдешь ее, там и ищи землянку. В ельнике она.

Он повторил еще раз приметы и добавил:

— Смотри, держись прямо, не уйди вправо — там волчье место, там капканы ставят. Ну, с богом!

Петр Иванович вскинул на спину винтовку, мешок и, не оглядываясь, пошел в лес. Лесник долго стоял, глядя вслед ему, потом махнул рукой, сел в сани, повернул лошадь и хлестнул ее кнутом.

Сторожев нашел высокую сосну, свернул влево и пошел лощиной, поросшей мелким кустарником. Ветер на открытом месте дул сильно, поднимал снежную пыль, нес ее, крутил, бил в лицо, резал щеки, колол губы. На небе ярко разгорались звезды. Где-то вдали послышался приглушенный вой.

«Волки», — мелькнуло в мыслях.

Сторожев прибавил шагу. Но идти было трудно, ветер сбивал с ног. Наконец впереди зашумела черная стена дубняка. Стало тише. Петр Иванович присел на пень, вытер мокрое лицо, снял лед с усов и бороды.

И снова очень близко услышал протяжный вой, вскочил, бегом бросился в дубняк, долго шел, задыхаясь, по пояс проваливаясь в снег, ушибаясь о невидимые пни и поваленные бурей деревья, пробиваясь сквозь колючий кустарник.

Не было видно конца лесу, не было видно просвета; он все шел вперед и вперед, падал и поднимался, бормотал ругательства и молитвы; цепкий, злой кустарник хлестал по лицу, раздирал кожу, и теплая кровь текла по щекам, мешаясь с потом.

Сторожев обессилел, снял мешок, закопал его в снег под разбитый молнией дуб и, облегченный, помчался вперед, подгоняемый воем.

Волки приближались. Они то выли сзади, то обгоняли Сторожева, тени мелькали совсем близко, в нескольких шагах. Пугануть бы их выстрелом, но стрелять он боялся.

Была ли это та самая опушка, о которой говорил Филипп, или на другую выбрался Сторожев, но окончился дубняк, огромная прогалина, залитая лунным светом, лежала перед ним. Здесь вовсю гулял ветер, резкий, жестокий.

Отогревая дыханием замерзшие руки, Петр Иванович вышел на поляну. Он искал глазами ельник и не находил его. Впереди, сзади и с боков его окружали старые, корявые дубы.

Шагая по поляне, Сторожев по грудь провалился в яму, винтовка сползла с плеч и упала в снег. Он попытался выбраться из сугроба, но вдруг левую руку со страшной силой сдавили железные зубы.

Капкан! Волчьи ямы!

Напрасно барахтался он, стараясь выбраться из стального плена. Его ноги уходили все глубже в снег, его рука была крепко захвачена капканом. Напрасно он звал на помощь, ему отвечали лишь волки.

Наконец Сторожев сдался, силы оставили его, голос охрип. Так лежал он, неподвижный, скованный железом и холодом, ветер заносил его снегом, стужа подбиралась к сердцу, стыла кровь. Сознание оставляло его, вихрем неслись образы, нестройные видения, оживали давно умершие люди.

И тут он, точно наяву, увидел перед собой землю у Лебяжьего озера и себя посреди полей, одинокого на своей земле. И так страшно стало Сторожеву умирать в этом лесу, одному среди деревьев, снега и волков.

В последний раз открыл он глаза — вверху над ним холодно сияли звезды.

Глава восьмая

Весной двадцатого года Антонов разослал по губернии тех, кто прошел, как он шутливо говорил, академию партизанской войны в Пахотноугловской коммуне и в Инжавинских лесах. То были командиры будущих полков, их начальники штабов, штабные адъютанты, всего около полутораста человек — цвет и надежнейшие кадры повстанья. Полки должны были формироваться из населения, из дезертиров, местных, разумеется, в первую голову. Недаром Антонов пристраивал их на любую работу, спасая от мобилизации.

Было решено к моменту восстания соединить полки в две армии. Во главе первой поставили Петра Токмакова, который к тому времени окончил формирование отделов Главного оперативного штаба партизанских армий Тамбовского края; командующим второй — Кузнецова, бывшего подполковника.

Дружина превратилась в отряд личной охраны Главоперштаба, ударный гвардейский полк Санфирова насчитывал две тысячи отлично вооруженных и обмундированных конников.

Приготовил Ишин громадные запасы продовольствия. Лошадей, скупая их в соседних губерниях, табунами присылал ему Федоров-Горский, а изъезженных Иван Егорович отсылал адвокату на комиссию и для поставки Красной Армии.

И все прочее было расписано как надо быть. Разведка тоже налаживалась, и деревни кишели агентами мятежников; сеяли они лживые слухи, будто, не желая лишнего кровопролития, Антонов на время прекратил междоусобицу и даже обратился к Советам с воззванием прислушаться к голосу трудового крестьянства, внять их горемычной судьбе. И ждет, мол, Александр Степанович ответа: может быть, одумаются большевики, прикончат «чехарду гражданской войны», помирятся с другими странами, столкуются с трудовым крестьянством и облегчат участь мужиков и прочих людей русских. Но ежели, мол, большевики заупрямятся, а дела-то у них, отцы, плохи, ох, плохи, снова начнет войну Александр Степанович. В той войне, дескать, только одну цель имеет Антонов: защитить крестьянство от голодной смертушки… И поклялся-де Александр Степанович у мужиков ничего не брать: ни хлеба, ни кормов для лошадей. Ни даже людей насильно в армию свою гнать не желает, как это делают красные. И не заискивает он перед трудящимся крестьянством, не ищет его благоволения, сам мужик к нему придет, когда поймет, что к чему.

И верно: доведенные до ярости продразверсткой, богатеи сами начали искать Антонова, звать его к себе, и шли к нему толпами сынки кряжистых мужичков, тех, что прятали хлеб в ямах от коммуны, — решали они постеречь закрома свои с винтовкой в руках, попытать счастья с Антоновым.

И вот из Хитрово, Афанасьевки, Верхоценья, Понзарей, Павлодаров, Пустовалова, из богатых сел борисоглебских, кирсановских, моршанских, козловских, тамбовских стали уходить молодые люди из богатых семейств к бандитским атаманам.

И Антонов был готов принять их. Все предусмотрели его помощники! Договорились и о точном размежевании: Антонов дал клятвенное обещание не вмешиваться в политику; Плужников заверил Александра Степановича: политические вожаки восстания не будут ему помехой в делах военных. Договор подписали, и Антонова назначили начальником Оперативного штаба партизанских армий Тамбовского края.

Агентурой по-прежнему ведал Федоров-Горский. Он вращался в большом тамбовском свете — этот друг и закадычный приятель многих ответственных и полуответственных деятелей и нравился им. Во всех отношениях приятный и обходительный, преотличный собутыльник, поит и кормит на убой, но сам в рюмочку еле заглядывает, прекрасный партнер по части карточных забав. Всегда улыбается, мило острит, умеет вовремя сказать умное слово, чаще же молчит и слушает, навострив синеватые уши. С ним всегда красавица жена, пленяющая военных и штатских, сроду не видавших такого сорта «бабочек». От обожателей она умела узнавать такое, до чего ее блистательному супругу и не дотянуться.

Супруг изящно разыгрывал роль человека, далекого от политики, и откровенно признавался, что он просто-напросто спекулянт, да, да, клянусь честью! Ему не верили. Помилуйте, какой же спекулянт станет так откровенно болтать о своей отвратительной профессии? Непомерные деньги, которые обольстительный Федоров тратил на приемы и угощения, никого не смущали. Ведь все знали, что в прошлом он скопил немалый капиталец. К тому же служба в Петроградской конторе по закупке лошадей… За лошадок ему платят, поди, немалые денежки.